— Вот за их самых и посылает. — Князь Борислав расправил портки под чревом и задумчиво там поскребся. — После заутрени жду вас всех, щучьи дети, у себя. Будем думу думать, как прибраться в нашем свинарнике.

— Город как город, — возразил дьяк, — чего им не нравится? Покойник Алексей Михайлович, царствие ему небесное, шалостей подобных не придумывал. Федор Алексеевич, царствие ему тож, Москву не сильничал. Петр Алексеевич...

— Я пошто тебя позвал! — вскипел князь. — О былом слушать али решать споро?

Дьяк заткнулся и развел руками.

— У тя мысли есть какие по «благоустройству» города? — Пузатый глянул на первый лист «штандарта».

— Помилуй, батюшка, — снова рухнул на колени Елизар, — какие ж мысли у нас, скудоумных. Ты ведь над нами поставлен, ты и укажи, об чем мыслить.

— Тьфу, — сплюнул князь Борислав, — что с тобой разговаривать! На заутреню пора, а после чтобы были у меня все! Чином вплоть до младшего писца!

Субботняя утренняя служба была сильно сокращена. Протодьякон Василий, следуя указаниям свыше, наращивал темп богослужения — певчие едва успевали за ним. Начав в обычном своем адажио, он вскоре перескочил в анданте, а закончил и вовсе в полноправном аллегро. Казанский собор лихорадило, и архимандрит, глядя на такое извращение, поспешил окончить службу. Не успело его «аминь» утихнуть под куполом храма, как бояре повалили наружу — «день саббат» входил в свою начальную фазу.

Поразительное дело, но ни один из них, глядя на московский бардак и грязь, ранее такого воодушевления не испытывал. Окружающего беспорядка скорее всего никто и не замечал — привыкли. Но вернувшаяся из монастыря Софья подставила свои уши под губы новых «шептунов»: графа Волкова, нового Премьер-министра Каманина и недавно вернувшихся из Европы князей Глинского да Барятинского. Один побывал в Венеции, а другой в Голландии, но оба, не сговариваясь, рассказывали царице одно: такого бардака, как в России, — поискать. Волков при этом скалил в сторону зубы, а Каманин печально улыбался. Повздыхав, Софья Алексеевна дала «добро» на субботник и прочие профилактические меры.

Средства на проведение «седмицы чистоты и лепоты» Иннокентий уговорил выделить из фонда начальника экспедиции. Граф Волков внимательно изучил «штандарт», вычеркнул оттуда «раздачу тульских пряников», покряхтел, но деньги дал.

— Хватит народ к халяве приучать, — на полном серьезе посоветовал он царице, — одно дело, когда полковник за свой счет солдатам бочку пива выставляет. Это — поощрение. А когда царица за счет казны прикармливает всяких проходимцев, это — халява.

— Но, батюшка, — возразила Софья Алексеевна, — с незапамятных времен сие пошло. Для поддержания авторитета государи по праздникам выставляли на Красной площади угощение.

— Для поддержания авторитета, матушка, лучше было бы избавить Москву от юродивых, калек, попрошаек, татей и прочей нечисти, — глядя в царские очи, произнес граф, — ежели желаете угостить народ, ради бога. Но за свой счет. Прикармливать дармоедов за счет казенный мы вам не позволим. Уж простите за наглость.

Царица топнула ножкой, но неожиданно рассмеялась.

— А ведь ловко вы меня, Андрей Константинович, осадили. Вы, наверное, правы, хоть мне и не в приятность сие. Ведь и впрямь — легче народ один раз накормить, нежели заставить работать. Ничего, батюшка, даст бог — попробуем.

Дворцовый приказ, время к полудню. День тот же. На табурете с мягким верхом сидит грустный князь Пузатый и отрешенно смотрит в никуда. В светлице раздается мерное гудение собравшихся чиновников, от которого весьма хочется спать. Но воспоминания о царском приказе сон прогоняют.

— Дьявольское отродье, — сердито хрипит князь, — за что я вас всех кормлю. Хоть одно рыло может мне что-нибудь дельное посоветовать?

— Помилуй, батюшка! — воскликнул Елизар Петушков. — Да разве ж мы не думаем? Уж головушки опухнут скоро! Никак не надумаем, как бы этот самый «штандарт» выполнить. С чего хотя бы начать? Ну, прикажем людишкам улицы прибрать! Так они ведь назавтра снова грязными станут! Что делать?

Но ответа на этот исторический вопрос не последовало — на заседание «министерства» ввалился разгоряченный Иннокентий Симонов.

— Надеюсь, не помешаю, — произнес он, усаживаясь на высокий порог подле князя, — пришел вот послушать, о чем вы здесь кумекаете.

В другое время князь Борислав затопал бы ногами и затряс бородой, но нынче даже обрадовался.

— Заходи, мил-человек! — прогудел он. — Никак мои дьяки в толк не возьмут, чего от них требуется. Не подсобишь?

Иннокентий не спеша распрямил одну ногу, затем другую. Покряхтел, устраиваясь поудобнее, затем размял в пальцах несуществующую папироску.

— Так, и в чем дело, неужто нельзя было на Кукуй сбегать? — поинтересовался безо всякой рисовки. — Там у немцев и порядок, и комфорт, и даже пахнет по-другому.

— Дело не в этом, — терпеливо отозвался князь, — до Кукуя мы и сами докумекали. Не по поводу наведения порядка печалимся — дьяки мои сообразить никак не сообразят, как поддерживать этот порядок.

Симонов закатил глаза.

— Ах вот как! Зрите в корень, значит? Вы поняли, что проблема поддержания порядка очень серьезна, но вы еще не понимаете, насколько она серьезна. Могу посоветовать лишь одно: поскольку для воспитания в человеке чистоплотности и аккуратности требуется не одна сотня лет, то нужно идти по пути наименьшего сопротивления.

— Это как? — удивился Петушков.

Организм его требовал с утречка зелена вина, и он пребывал в чрезвычайно подавленном настроении. Кеша с любопытством осмотрел его помятую физиономию и опухшие глаза.

— Это, к примеру, идешь ты в кабак, яблоко жуешь. Огрызок куда выбросишь?

— Ась? — не понял Елизар. — Выброшу и выброшу. Какая разница, в какую сторону он полетит? Главное, чтобы ни в кого не попал.

— Правильно, — ответ старшего дьяка, кажись, полностью удовлетворил Иннокентия, — а если у двери трактира ящик стоять будет?

— Какой такой яшшык? — всполошился дьяк.

— Не боись, не гроб! — ответил Симонов. — Ящик для мусора.

— А, ну дык тогда в этот яшшык и выкину. Он же затем и стоит!

— Елизар у нас воспитанный, — подтвердил князь, — против ветру не ссыт и в храме не сморкается. А ежели кто не заметит этого ящика? Или не захочет туда сор выбрасывать?

Иннокентий обвел пристальным взглядом нахохлившийся люд.

— А на сей случай при каждом питейном заведении вводится должность дворника. Если кто случайно чего обронил, подберет. Того, кто нагадит специально, вытянет метлой поперек спины. Сам не справится, городового позовет. Отволокут дебошира в околоток — следующий раз будет знать.

— Что еще за «околоток»? — не понял князь Пузатый.

— А вы, батенька, в «штандарт» гляньте, — посоветовал Симонов, — там все написано.

Он поднялся на ноги, подошел к креслу князя и взял у него из рук «Книгу Раввинов».

— «Негоже иудею выходить из дому в темное время суток, понеже утоления телесных потребностей; увидавшему полную луну иудею должно сплюнуть три раза через левое плечо и засим прочесть на выбор любые три главы из Торы». Не понял! — произнес голосом старого пьяницы Иннокентий. — Ты что, князь Борислав, веру менять собрался? И откуда у тебя эти наставления, да еще на языке русском? Признавайся, сменял на «штандарт»!

Князь Пузатый замахал руками и ногами, замотал головой.

— Полно, боярин, даже шутить так грешно! Досталась мне сия книжица от одного бродячего жидовского попа. Сегодня взял в руки по рассеянности...

— Понятно, — протянул Симонов, — ты уж будь внимателен, преобразованием города занимайся в соответствии со «штандартом», а не по этому фолианту. Иначе может быть большая беда.

— Какая? — пискнул Елизар.

— Всю жизнь таким голосом разговаривать будешь, — пообещал Иннокентий, — вы мне, служивые, вот что сообразите: что делать, когда ящики для сора наполнятся?

Дальше дьяков подстегивать было не нужно. Сообразили и про «мусоровозы», и про городскую свалку, и хором сочинили «наставление по прилежной дворницкой службе».