— Тебе, полковник, какие шлюхи нашептали проверить этот транспорт? От кого был получен приказ о досмотре борта 714? Тебя же расстрелять за это мало, чистоплюй ты этакий!

Дело было в конце апреля на одном из пограничных аэродромов Карелии. Позавчера Степанову верный человек сообщил о том, что через подконтрольный ему аэродром собираются отправить партию оружия, предназначенного для тех воинов, что воюют втихаря, прикрывая банальные библейские места сурами из Корана. Степанов долго размышлял, а затем сделал единственный, как ему показалось, правильный вывод. Три года назад он провел некоторое время в Чечне и насмотрелся там на всю жизнь. И если трупы по ночам ему не снились, то чувство жесточайшей несправедливости и собственного бессилия заставляло до сих пор просыпаться по ночам и по несколько часов лежать без сна, сжимая кулаки в какой-то животной ярости.

Поразмыслив, он решил твердо одно: если уж он не в состоянии прекратить этот позор на Кавказе, то безобразия на подконтрольной территории не допустит. Любой ценой. Благо в свои тридцать семь он холост, одинок и озлоблен на весь белый свет. «Мастер реванша» — называли его в штабе Северного округа, и называли не за красивые глаза, а за злопамятность и хватку. Степанов не прощал никаких обид, буде обидчик честь по чести не принес извинений, непрофессионализма в любой области, а также лжи и особенно — хамства.

Всего этого мог и не знать чинуша, прибывший из Москвы и размахивающий бумажкой от замдиректора ФСБ. Напрасно непосредственный начальник Степанова генерал-майор Федькин подавал «высокому» гостю отчаянные знаки, призывающие того утихомирить свой темперамент и перейти от неуставного выяснения взаимоотношений на плацу перед всем батальоном охраны к конструктивному разговору в кабинете начальника аэродрома. Не прошло и полминуты, а Федькин уже понял, что добром дело не кончится. Позорить командира перед подчиненными запрещает Устав внутренней службы, но штатскому чиновнику было плевать на все уставы. По мере того как тот входил во вкус своей обвинительно-угрожающей речи, на плацу все замирало: перестали без толку болтаться позади дворники из числа солдатиков карантина, вылизывая территорию после зимы; офицеры-прапорщики, построенные в единую линию перед своими подразделениями, перестали жевать жвачку и сморкаться в кулаки; даже прилетевшие недавно грачи перестали орать на высоких тополях.

— Молчать! — проревел полковник Степанов, раздувшийся от гнева, точно кобра перед мгновением атаки.

Подавившись очередным матюгом, чиновник смолк. Нечасто ему затыкали рот на периферии. Полковник повернул багровое лицо к генералу и глянул на него так, что тот понял однозначно — быть Третьей мировой. Сегодня. После обеда.

— Господин генерал! — подчеркивая слово «господин», своим зычным голосом вопросил Степанов. — По какому праву вычесанное из самой Москвы чмо осмеливается оскорблять командира воинской части в присутствии его подчиненных?

Пока генерал двигал своей тяжелой челюстью и одновременно пытался придумать такой вариант ответа, что бы устроил обоих оппонентов, гость из Москвы опомнился от контратаки.

— В моей власти тебя, полковник, сделать снова лейтенантом! — почему-то сбившись на фальцет, с пафосом воскликнул он.

— Ну все, п...ец! — негромко сказал Федькин.

— Смирно! — гаркнул полковник, отчего на тополях спряталась в почки едва проклюнувшаяся молодая зелень. — Как стоишь, падла, перед боевым офицером! Смирно, сказал!

Полковник рванул портупею и выхватил оттуда тяжелый ПММ. Быстро передернув затвор, он шагнул к чиновнику и приставил холодное дуло к его лбу. Тот вытянулся в струнку помимо желания.

— Кузьмич! — тоскливо произнес Федькин. — Тебе это надо?

Василий Кузьмич Степанов убрал дуло пистолета от рожи эфэсбэшника и, глядя сквозь генерала, четко сформулировал:

— Оскорбление командира части при исполнении служебных обязанностей лицом непонятного уровня ответственности, звания и половой принадлежности! — Произнеся последнее определение, он смачно сплюнул под ноги франтоватому чиновнику. — Род Степановых насчитывает восемь поколений офицеров старшего и высшего звена! Моему деду в лицо подобную гнусность не осмеливались сказать даже энкавэдэшники, а это многое значило! Предлагаю дуэль!

— Что? — охрипшим басом выдавил генерал. — Какая дуэль, Кузьмич? На дворе двадцать первый век, а ты себя Дантесом вообразил! Ну, пристрелишь ты этого Пушкина, а что мне с тобой делать прикажешь?

— Готов ответить по всей строгости закона! — процедил полковник. — А поскольку я — лицо оскорбленное, сиречь зачинщик — он, то имею право выбора оружия и условий поединка. Мое условие: пистолеты, пятьдесят метров, прямо сейчас на плацу! Пусть ищет секунданта!

Степанов еще раз сплюнул под ноги эфэсбэшнику и отошел к своим офицерам, которые сбились в кучку и о чем-то переговаривались.

— О чем спор? — спросил он, подходя.

— Сперва хотели вам «неотложку» вызвать, а теперь ставки делают — три к одному! — неодобрительно ответил начальник штаба. — Балбесы, одно слово!

— Маловато! — ответил Василий Кузьмич. — Михалыч, будешь моим секундантом?

Подполковник Иващенко сумрачно глянул на своего начальника. Переубедить того было невозможно — это знал весь округ.

— Тяжелый ты человек, командир! — вздохнул он. — Тяжелый, но надежный. Как ротный миномет. Буду.

Полковник молча пожал руку своему заместителю и кликнул заместителя по вооружению. Приказав тому принести точно такой ПММ, он продолжил разговор с Иващенко:

— Слушай, ты прикажи ребятам отойти от места дуэли шагов на сто — больше эта дура ошибиться не должна. Пускай глядят, как мужики должны отвечать на оскорбление.

— Так что, Кузьмич, дуэль в воспитательных целях?

— Пуля — дура, и ты — дурак! — беззлобно ответил полковник. — Когда хотя бы один из десяти оскорбленных врежет своему начальнику под яйца, вот тогда у нас будет демократия. Тогда, а не когда газеты имеют право писать всякую хренотень! И если хотя бы десять человек из присутствующих сегодня когда-нибудь вспомнят меня и проделают нечто подобное, я буду знать, что жил не зря.

В то же самое время между генералом Федькиным и Кириллом Смирновым, эфэсбэшником из Москвы, тоже происходил неприятный разговор.

— Тебя где так разговаривать с людьми учили? — хрипел сорвавший голос Федькин. — Вроде в столице живешь, а такой болван! Ты хоть стрелять умеешь?

Эфэсбэшник тоже разволновался, но он никак не мог поверить в реальность происходящего. Казалось бредом, чтобы вот так в наше время оскорбленный офицер мог потребовать дуэли. Он нервно сглотнул и визгливо поинтересовался у генерала:

— Почему вы не прекратите эту комедию, Николай Петрович? — Смирнов похлопал себя по карманам в поисках сигарет. — Это же черт знает что такое. Какие-то дуэли, офицерская честь и прочие глупости...

— Э, Кирилл, да ты впрямь идиот! — раздраженно фыркнул Федькин. — Рассуждаешь о понятиях, о которых не имеешь ни малейшего представления! Честь офицера — это последнее, что осталось у людей, которых на каждом шагу предает своя собственная страна и равнодушно смотрит, как они бесятся с голоду. И ты, дурак, эту честь сегодня смешал с говном!

— Что вы заладили — дурак, идиот? — закричал эфэсбэш-ник. — Сказали бы лучше, что мне делать?

— Что делать, что делать... раньше надо было думать! — рассердился окончательно Федькин. — Если будешь вести себя как мужик на дуэли, то, возможно, полковник и не пристрелит тебя. Наш Кузьмич шибко мужество уважает.

Выкурив сигарету одной-единственной затяжкой, Смирнов нервно расстегнул кожаную куртку и потянул за узел модного галстука.

— Вы, генерал, вообще соображаете, что делаете? — спросил он. — Вы знаете, что произойдет в случае моей смерти? Вас раздавят, как букашку!

Федькин неожиданно успокоился.

— Полковник у себя дома. Власти у меня никакой. Так что... готовьтесь к поединку. Вон вам и оружие несут, кстати...

И генерал, подобно Понтию Пилату, умыл руки.