— Рыбы много — море рядом. Плохо зимой с овощами — многих цинга губит. Одна капуста квашеная, да репа разве что еще... север, матушка.

— Пей, дружочек! — улыбнулась Софья. — Мы тебя немного подлечим и подкормим. Намедни указом вернула я тебе, Василий Васильевич, и честное имя твое, и все поместья и вотчины. Прости, что вспомнили о тебе так поздно, милый друг! А что ж ты сам ни одного письма не прислал, не напомнил о себе? Неужто гордость взыграла?

Тщательно пережевав ослабевшими от цинги зубами гусиное крылышко, князь ответил:

— Ох, Соня, какая гордость! Ты себе не представляешь, насколько глухое это место! Острог, монастырь да поселок рыбацкий. Ну, разве что ушкуйники наведываются еще. Меня отдельно поселили, между монастырем и поселком. Да и в разговоры с опальным князем никто вступать не стремился. Так и жили затворниками! Много чего передумал за годы эти я.

Царица незаметно наполнила лафитники. Видать, князь хотя и ослаб телесами, но силу духа сохранил. Не зря же выжил почитай один из всей своей семьи! Наблюдая, как Василий расправляется с молочным поросенком, удовлетворенно хмыкнула.

— Очень рада я за тебя, что остался ты прежним. Хотя бы внутри. Давай еще накатим!

Мысленно отметив новое слово из уст царицы, поднял лафитник.

— За тебя, Самодержица Всея Руси, Великия, Малыя и Белыя! Живи долго!

Осушив до дна, принялся закусывать.

— Расскажи мне, Сонюшка, что за человек боярин Каманин, новый твой премьер-министр? — попросил он, утолив голод.

Софья смешалась. Слывшая среди министров и прочих «аппаратчиков» бабой простой, «своей в доску», о личных делах она разговаривать не привыкла.

Во-первых, достойных женщин рядом не было. Всякого рода княгини и боярыни, посещающие дворец и официально состоящие в свите царицы, интересовались житейскими новостями токмо ради сплетен, дельного совета от них ни в жизнь бы не дождался. А полоскать свое белье на ветру свободы — на такое она решиться не могла. Мужикам-министрам же было не до бабьих глупостей, управиться бы со своими бесконечными делами.

Во-вторых, возраст уже был далеко не девичий — это сдерживало еще больше. Хвастаются своими похождениями либо вовсе зеленые девчата, либо выжившие из ума старухи. Проходя бочком мимо зеркала, они садятся на лавки и, шамкая, вспоминают: как это было?

Было еще и в-третьих. Чувство неловкости, стеснения, какого-то неудобства перед бывшим любовником. Она — вот она, по-прежнему молодая и прекрасная, а Василий Васильевич — уже почти старик. Ростислава не попросишь о предоставлении князю Голицыну того же препарата, что позволил ей сбросить десяток лет. Нет, не поймет Ростислав, зачем бывшего фаворита осчастливливать долгой жизнью... когда-то он был реформатором и сторонником прогресса, но теперь, после двенадцати лет ссылки... нет! И об этом царица решила промолчать.

Решив, что своим вопросом поставил Софью в неудобное положение, князь принялся извиняться.

— Погоди, Василий Васильевич, не в этом дело. Что-то задумалась я. Премьер-министр... Ростислав Алексеевич человек сложный, сложный и необычный.

Князь вытер уголки рта кружевной салфеткой и, сложив вчетверо, отложил ее в сторону.

— В чем выражается его необычность? — поинтересовался он. Царица рассмеялась.

— Видать, князюшка, ты его и не видал вовсе!

— Не видал, — подтвердил Голицын, — а что я должен был увидеть? Вот если бы у тебя в министрах медведь ручной ходил, тогда да!

— Медведь, — подтвердила царица, — только не ручной. Третий год приручить не могу.

Князь смущенно кашлянул.

— Помнится, царица, меня ты быстро приручила.

Софья Алексеевна вспыхнула. Память проклятая, не вовремя напомнила давние годы, девичье томление, признание, первый поцелуй и кудрявую голову князя на вышитой подушке. Воспоминания отступили сразу же, как она взглянула на сидящего перед ней старика.

— Подлечить тебя надо, милый друг, — улыбнулась она тепло, — я на миг глаза прикрыла, вспомнила тебя младым... а открыла глаза — прости... князюшка, не тот сокол ты нынче, которого я из походов ждала, чьих детей из себя вытравливала! Из-за которого гнева Господня не убоялась! Полно, князь, не виню я тебя ни в чем — сама виновата девица, прошу лишь об одном: не вини и ты меня, не вини!

— Сонюшка! — встал на колени Василий Васильевич. — Да у меня и в мыслях не было!

Царица подошла к нему, преклоненному перед ней, обняла седую голову и заплакала.

— Лишил нас Господь счастья, князь. Видно, недостойны были...

— Господь тут ни при чем, — возразил он, — мы проиграли битву за трон этим голодранцам Нарышкиным. Была б ты мужиком, народ никогда не пошел бы за Петром — гулялся бы он и поныне в Преображенском в солдатики.

— Была б я мужиком, ничего бы у нас с тобой, князюшка, не получилось. Ты ж на мужиков в отличие от братца моего не западаешь...

— Так правда сие? — Василий Васильевич встал с колен и присел на стульчик. — Слухи эти и до Мезени дошли. Я думал, враки! Нечего сказать, хорош царь у нас был!

Царица явно обрадовалась тому факту, что разговор перешел в другое русло. «Ностальгия — это чувство, которое кончается на трапе самолета, прилетевшего в Ленинград!» — сказал однажды пейсатый господин из Израиля, и толпа ему рукоплескала. Ностальгия — это тоска по чему-то навсегда ушедшему, а потому возврата она не предусматривает. Софья мысленно поупражнялась в софистике и с облегчением поняла, что время залечило даже те раны, о которых она не подозревала.

— Так вот, Василий Васильевич, премьер-министр — один из тех немногих, благодаря кому я вернула себе царский титул. Их было мало. Взявшись буквально из ниоткуда, они сплотили вокруг себя верных и надежных людей из числа тех, кто при Петре был в опале, и похитили меня из монастыря. Братец мой болтался по чужим странам, грех было власть не взять.

— И Ромодановский вам просто так ее отдал? — недоверчиво спросил князь.

— Когда речь идет о жизни и смерти купца, торговаться значительно легче! — хмыкнула царица, произнеся аллегорию в духе генерала Волкова. — Федор Юрьевич, как всегда, занял позицию более сильного. Работа у него такая.

Голицын помолчал, а затем жестко сказал:

— Палачу все равно, какой власти служить, это ты верно заметила, Сонюшка, лишь бы работа была.

— Он скорее волкодав, — улыбнулась царица, — дядя всегда старался предугадать царские желания. Ты вот что, князь! Ты отдохни, поправь здоровье — оно тебе еще понадобится. Мы планируем еще вас на службу царскую привлечь, не супротив?

Голицын устало пожал плечами. Сожженный адреналин наполнил жилы безволием и безразличием. Хотелось сейчас только одного: исхлопотать себе пенсию и поселиться в ближнем посаде, не вспоминая о том, что было... не задумываясь о том, что будет. Ощущение непомерной ноши исчезло. Однако осталась стертая в кровь спина.

— Посмотрим, государыня, — уклончиво ответил он, — тяжко мне нынче. Видать, года давят.

— Ну-ну, старик! — насмешливо произнесла она. — Сию минуту мы тебя и не зовем. Ступай отдохни. Но долго не залеживайся — ты нужен нам!

Князь Голицын поклонился бывшей любовнице и поцеловал протянутую руку. Софья Алексеевна позвонила в колокольчик, и в двери вошел негр-мажордом.

— Иван, проводи князя до кареты, — приказала она, — и возвращайся сюда.

Насмешливо посмотрела вслед ковыляющему князю, стерла неупавшую слезинку.

— Благослови тебя Господь! — прошептала царица. Сколько раз она наблюдала его, уходящего, в прошлом? Не перечесть...

Вошли два лакея, чтобы убрать со стола. Видать, получили указание от чернокожего Ивана. Резко тряхнув головой, как бы отбрасывая в сторону наваждение и ностальгию, она подошла к рабочему столу и включила ноутбук. Подождала, пока загрузится операционная система, открыла дворово-должностную сказку, которую Ростислав называл «штатным расписанием», и принялась ее изучать.

Пирог поделен был давно, остались только крохи... царица остановилась на министерстве сельского хозяйства. Глава его боярин Снетков давно жаловался на отсутствие компетентных помощников. Надеясь, что князь Голицын все правильно поймет (ну откуда ему взять целое министерство), она ввела в сказку новую должность — заместитель министра по поместному надзору. Быстро добавила примечание: «курирует все сельскохозяйственные угодья и поместья-вотчины». Черт его знает, что получится, но когда-то у Василия Васильевича был план по реорганизации сельского хозяйства всей России. Пущай экспериментирует!