После выхода из госпиталя Виктор Волгин снова вернулся в полк и большую часть времени проводил в полетах. Полк часто менял дислокацию, располагаясь в ближних тылах оборонительных рубежей, на самых ответственных участках. Звено Виктора вылетало на задания по пяти-семи раз в день.

После удачных боев в первой половине августа, в которых Виктор сбил шесть вражеских машин, он уже не был тем слепо повинующимся случаю, хотя и хорошо обученным летчиком, каким был в начале войны. Часто неожиданные обстоятельства меняли ход боя, и надо было применять новые маневры, идти на хитрость, обманывать противника, изучать его сильные и слабые стороны.

Во втором же бою он проделал несколько таких, впервые найденных удачных приемов. С каждым новым вылетом он приобретал их все больше. Это были не только уставные, но и его, Виктора Волгина, собственные приемы и маневры.

И внешне он изменился. Если бы мать увидела его теперь, то сказала бы, что ее Витенька совсем «огрубел». Он возмужал, вытянулся, как стебель. Пилотку сдвигал на самый висок, как-то особенно щурил глаза, говорил баском. Мягкая улыбка все реже трогала его все еще пухловатые губы. Изменилась и походка: ходил он теперь, чуть сутулясь, точно неся какую-то тяжесть. Казалось, он всегда видел впереди враждебную цель и шел к ней, упрямо нагнув голову.

На закате солнца Виктор обычно садился на аэродром, расположенный где-нибудь у лесной опушки или на пустыре за городом, и с трудом вылезал из кабины. Механик Вася Базовой, коренастый, невозмутимо спокойный, деловито осматривал машину, подсчитывал на ее запыленном, точно прокопченном корпусе свежие пулевые пробоины и рубцы, а Виктор, горбясь и чуть пошатываясь, шел докладывать о выполнении задания. Если он летел со всем звеном, то начинались шумные разговоры, как после охоты. Не обходилось без хвастовства и злых шуток. Но бывало и так, что кого-нибудь после посадки вытаскивали из залитой кровью кабины, и тогда на аэродроме становилось тихо и тревожно.

Раненого увозили в тыл. Виктор на прощанье пожимал холодеющую руку товарища или целовал в вялые губы, и сладковатый запах крови, смешанный с запахом пропитанного маслом комбинезона, будил в нем тоскливое чувство.

Наступала ночь. Виктор наскоро съедал походный фронтовой ужин и засыпал недалеко от самолета в землянке. Он погружался в сон сразу. Измученное тело его ныло, пальцы и во сне нащупывали гашетку пулемета, в ушах стоял тягучий гул и звон.

Занималась ранняя летняя заря. Виктора будили сирена и резкое завывание прогреваемых моторов. Он вскакивал и принимался за работу. До восхода солнца надо было подготовиться к новому боевому полету.

Косые лучи солнца словно простреливали аэродром насквозь, и новый день войны начинался. Самолеты с сердитым жужжанием уносились в чистое, посвежевшее за ночь небо. Где-то уже гремели орудия и дрожала земля, где-то в вышине, над передним краем, злобно, словно кто-то рвал туго натянутые струны, гудели моторы, глухо бухали орудия и тарахтели пулеметные очереди — там уже завязывался воздушный бой. И снова, как и вчера, Виктор торопливо пристегивал парашют, залезал в кабину и взлетал в сияющее небо.

В сентябре полк передислоцировался на другой участок фронта. Как-то утром Виктор проснулся и не услышал обычного грозного рева моторов в небе. Он увидел над собой спокойную синеву, пронизанную солнечными лучами, увидел лес, тронутый первым увяданием. В низине, обрамленной березовой рощей, блестела речка; на ее берегу, у покатого холма, притулилась чистенькая, утопающая в яблоневых садах деревушка. Скошенное ржаное поле расстилалось вокруг аэродрома редкой примятой щетиной. На лугу паслись коровы, по мягкому, черному от недавнего дождя проселку тянулись на восток колхозные подводы с пожитками. Жирный, как масло, чернозем налипал на колеса, отваливался пластами. Виктор лежал недалеко от своего «ястребка» и словно пьянел от расстилавшегося вокруг покоя. Пригревало солнце. Сладко пахла спрыснутая дождем трава. Жужжала пчела на позднем цветке, порхала желтая бабочка. Звук топоров в лесу (саперы рубили деревья) отчетливо был слышен в неподвижном воздухе…

Тишина, казалось, покоилась на всем, как сияющая на солнце осенняя паутина. Виктор присматривался ко всему с любопытством, будто увидел мир впервые. Мысли его постепенно принимали неторопливое течение.

Виктор вспомнил, с какой внезапностью эскадрильи перелетели на новый аэродром, придвинул к глазам планшетку, отыскал название деревушки и помеченный красными штрихами старый аэродром. Двести десять километров к югу от прежнего места и не менее ста от предполагаемой линии фронта на этом участке! Вот Гомель, вот Чернигов — над ними он летал еще недавно, вот леса, над которыми он сбил последнего немецкого асса…

Шесть дней авиаистребительный полк стоял на укромной поляне у лесной опушки. За это время машины были тщательно проверены, а некоторые, особенно пострадавшие в последних боях, основательно починены. Летчики отдохнули, выспались и, собираясь небольшими группами, часами сиживали под тенью берез, сражаясь в «козла» или блаженно потягиваясь на солнце.

Однажды после обычного завтрака в раскинутой под березами палатке-столовой командир полка вызвал к себе всех офицеров-истребителей.

«Кажется, „старик“ хочет дать нам работу», — подумал Виктор, входя в штабную землянку. В последние дни он иногда замечал за собой, что с удовольствием отдается отдыху, целыми часами играет с товарищами в домино, залихватски стуча по столу костяшками или двигая фигуры шахмат. Но в конце концов это надоело ему, и он угрюмо подтрунивал над самим собой и товарищами, сравнившая новый аэродром с домом отдыха.

Командир полка сидел за складным столиком, как всегда, чисто выбритый, подтянутый. Монгольский орден сверкал на его груди, как новенький. За спиной «старика» висела испещренная красными и синими стрелками и кружками карта. В землянке царил домовитый порядок: стены и потолок были обшиты фанерой и оклеены голубой глянцевитой бумагой, в углу, в большом глиняном кувшине, стоял целый сноп зелени и цветов. Пахло можжевельником и влажной землей.

Командир полка окинул собравшихся офицеров помолодевшим взглядом.

Виктор был уверен, что после длительной передышки задание будет нелегким. Но «старик» смотрел без обычной в таких случаях суровости.

Начальник штаба, коротконогий толстяк с высоким лбом, одетый в узкую — не по фигуре — гимнастерку, и комиссар полка, широколицый, крупноносый, сидели рядом с командиром полка с выражением таинственной значительности.

— Вот что, друзья, — заговорил командир полка сипловатым басом. — Пригласил я вас, чтобы сообщить вам приятную новость. Завтра к нам прибывает пополнение — молодые летчики и новые машины. Прилетят к нам необстрелянные птенцы, не нюхавшие немецкого пороху. И нам, старикам, придется встретить их, как полагается, и кое-чему поучить. Вы уже побывали в боях, и немалых, у вас есть опыт…

Полковник молодцевато оглядел истребителей, остановил взгляд на Викторе.

— Волгин, в ваше звено вместо Харламова будет назначен новичок.

— Есть, товарищ полковник, — вытянувшись, ответил Виктор.

— Разрешите, товарищ полковник, — вырвался дерзкий голос Роди Полубоярова, — Мне бы новую машину… На моем гробе уже летать невозможно. Стрекозу не догонишь, не то что немца.

Командир полка скупо улыбнулся.

— Новую машину беречь надо, Полубояров, а ты старую плохо берег — зря под немецкие пули бросал.

— Виноват, товарищ полковник, как ни кидал, а все-таки живой остался. Теперь за каждую пробоину на старой машине десять на немецких сделаю. Только дайте, пожалуйста, новую…

Полубояров знал, что новую машину он получит.

Все в землянке понимали, что командир полка собрал их не только для того, чтобы сообщить о прибытии пополнения, но и чтобы подбодрить их, воодушевить на преодоление новых испытаний. Он намеренно сделал что не перед строем, а в землянке, чтобы нее было проще, теплее, как бы давая этим понять, что после тяжелых боев и потерь все должны быть еще ближе друг к другу, что, несмотря на отступление, армия так же сильна, становится еще крепче, и доказательством этому — новое пополнение людьми и машинами.