Дело в том, что моя книга «Развитие капитализма в России» вышла — забегаю вперед, в следующую главу, в ссылку — через пять лет после того, как Энгельс посмертно опубликовал третий том Марксова «Капитала». В своем предисловии Энгельс писал, что его покойный друг долго, тщательно и в подлинниках — заметим это — изучал экономику пореформенной России — обратим внимание и на этот факт! Можно сделать предположение, что Маркс именно на примере России собирался развивать свои взгляды на эволюцию капитализма в сельском хозяйстве. В плане научного материала Россия, с ее разнообразием форм землевладения, в разделе о земельной ренте этой не осуществившейся работы Маркса должна была играть ту же роль, что при исследовании промышленного капитала играла в первом томе Англия. Втайне я всегда думал, что моя работа переосуществила этот замысел великого экономиста. Это все стало определяться в дальнейшем, а тогда, в момент замысла и написания книги, мною владело желание только доказать свою правоту.
Определенно при рождении мне повезло с родителями. И хотя отец наградил меня предрасположенностью к той болезни сосудов, от которой я, если не сейчас, то умру позже, они оба, и отец, и мать, отличались чувством долга, усидчивостью и колоссальной работоспособностью.
Когда в камере петербургской тюрьмы я остался один на один со своим планом, меня охватило отчаяние. Огромная книга стояла перед моим внутренним взором. Книга-монстр с таблицами, выкладками, примечаниями, обширным научным аппаратом, отсылками к художественной литературе. Сумею ли я выполнить задуманную, а тогда казавшуюся безбрежной, работу? Как уже имеющий некоторый опыт политический писатель, я знал, что книга получается лишь в том случае, если ее задуманный образ в конце концов совмещается с тем, что ты смог сделать. А замысел такого масштаба меня еще никогда не посещал. Здесь нужны были не только терпение, мысли и факты, но и определенное писательское мастерство. Значит, будем учиться во время работы. Но смогу ли? И тут я вспомнил о бюргерской пунктуальности своих немецких предков, о поразительной выносливости и терпении моей матери и для себя решил: не будем волноваться, я это сделаю. Каждый день, день за днем, неделя за неделей, безо всяких светских и церковных праздников, пунктуально, глава за главою, параграф за параграфом, под мягкую поступь по коридору надзирателя, распределив свой распорядок между работой, сном, гимнастикой, которая должна была поддерживать тело, которое в свою очередь должно было поддерживать дух. Мы из царской тюрьмы сделаем ловушку для царского самодержавия. Пока мы не можем потягаться с ним в силе, так померяемся в интеллекте. А на ночь в своей камере, которую мы превратим в рабочий кабинет, чтобы не сойти с ума, мы будем на сон грядущий читать художественную литературу.
И все-таки, как я об этом мельком говорил, мне приходилось отрываться от этой захватившей меня целиком работы. Необходимо было срочно написать проект программы. Тот самый, самый первый в русской социал-демократии, оказавшийся потом на шейном ребре эволюции. Объясню, объясню…
Да, начинать новую работу, когда внутренне нацелился на работу другую, не очень ловко. Становятся общими аргументы, факты, и мысли переходят из одной работы в другую, но это в том случае, если ты имеешь дело с вещами недодуманными. Необходимость написать «Развитие капитализма в России» и необходимость создания «Проекта программы» для меня были самоочевидны. Это лежало в ближайших планах, и мысленно я уже представлял обе работы в совокупности идей и их решений. Я представлял тяжелую сладость выписок из многочисленных источников и составления таблиц. Но работа над «Развитием капитализма» могла растянуться на многие месяцы, я мог заболеть, подвергнуться определенному тюремному гнету и вообще этой работы не написать. Следовательно, пока есть возможность, надо немедленно сформулировать выводы. А они были почти готовы: начиная свой революционный путь, разве я не ощущал хотя бы направления? Один человек — ничто, но собранные вместе люди уже способны противопоставлять себя грозной силе. Разве в конце концов несколько сотен воинов царя Леонида в Фермопильском ущелье не сумели противостоять целой армии персов? У нас была задача — этих самых современных персов «сковырнуть». Вскоре после моего ареста, уже в декабре, я начал писать программу. Я еще весь был в живой революционной борьбе, я еще доделывал то, чего не успел сделать на воле.
Еще раз хочу повторить: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», созданный из разрозненных марксистских кружков Петербурга, возник не из простой кампанейщины. Сразу же мы предприняли попытку распространить влияние союза за пределы столицы. Подобные союзы начали создаваться в Москве, Иваново-Вознесенске, Киеве, Самаре, Сибири. Как и петербургский, эти союзы подразумевали самую тесную связь с рабочим движением. Значит, надо все это было объединять, создавать партию с единым центром и марксистской программой.
Я всегда знал: если что-либо необходимо сделать быстро, то лучше всего не тратить времени на уговоры и разъяснения, а сделать неотказно самому. Только убьешь время, коли начнешь кого-либо просить или доказывать необходимость. Самому получается быстрее и четче. Это — черта моего характера, а скорее всего и недостаток. Но я так привык, это моя жизненная обывательская прикладная философия.
Помню, как во время Всероссийского субботника 1 мая двадцатого года, довольно скоро угодливо названного товарищами-соратниками и современными историками «ленинским» (об этой специфической черте нашего народа и нашего победившего движения, а именно — подобострастном стремлении к обожествлению и приданию лидеру инфернальных черт всеведения я еще постараюсь написать), я нес вместе с другими самое обычное бревно. Самое обычное бревно, валявшееся в куче среди прочего хлама. В конце концов и бревно должно лежать на своем месте, а не быть бесхозным. Эта история обросла легендами и даже анекдотами, суть которых заключалась в том, что участников этого субботнего «ношения бревна» оказалось значительно больше, чем было на субботник собрано народа. Но простим людям их некоторые слабости. Я только хотел отметить, что за всеми этими курьезами никто не обратил внимание, что товарищ Ленин первым взялся за комель — самую тяжелую часть бревна. Это произошло совершенно инстинктивно. Одним словом, за программу, не успев выяснить, кто из моих товарищей оказался в тюрьме, я, уже не надеясь ни на кого, взялся сам.
Эта первая программа, вернее предпрограмма, строго делилась на четыре части и была написана в ощущении тюремных тревог, а оказалась по объему такой небольшой, что через несколько месяцев, в тюрьме же, пришлось писать более полное и подробное «Объяснение программы». Расширить и растолковать, а потом и прокомментировать можно все. Но вряд ли стоит делать эти мои воспоминания путеводителем по моему собранию сочинений, поэтому остановлюсь только на главном. В первой, обзорной, части тезисами были обозначены положение рабочего класса в России побеждающего капитализма, неизбежно начавшаяся с этим капитализмом борьба рабочего класса и следующий отсюда вывод: эта борьба по сути есть борьба против всех классов, живущих чужим трудом. Она может окончиться лишь переходом политической власти в руки рабочего класса. Вся земля, орудия труда, рудники, фабрики, машины должны перейти в руки всего общества. Это необходимо для устройства социалистического производства. Все, что новым обществом совместных тружеников будет сделано, должно идти только на пользу самому трудящемуся.
Первый раздел заканчивался мыслью о том, что главным препятствием в борьбе русского рабочего класса за свое освобождение является неограниченное самодержавное правительство с его безответственными чиновниками. Впрочем, моя надежда на то, что честность, заинтересованность и, наконец, компетентность в вопросах власти этих самых государственных чиновников зависит от того, из какого слоя общества он вышел и кому служит, оказалась достаточно наивной. Перед самой революцией в работе «Удержат ли большевики государственную власть?» я с упоением заметил, что кухарку можно научить управлять государством. Но вот лишить ее желания брать взятки на государственном посту, избавить от комчванства, нового сословного качества, видимо, удастся не скоро.