Домашний телефонный аппарат нам впервые установили незадолго до того, как я поступила в колледж. Это было довольно громоздкое приспособление, которое крепилось к стене в прихожей, рядом с лестницей, и, чтобы позвонить, нужно было сначала опустить в него двухпенсовую монетку. Мы еще не привыкли к нему толком, и его пронзительное верещание каждый раз заставляло меня вздрагивать от неожиданности. Когда он зазвонил на следующее утро, я со всех ног бросилась снимать трубку

Джон предложил встретиться завтра, но я, к сожалению, не могла: начались каникулы, и мы с мамой собирались на пару недель в гости к моему брату Чарльзу в Бэкингемшир. Я давно мечтала об этой поездке, но теперь она превратилась в препятствие, мешающее мне видеться с Джоном. Ничего не поделаешь, менять планы было поздно, и, хотя мне уже было девятнадцать, мама не допускала и мысли о том, чтобы оставить меня дома одну. Я обещала Джону, что буду писать.

Как только я вернулась, мы сразу же встретились в кафе в центре Ливерпуля и провели там пару часов за чашкой кофе, не сводя глаз друг с друга. Ни у кого из нас не было денег на то, чтобы заказать что — нибудь еще, но нам было плевать.

С тех пор все свободное время мы проводили вместе, хотя денег в наших карманах больше не становилось: они уходили на транспорт, на то, чтобы где — нибудь перекусить, и на сигареты Джона. (Он курил самые дешевые — Park Drive, Woodbines или Embassy.) Ну и, разумеется, на пинту — другую «Черного бархата» в Ye Cracke после занятий или в обеденный перерыв. Если у нас все же появлялась лишняя мелочь, мы отправлялись в кино, устраивались на сдвоенных сиденьях где — нибудь в глубине зала и целовались, часто просиживая там два сеанса подряд, не очень — то обращая внимание на то, что происходит на экране. Однако чаще всего денег у нас не было вовсе, и тогда мы просто бродили по улицам и болтали либо сидели в каком — нибудь кафе или пабе, растягивая один напиток или одну чашку кофе на двоих.

Наши друзья и знакомые, которые поначалу говорили, что мы не подходим друг другу, скоро привыкли видеть нас все время вместе. Собственно, у них и не было иного выбора, так как мы всюду ходили только вдвоем. Одна Фил продолжала волноваться по поводу моего будущего и как лучшая подруга иногда, с заботой в голосе, говорила мне что — нибудь вроде: «Син, ты слишком хороша для него, он тебе не пара. Я ему не верю…» Она боялась, что скоро я надоем Джону и он меня бросит. Но, опьяненная любовью, я ничего не слушала и не рассталась бы с ним ни за что на свете.

До романа с Джоном я была добросовестной студенткой и прилежно выполняла все задания. Однако он был очень требовательным любовником и настаивал на том, чтобы его я ставила превыше всего — учебы, моих друзей и даже моей мамы. Немудрено, что через некоторое время я начала учиться все хуже и хуже, хотя, конечно же, по — прежнему старалась держаться на плаву.

До меня у Джона было немало девушек, но ни с одной из них он не встречался так долго, как со мной: наши отношения были для него первым серьезным опытом. Обычно, если мы собирались сходить в паб во время обеденного перерыва, он настаивал на том, чтобы в этот день мы в колледж уже не возвращались, и тогда, особенно если было тепло, мы садились на паром и отправлялись на другой берег Мерси, в Нью — Брайтон, где находилась увеселительная ярмарка. Неподалеку от нее, в приморских песчаных дюнах, мы занимались любовью, не обращая внимания на песок и порывы холодного ветра. Когда мы плыли на пароме назад, песок, казалось, был везде — на зубах, в волосах и в одежде; мы хихикали, украдкой поглядывая на других пассажиров: знали бы они, что мы только что вытворяли!

Как правило, я шла на поводу у Джона. Нам было весело вместе, наше взаимное притяжение не ослабевало, и он постоянно выдумывал для нас новые эскапады. Однако иногда между нами возникали и трения, особенно в связи с тем, что он позволял мне возвращаться домой только самой последней электричкой, где — то около полуночи. Я понимала, что мама беспокоится, и переживала из — за того, что ей, еще не свыкшейся с одиночеством после смерти папы, приходится подолгу ждать меня. Кроме того, мне не хотелось совсем уж запускать домашние задания. Джону до всего этого не было никакого дела. Если я пыталась уехать домой пораньше, он тут же закатывал скандал: ему нужно было, чтобы я оставалась с ним как можно дольше: с самого начала наших взаимоотношений передо мной стоял выбор — либо он, либо все остальное.

Иногда Джон по — настоящему пугал меня своими вспышками гнева; я почти физически ощущала, как он разрывает меня на части. В такие минуты его, казалось, полностью оставлял разум, и он закатывал мне настоящую истерику. Своими жесткими аргументами Джон подминал под себя мою нехитрую защиту, и я тут же сдавалась. Добившись желаемого результата, он опять становился самим собой — предупредительным и любящим.

Джон был насквозь противоречивым и непредсказуемым и хотел, чтобы я ежедневно доказывала ему, что он для меня — все. Он страшно ревновал меня к моим сокурсникам, к моей ближайшей подруге Фил и даже к учебе, когда я вдруг осмеливалась провести вечер за учебниками, готовясь к занятиям, вместо того чтобы посвятить время ему. При этом, несмотря на его внешнюю агрессивность и проявления бешеной ревности, мне всегда хотелось его оберегать; в моих глазах он был заблудшей душой, и я стремилась окружить его пониманием, заботой и любовью, стараясь облегчить его внутреннюю боль и страдания.

В колледже у меня было несколько поклонников, хотя сама я об этом и не подозревала, пока Джон не указал мне на них. Он ревновал к любому парню, который осмеливался приблизиться ко мне, предупреждая каждого подобного «героя», что от меня следует держаться подальше. Вскоре после того, как мы начали встречаться, один из наших друзей — студентов устроил у себя вечеринку. Гремела музыка, все пили пиво и сидр, в общем, было довольно весело — до тех пор, пока один сокурсник, кажется, со скульптурного отделения, не пригласил меня танцевать. Не успела я ответить, как исполненный ярости Джон набросился на него. Тот был рослым, крепким парнем и легко, одной рукой удерживал нападавшего на безопасном расстоянии от себя, но Джона пришлось оттаскивать от него всем скопом. В конце концов мы кое — как его успокоили. Ошеломленный беспорядком, который он невольно спровоцировал, парень извинился перед Джоном и вскоре ушел.

Меня такие слишком уж бурные проявления его характера очень расстраивали; Джону не стоило беспокоиться, так как у меня и в мыслях не было когда — либо изменять ему. Я много раз пыталась убедить его в своей верности, но это ничего не меняло: он моментально приходил в бешенство, когда кто — то обращал на меня внимание, пусть даже с самыми невинными намерениями.

Как бы мы этого ни хотели, нам никогда не удавалось провести вместе целую ночь: нам просто было некуда пойти. При каждом удобном случае Джон уговаривал Стюарта освободить для нас его комнатушку на несколько часов, чтобы мы могли побыть наедине и заняться любовью. Когда же комната была недоступна, Джон нередко упрашивал меня сделать это «по — быстрому» где — нибудь в темной аллее городского парка или на задворках заброшенного склада. Но, как бы сильно я ни любила его, мне не очень — то нравились такие «перекусы на бегу», поэтому большей частью мы просто обнимались и целовались везде, где только могли.

Порой требовательный, непредсказуемый и даже пугающий, Джон вместе с тем был романтиком. Эта сторона его характера раскрывалась передо мной все чаще, по мере того как мы глубже и ближе узнавали друг друга. Он писал любовные стихотворения на обрывках бумаги и передавал их мне, когда мы встречались в колледже. На наше первое Рождество он нарисовал мне поздравительную открытку: он и я, в своей новой шубке, стоим друг напротив друга, наши головы соприкасаются, его рука лежит на моем плече. Открытка была вся в «поцелуйчиках» и «сердечках», под которыми красовалась надпись: «Наше первое Рождество, я люблю тебя, да, да, да». (Несколькими годами позже он использует похожую фразу в одном из первых хитов «Битлз»: She loves you, yeah, yeah, yeah.) На обороте он добавил: «Надеюсь, оно для нас не последнее». Я очень любила эту открытку и держала на почетном месте у себя в спальне.