Иван промолчал. С подобной однобокостью в прочтении заветов вождя он встречался — и не раз — в Киеве. К сожалению, это касалось самых разных сторон жизни, и с догматиками было не только трудно, но и небезопасно спорить.

Перед выходом во двор для того, чтобы пройти в общежитие, Иван заинтересовался неказистой дверью справа.

— Здесь дворницкая, — небрежно пояснил Маковлев, удивленный дотошностью нового директора. Иван постучал.

— Заходьте! — раздался недовольный женский голос. Толкнув дверь, Иван очутился в небольшой комнате. В нос ударил спертый воздух. «Метров двенадцать, — отметил он про себя. — Самодельный стол, две табуретки, допотопная продавленная кушетка. Супружеское ложе». Над невысокой печкой-лежанкой висела люлька, прикрепленная двойной веревкой к одной из потолочных балок. Ее качала простоволосая босоногая женщина в толстой холщовой рубахе до щиколоток. Увидев вошедших мужчин, сняла со стенного крюка старую кацавейку, набросила ее на плечи, откинув за спину густые рыжие волосы.

— Вот, Ксюшка, это новый директор, — сказал, выступив вперед, Рахлин.

Женщина сладко улыбнулась:

— Здрасьте, пожалуйста!

Иван протянул руку, и она церемонно вложила в нее свою ладошку, сложив ее лодочкой.

— А муж ваш работает? — спросил он, чтобы начать разговор.

— Работат, — протяжно вздохнула она. — И даве, и ноне — все работат, товарищ дилехтор.

— Тута я, — раздался голос, и в комнату боком вошел Кузьмич. Снял треух, кротко улыбнулся: — Мы уже с вами здоровкались.

— Вчера, — ответно улыбнулся Иван, пожимая его мощную, в окаменелых мозолях ладонь. Посмотрел на рыжую шевелюру Кузьмича, подумал: «Неужто у них в селе все такие? Или выбирал девку себе под стать?»

— Таково жилище санитара наших дворов и тротуаров, — отметил Маковлев и выжидающе посмотрел на директора. Иван заглянул в люльку, провел рукой по теплой лежанке, скептически оглядел кушетку-развалюху. Уже во дворе сказал:

— Абрам Исакович, у вас на складе мы только что видели и столы, и стулья, и кровати. Не новые, но и не такая рухлядь, как у Кузьмича. Давайте выделим ему минимум, который он заслуживает.

Рахлин выхватил из кармана блокнотик и карандаш, что-то в нем пометил:

— Всенепременно и с удовольствием.

И обменялся красноречивым взглядом с Маковлевым: «Ну что? Говорил я вам, что эти завистники из гороно все врут. Вам посылают молодого ветрогона: он все училище заставит под себя грести. Нет, не похож на карьериста-хапугу. Со-всем не по-хож!» Маковлев ответил усмешкой Фомы Неверующего: «Не торопитесь с выводами, коллега. Поживем — увидим…»

На первом же педсовете Иван выступил с небольшой речью:

— Вчера я беседовал… (он хотел сказать «с Надеждой Константиновной Крупской», но в последний момент передумал — сочтут еще, что хвастается высокими именами, значит, сам на этой земле хлипко стоит, блатной выдвиженец)…беседовал с авторитетными экспертами Наркомпроса. Они подтвердили мои первые наблюдения: училище на подъеме, коллектив педагогов толковый и слаженный, материальная база завидная. Спасибо всем — от Кузьмича (одобрительный гомон, возгласы «Трудяга!», «Мужик вкалывает на совесть!») до Валентина Георгиевича и Абрама Исаковича (возгласы: «Браво!», «Дон-Кихот и Санчо Панса по-рыцарски лелеют Дульсинею-педагогику!»). Беззаветная учеба, постижение азов, а потом и вершин своей специальности — это, несомненно, задача номер один. Но есть и архизадача — сотворение всесторонне развитой личности. Постигать все виды искусства, все виды спорта — в соответствии с наклонностями и способностями каждого — вот эта архизадача. Тогда и жизнь становится всесторонне полной, и духовный мир всего общества, нового социалистического общества, оплодотворяется вершинными достижениями сотен и тысяч талантов.

Цитируя слова Крупской, Иван радостно ощущал, воспринимал, сознавал их как свои собственные. Да, именно сегодня и именно мы лепим человека будущего. Для этого мы должны взять все лучшее из учения Декарта, Песталоцци, Ушинского, других великих умов, использовать достижения западных современных направлений в педагогике.

Сидевший справа от Ивана Маковлев быстро написал несколько слов в блокноте, вырвал листок, подвинул его к докладчику. «Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин!!!» — прочел Иван. Фамилия «Сталин» была подчеркнута дважды. Сделал паузу, кивнул Валентину Георгиевичу: «Разумеется». Сидевший справа Рахлин скосил глаза, прочитал, прошептал: «Мудро и своевременно»! «А эти Дон-Кихот и Санчо Панса не так уж и простодушны, как герои Сервантеса», — отметил про себя Иван…

Началась работа. Директор постоянно находился в эпицентре событий, происходивших в училище. Посещая занятия всех трех курсов, он действенно контролировал учебный процесс. Особые претензии вызывало преподавание русского языка и литературы. Преподаватели старой школы (а их было подавляющее большинство) приняли реформу в штыки. И здесь Иван занял непримиримую позицию: «Получается, что вся страна руководствуется новым сводом правил правописания, а мы, кузница учительских кадров для начальной школы, будем плодить неучей?» Иное дело литература. По программе, утвержденной Наркомпросом, Пушкину отводилось три часа, Лермонтову — один, Блоку и Есенину — ноль, Маяковскому — шестнадцать и Демьяну Бедному — двадцать. Когда Иван пожаловался на подобную несуразицу Крупской, она показала ему свою записку в коллегию Наркомлроса с протестом именно по поводу этой программы.

— Мне было заявлено, что я пытаюсь потакать вкусам ушедших эксплуататорских классов, что нам не нужна дворянская культура, нужна культура пролетарская. — Она развела руками. И вдруг тихо засмеялась, заговорщицки посоветовала: — Володя не раз мне говорил, что в гимназии он особенно твердо усваивал материал о творчестве писателей, когда учащиеся готовились к юбилейным вечерам наших классиков. А к юбилею можно подвести любую дату. Как ты считаешь, Ванюша?

И в педучилище на Ордынке стали проводить литературные вечера. Вначале робко, незаметно, только своими силами и только для себя. Потом с приглашением артистов Малого и МХАТа, популярных литераторов. Об этих вечерах заговорили в районе. «Вечерняя Москва» стала печатать краткие отчеты и даже интервью с участниками. Студенческий театр ставил Шекспира, Мольера, Островского. Иван бывал на всех генеральных репетициях и премьерах, ввел небольшие премии за лучшие мужскую и женскую роли. Днем актовый зал превращался в спортивный. Появились гимнастические снаряды, подаренные шефами с кондитерской фабрики «Рот-Фронт». В стены вмонтировали кронштейны, на них крепилась волейбольная сетка. Неизменным капитаном мужской сборной команды был сам Иван. Создавая политехнический кружок, он мечтал вслух перед притихшими мальчишками и девчонками о том времени, когда страна станет могучей индустриальной державой, и они, эти мальчишки и девчонки, да-да, именно они будут править ею, делать ее краше и сильнее, созидать и защищать общество свободных и счастливых людей. И он сам был счастлив — читая в их глазах жажду подвига, готовность самопожертвования во имя воплощения в жизнь прекрасных, чистых идеалов. «Пусть не все, но многие из них готовы, как Данко, отдать себя людям. Только бы нам по пути в будущее не растерять эти идеалы, не дать превратить их в фетиши, которые так фетишами и останутся, не позволить перевертышам и духовным капитулянтам прикрыться ими как всеспасительным жупелом и под его прикрытием вернуть старые порядки, которые были так ненавистны абсолютному большинству граждан бывшей Российской империи. Глядя на этих ребят, я верю — наша революция будет, должна быть исключением. Ведь все предыдущие социальные взрывы на Западе и на Востоке, в Старом Свете или в Новом неизбежно заканчивались в конце концов реставрацией…»

Пятого ноября, в преддверии праздника, Иван подписал финансовые документы, и бухгалтер училища, многоопытная Жанна Григорьевна отправилась в банк за деньгами. Как всегда, ее сопровождал преподаватель физкультуры Костя Альданов.