Для экономиста и политика здесь возникает огромное количество проблем. Кажется, я одним из первых поставил вопрос о тотальном расслоении крестьян. Крестьянин-середняк, крестьянин-бедняк, крестьянин-кулак… Если не с моего пера сорвались эти термины, то на моих страницах они приобрели современное звучание.
Объем материальных богатств, собранных одной группой крестьян, несопоставим с собственностью, оставшейся у другой группы. Выясняется, что в первой группе выше производительность труда. Выгоды кооперации или выгоды подневольного труда? Выясняется, что деревня уже насыщена товарно-денежными отношениями. Появляется сельский пролетариат. И после этого мы все еще говорим, что Россия — страна не капиталистическая? И из этого мы делаем вывод о несовпадении доктрин социал-демократии с жизнью?
Наверное, эта моя первая крупная книга во многом устарела и с каждым днем стремительно устаревает. Но она, по существу, и делалась для текущего дня. В книге надо было взять и проанализировать действительность не с наскоку, ибо книга и автор не имели права обойтись гладкими либеральными фразами. Делалась книга к текущему дню. Но делалась как диссертация, как сложнейшее научное исследование. Я старался избежать такой любимой интеллигентами и такой бессмысленной — когда разговор идет лишь об ощущениях, представлениях и соображениях — пустопорожней дискуссии и мелкотравчатой болтовни. Книга делалась основательно, с таблицами, с процентами, с диаграммами. Но для всего этого надо было сначала набрать фактов и цифр. За каждой цифрой стояла работа, сложение на счетах или столбиком, умножение, деление и вычитание с карандашом в руках, потому что почти каждая цифра была итоговая. Мелкая кропотливая работа по сведению цифр, их анализу, выявлению тенденции. Споров было слишком много, необходимо было действие, непререкаемое уже хотя бы по объему исследования, по областям жизни, которые анализировались.
Я ведь недаром начал воспоминания об этой книге с главы о крестьянстве. Я и раньше никогда не забывал, что Россия — крестьянская страна, но в те несколько лет, когда собирал материал, готовил данные иписал практически уже в Шушенском свою книгу, эта мысль все больше и все глубже захватывала меня. Крестьянская основа — это и особенность российского пролетариата, и особенность дальнейшей жизни России. Она никогда не забудет ни своих огромных просторов, ни того, что много веков простояла за плугом, а не строила каменные города, ни своей многовековой общины. Все эти размышления долго сидели во мне, пока окончательно не вызрели к семнадцатому году. Нельзя совершать решительных действий и призывать к этому массы, самому не будучи твердо в чем-то уверенным. А впрочем, к мысли о нашем крестьянстве я возвращался всегда. Прослойка пролетариата была так тонка! А так хотелось победы революции именно в юности!
Но, видимо, не бывает ни быстрых хороших книг, ни быстрых побед. Я писал и собирал материал для «Развития капитализма в России» до тюрьмы, в тюрьме, по пути в ссылку, во время ссылки. Когда попал в Красноярск, то оттуда с почтамта отсылал взятые на малый срок и прочитанные в дороге книги, там же в поисках необходимых сведений просмотрел некоторые разделы городской библиотеки и даже залез в знаменитое частное собрание купца Юдина. Огромная библиотека, гордостью которой было собрание древних книг и манускриптов. Я так сожалел, что во время гражданской войны это собрание было вывезено белыми и продано в Америку. Моя собственная книга глотала необходимые данные, как левиафан. Кстати, это один из вернейших признаков, что вы на правильном пути: работа поглощает и ваше время, и почти все сведения, которые вы добываете для нее.
Меня смущает, что я никак не могу остановиться, вспоминая историю создания «Развития капитализма в России». Мне бы хотелось дать хотя бы краткий обзор ее содержания, а невольно эти рацеи выталкиваются воспоминаниями, как в Шушенское приехала совсем еще юная Надежда Константиновна, что каждая глава книги переписана в отдельную тетрадку ее рукой и что рукопись потом обсуждалась товарищами социал-демократами, которые находились в ссылках поблизости. А ощущение веса на ладони целой книги!
Самое интересное, что она была переиздана снова почти через десять лет, вскоре после революции 1905 года. Что-то в ней оказалось, вопреки моему мнению о ее сиюминутности, более прочным и какие-то выводы были созвучны и более позднему читателю. Какие?
В Марксовом «Капитале», я полагаю, универсальной книге еще для многих поколений читателей, устаревают примеры — эти «штуки полотна» и сшитые мастерами «сюртуки». Жизнь и ее реалии стареют значительно быстрее, нежели фундаментальные правила и законы. Допускаю, что очень скоро «Развитие капитализма в России» станет книгой-историей, книгой, в которую студенты будут заглядывать, потому что здесь собрано очень много статистического материала, который не надо разыскивать по другим источникам, готовя рефераты и семинарские доклады, — так не очень радивый исследователь списывает цитаты для своего труда из какого-либо известного произведения вместо того, чтобы добывать их самому. Однако кое-какие идейки в ее VIII главе тем не менее переживут и сам статистический материал, и студенческое верхоглядство.
Но сначала все же названия глав, потому что опытному или пытливому читателю они даже без комментариев расскажут о моем характере в 26 лет и о моих взглядах на исследование. «Теоретические ошибки экономистов-народников». Здесь разбирается главный посыл народников — невозможность реализовать сверхстоимость — так в то время часто именовали Марксову «прибавочную стоимость»; в шестом параграфе я объясняю теорию Маркса, довольно сложную для непосредственного чувственного понимания. Главу о «Разложении крестьянства» я уже называл. Само за себя говорит и название главы III: «Переход землевладельцев от барщинного хозяйства к капиталистическому», так же, как и главы IV — «Рост торгового землевладения». В этой главе пришлось пройтись по многим отраслям этого, считавшегося незыблемым, земледелия. Но вдруг оказалось, судя по статистике, что державшие еще в 60-70-е годы XIX века первенство по производству зерна среднечерноземные губернии уступили ее степным и нижневолжским. И, как выяснилось, укрупнились имения по производству товарного зерна. В Таврической губернии семейство Фальц-Фейн имело 20 тыс. десятин. Пример, очень хорошо, кстати, объясняющий и немыслимое сопротивление контрреволюции во время гражданской войны.
И опять новые, дышащие совсем не народнической патриархальщиной данные выявились в связи с рассмотрением молочного хозяйства и торгового скотоводства: под натиском новых отношений затрещали традиционное льноводство и табакосеяние и такие производства, как свеклосахарное, картофельно-крахмальное, маслобойное и винокурение. Везде в пореформенную эпоху возникают новые производственные отношения: разорение крестьянства с одной стороны, его «раскрестьянивание», а с другой — появление незначительной по численности, но сильной по своему экономическому положению сельской буржуазии. Пропустим, что эволюция в сельском хозяйстве принимает все более и более торговый и предпринимательский характер, что возникают новые рынки, что новая современная техника приходит на поле, что земледелие перестает быть исключительно помещичьим и барским делом. Возникает сельский пролетарий. Он уже возник!
Так же подробно пытаюсь я исследовать и другую область экономики — промышленность. Это глава V — «Первые стадии капитализма в промышленности», глава VI — «Капиталистическая мануфактура и капиталистическая работа на дому», глава VII — «Развитие крупной машинной индустрии». Главы эти в своих названиях самоговорящие. Но исследовать, несмотря на очевидность вопроса, приходилось все: от роста крупных фабрик до статистики паровых двигателей.
Здесь есть выводы и наблюдения, которыми я горжусь. В науке ведь важны не только выводы, но и формулировки. Я характеризовал целый ряд кустарных промыслов как мануфактурную стадию русского капитализма. Я отметил, что русские большие фабрики значительно крупнее германских. Над этим фактом тоже есть смысл подумать в историческом плане. А сколько, казалось бы, мелочей, деталей социального быта, существовавших в догадках, обрели свою полную определенность! Это и вытеснение мужского труда женским у пришлых рабочих. И рост травматизма в связи с использованием машин и детского и женского труда. И невероятная интенсивность этого «машинного» труда, Например, наиболее распространенный вид жатвенных машин (с ручным сбрасыванием) получил характерное название «лобогреек» или «чубогреек», так как работа на ней требует от рабочего чрезвычайного напряжения. Рабочий заменяет собой сбрасывающий аппарат. В общем, Россия сохи и цепа, водяной мельницы и ручного ткацкого станка стала быстро превращаться в Россию плуга и молотилки, паровой мельницы и парового ткацкого станка.
