В восемнадцатом, в декабре, с ним лично беседует товарищ Дзержинский.

— Революции нужны грамотные люди! — напирает он. — Мы предлагаем вам должность ректора Московского университета.

— Уважаемый Феликс Эдмундович! — хмыкнул Переплут. — Всяк сверчок знай свой шесток. Самое большое, на что я согласен, — это должность доцента на кафедре физмата.

— Откуда такая скромность? — удивился председатель ВЧК. — Боитесь трудностей?

— Это не скромность, — неожиданно признался будущий профессор, — я еще жить хочу.

— Да что вы, в самом деле! — рассмеялся Дзержинский. — Мы же не звери — ректоров расстреливать!

— Да? — искоса взглянул на него Переплут. — А почему должность ректора предлагаете мне вы, а не Луначарский — наркомпрос?

Дзержинский раздраженно почесал наметившуюся лысину. Если бы не приказ Ленина, то он бы давно побеседовал с этим парнем в другом месте. Там бы он с радостью согласился работать даже начальником над всеми паровозными кочегарами. Но нет. Согласно приказу он не имел права трогать преподавательские кадры моложе тридцати лет. Иначе рабоче-крестьянская республика так бы и осталась на все времена рабоче-крестьянской. Родители этого индивидуума давно бежали в Турцию, а этот патриот остался в Москве. Сейчас бы ему наганом в зубы!

— О чем задумались, уважаемый Феликс Эдмундович? — полюбопытствовал Переплут. — Не о моей ли смерти размышляете?

— Можно подумать, вы смерти не боитесь! — буркнул чекист, раздосадованный тем, что собеседник угадал его мысли. Это было не так уж и трудно, ведь строить логические цепочки его учила мать — признанный специалист в этом деле.

— А вы невнимательны, милостивый государь! — улыбнулся Афанасий Поликарпович. — Я ведь уже поставил вас в известность, что мысли о собственной смерти мне неприятны.

— Что же вы так вычурно выражаетесь, в конце концов! — вскипел Дзержинский. — Не можете, что ли, по-простому?

Переплут лукаво взглянул на собеседника.

— Прошу простить. Образование, знаете ли... Словарный запас, интеллект...

Председатель ВЧК нахмурился. Он в свое время окончил какое-то заведение в Вильно, но из-за революционной деятельности, отнимающей у него все свободное время, все науки малость позабылись.

— Знаете что, господин Переплут, следовало бы вас проучить за издевательство над государственным лицом, но, принимая во внимание вашу молодость, я сделаю вид, что не заметил.

Председатель ВЧК был старше своего собеседника аж на шестнадцать лет. В свои сорок с небольшим он считал себя гораздо старше и гораздо умнее Николая Второго, Милюкова и Столыпина, вместе взятых. Ведь они уже мертвы, а он... ему еще бродячая цыганка нагадала минимум восемь лет прожить. Нету уж и той цыганки.

Профессором Афанасий Поликарпович стал в тридцать третьем году — одновременно с приходом в Германии к власти Адольфа Гитлера, еще одного поклонника Фридриха Ницше. Одновременно Джугашвили и его немецкий коллега принялись потихоньку избавляться от евреев, независимо друг от друга преследуя одну и ту же цель. Холокост процветал, с тем отличием, что Адольф вырезал всех подряд, а Иосиф — лишь у власти стоящих. Причем, как выяснилось, псевдонимы не помогали. Возможно, в те веселые времена и родился анекдот о том, что бьют не по паспорту, а по морде.

Когда в тридцать седьмом возраст Афанасия Поликарповича перевалил далеко за сорок, молодая республика вспомнила о его непролетарском происхождении, и товарища Переплута арестовал НКВД. Поскольку за происхождение в тридцать седьмом судить уже было поздно, ему припаяли статью 58(6) — СВПШ — связи, ведущие к подозрению в шпионаже, за которую можно было пересадить весь остававшийся на свободе народ. Помордовав профессора почти год, в конце концов младший лейтенант НКВД Волкогонов всадил ему пулю в висок, сам того не желая.

— О чем задумался наш парень? — прозвучал над самым ухом ласковый голос отца. Ростислав посмотрел на офигенную звезду, венчавшую стелу.

— Ясно! — отозвался Алексей. — Домой пойдем?

Ребенок кивнул. Слишком грустными оказались воспоминания. Гулять больше не хотелось.

Дома их ждал сюрприз. Марина встретила их неким подобием лезгинки. Выкидывая пухлые коленца, она носилась по детской с Полиной на руках.

— Маме вызов прислали! — завопила она, бросаясь к Алексею. Выхватив у него ребенка, она закружилась по комнате.

— Ты так рада за родителей? — спросил муж, снимая плащ. Нехорошее предчувствие тяготило его.

— Я рада за нас! За нас! За нас! — пропела Марина. — Мы уезжаем все!

Алексей уставился на нее. Впервые в жизни он усомнился в здравомыслии своей супруги.

— Ты бы не потрудилась мне объяснить, чего тебе не хватает здесь, что есть в Израиле? Жары? Нет. Войны? Нет. Синагог? Тоже нет! Так что ты там забыла?

Марина остановилась на середине па и едва не выронила ребенка из рук.

— Как? — тихо спросила она. — Ты не хочешь ехать? Но ведь это — наша историческая Родина.

Каманин грустно посмотрел на нее. Как он в ней ошибался! Права оказалась пословица: яблоко от яблоньки недалеко падает. Разница между дочкой и мамашей оказалась не столь велика, чтобы на этом можно было строить платформу.

— Ты забыла по крайней мере о трех вещах. Чтобы тебе было удобнее понимать, начну по порядку.

— Что значит «по порядку»! Что ты со мной как с дурочкой разговариваешь! — Марина уже была готова разреветься.

— По порядку — это значит «по порядку». С некоторых пор у меня появились сомнения в твоей умственной полноценности. — Он предостерегающе поднял руку, призывая к вниманию. — Во-первых, я — невыездной. Очень жаль, если ты до сих пор этого не поняла. Во-вторых, это не моя историческая родина. И наконец, в-третьих. У вас, пейсатые мои, нет исторической родины. От начала времен вы плодились по планете в самых неожиданных местах, образовывая своего рода метастазы. Вас находили в самых неожиданных местах: то в Норвегии, то в Гренландии, то в сельве Амазонки. Если вас взять, собрать всех вместе и поместить в Израиле, то показатель плотности населения там не позволит вам размножаться, и, наконец, исполнится мечта Великого Фюрера. Вперед, родная — на берег Красного моря!

— И уеду! — топнула ногой жена. — Заберу детей и уеду!

Алексей взял с кровати притихшего Ростислава.

— Если и возьмешь ты, то только Полину. Ростика я тебе не отдам. Если необходимо, отсужу. В одном ребенке мне не откажут.

Марина испуганно посмотрела сначала на мужа, а затем на сына. Вот так внезапно рушилась ее тайная мечта о вилле на берегу Красного моря и рассветах над Хайфой. Нет, она не даст рушить свою мечту! Жаль, но мужчин на ее век хватит! Ростик пусть остается с папой — чем-то этот ребенок ее пугает. Так пугает, что она даже стесняется кормить его грудью. И переодеваться выходит в другую комнату. Нет! Это не ее ребенок! Ну не могла она родить такое! К тому же с одной дочкой ей будет проще выйти замуж снова.

— Ну и оставайтесь в своем сраном «Союзе», мужланы! — топнула ногой Марина и побежала собираться. После этих самых сборов Алексею Михайловичу показалось, что вещей в его квартире стало больше, чем было до сборов.

Через полчаса прикатил тесть на «двадцать первой» «Волге» и принялся сносить дочкины тюки.

— Мы бы могли отсудить половину квартиры! — укоризненно сказал он.

— Отсосать бы вы могли! — сказал ему на прощание Алексей. — Квартира-то служебная!

Оскорбленный до глубины души, тесть Йося укатил на своей «двадцать первой» навстречу обетованной земле. Отец с сыном остались одни-одинешеньки в огромной трехкомнатной квартире. Алексей вытер вспотевший лоб и беспомощно осмотрелся по сторонам. Примерно так он представлял последний день славного города Помпеи. Чтобы навести порядок в этом бедламе, потребуется не один час, может быть, даже не один день. Желудок ни с того ни с сего затянул извечную песню голодных бурлаков. Каманин вспомнил, что он забыл, когда ел в последний раз. Он еще раз огляделся.

За окном вдруг пошел снег, настолько плотный, что в квартире разом потемнело. Алексей включил свет и принялся кое-как «соображать» себе ужин. Внезапно что-то вспомнив, он ворвался в детскую.