Вслед за командиром полка выступил комиссар. Он говорил тихим скучноватым голосом, как бы обдумывая каждое слово, без всякого пафоса. Слушая Ивана Емельяновича (так запросто называли комиссара в полку), Виктор перебрал в уме всех своих товарищей…

Вот Родя Полубояров… И он изменился за эти два месяца! Он все еще полон озорства всегда готов к дерзкой шутке, но и в его ухарском лице появилось что-то новое, осторожное и в то же время более решительное. Нельзя было сомневаться в том, что Родя не подведет в бою и, если понадобится, не пожалеет себя ради спасения друга.

А вот Сухоручко, флегматичный, в обычной обстановке на земле и мгновенно преображающийся в воздухе, бравирующий своей отвагой. В его зеленоватых, сонных и безучастных ко всему глазах, оживляющихся только во время полетов, застыла ленивая задумчивость. Прежде Виктор недолюбливал Сухоручко за замкнутость, но неделю назад в воздушном бою над Гомелем бесстрашный Сухоручко ястребом кинулся на немецкого асса и расстрелял его в тот момент, когда немец заходил Виктору в хвост. За выручку в бою Виктор сдружился с Сухоручко не менее крепко, чем с Полубояровым.

Вот только Кульков попрежнему не нравился Виктору. Не мог он забыть, как в бою с «юнкерсами» Кульков прятался под его самолет. Но для обвинения его в трусости пока не было достаточных оснований, боекомплект его всегда оказывался израсходованным.

Думая о своих соратниках, Виктор спрашивал себя: каковы будут те бойцы, которые прибудут завтра, — такие же храбрые, как Родя, Сухоручко, или осторожные, незаметные, как Кульков?

Он вышел из землянки ободренным, будто после томительной жажды выпил холодной, чистой ключевой воды. Глубоко вдохнув горьковатый лесной воздух, взглянул на небо. Оно было светлое, омытое дождем, остывающее небо сентября. Над лесом неподвижно стояли кудрявые облачка, серебристо-палевые и совсем невесомые, как гусиный пух.

Из лесу доносились стук топоров и веселые голоса саперов.

— Эй, вали! Эй, берегись! — и вслед за этим слышался, шум подрубленного падающего дерева.

В половине девятого утра прозрачный воздух над лесом зазвенел от разноголосого пения моторов. Летчики высыпали на посадочное поле, всматриваясь в небесную синеву. Командир полка, комиссар и начальник штаба, приложив руки к глазам, тоже смотрели в ту сторону, откуда, нарастая, текло ровное могучее жужжание. Не прошло и минуты, как новенькие истребители стали садиться один за другим на расчищенную дорожку аэродрома.

Командир полка построил летчиков для встречи. Виктор нетерпеливо всматривался в приземляющиеся машины. Самолеты выруливали по указанию стартера. Крылья их поблескивали на солнце, как стеклянные.

Замедленно вращающийся винт крайнего самолета гнал в сторону шеренги старых летчиков горький бензиновый ветерок.

Виктор следил, как из кабины самолета быстро и ловко вылез плотный паренек в синем комбинезоне, скользнул ногой по плоскости, по-медвежьи спрыгнул на землю, поправил тыльной стороной руки сползший на лоб шлем.

Молодые летчики попарно, друг за другом, под командой сутулого и тучноватого пилота; невидимому сопровождающего, направились к площадке, на которой выстроилась эскадрилья.

Группа остановилась в двадцати шагах от площадки. Сопровождающий четко стукнул каблуками, отрапортовал:

— Группа молодых летчиков-истребителей в составе пяти человек, командир — старший инструктор капитан Коробочкин прибыли в ваше распоряжение.

Виктор еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Федор Кузьмич Коробочкин, инструктор аэроклуба, первый его наставник! Да, это был он. Неузнаваемо помолодевший и подтянутый, в отлично пригнанной форме, Федор Кузьмич четко докладывал полковнику о прибытии новых машин и все еще не замечал Виктора.

«Старик» пожал Коробочкину руку, подошел к новичкам, поздоровался. Те дружно молодыми сильными голосами ответили на приветствие.

— Вольно! Разойдись! — скомандовал командир полка и, улыбнувшись, шутливо добавил: — Поздороваться «старикам» с молодыми запросто, по-фронтовому… Познакомиться и полюбить друг друга.

К Виктору подошел плотный белокурый паренек, протянул руку.

— Младший лейтенант Анатолий Шатров, — смущенно сказал он.

Виктор назвал себя. Шатров, застенчиво улыбаясь, отошел.

Виктор обернулся. К нему подходил Кузьмич. Моргая усталыми после длительного перелета глазами, он силился что-то сказать и не мог, потрясенный неожиданностью.

— Витька! Волгарь! Миляга ты мой! — наконец крикнул он и кинулся обнимать Виктора.

Летчики с изумлением смотрели на эту встречу.

— Товарищ полковник, прошу извинить, — радостно блестя глазами, сказал Коробочкин. — Не по уставу получилось. Земляк это мой. Я его первый летать учил… Ах ты, лихач этакий! Сынок!

Чтобы не мешать беседе командира полка с молодыми летчиками, они отошли в сторону.

— Как живешь, Кузьмич? — спросил Виктор, любовно оглядывая своего бывшего наставника, его полную фигуру и заметно поздоровевшее лицо.

— Вот, летаю, как видишь, — ответил Коробочкин, с неменьшим любопытством разглядывая своего ученика. — В первый же день меня мобилизовали и направили к истребителям в школу. Учу и вожу на фронт вот этих стрекулистов. Только воевать не пускают. Думают, из меня порох посыплется. А привез я вам, Волгарь, таких молодчиков — закачаешься! Славные ребятишки — выдержанные, дисциплинированные, не то что ваш брат, — Федор Кузьмич толкнул Виктора в бок. — Насчет лихачества — ни боже мой… Чтобы штопор затянуть — нет. Особенно есть среди них парочка: такие, знаешь, разумные да тихие, а в воздухе — истинные дьяволята. А стреляют как! С налету так и влепит, ей-богу… Толя Шатров десять конусов разорвал в тряпки. Не в пример тебе, Волгарь, не обижайся…

— Не суди по-старому, Кузьмич, — сказал Виктор. — Я тут кое-чему научился.

— Сколько фашистов свалил? — будто между прочим спросил Кузьмич.

— Пока шесть.

— За два месяца полдюжины. Ловко. Ну, спасибо, брат. Порадовал старика. А как ты тогда со штопорам, а? Над Ростовом? Передержал малость?

Виктор крутнул головой, засмеялся:

— Дурак был… Не вспоминай, Кузьмич…

Заговорили о главном, что волновало всех, — о положении на фронте.

— Скоро все изменится. Гитлер сломает себе шею, вот увидишь, — сказал Кузьмич. — Там такие гостинчики им готовят… Авиации — тучи. Эти пять — только цветики, ягодки еще будут. Там, брат, столько техники движется по дорогам… Эшелоны, эшелоны, эшелоны… Артиллерия, танки, машины…

Они присели на жесткую затоптанную траву.

— Расскажи, Кузьмич, как в Ростове? — попросил Виктор.

Коробочкин свистнул.

— Я из Ростова на другой же день войны улетел. Скучаешь?

Виктор усмехнулся:

— Не то слово, Кузьмич: «скучать» теперь не приходится. Некогда.

Они помолчали, чувствуя, что короткий разговор их может прерваться каждую минуту и они так и не скажут друг другу чего-то самого главного, что должно было оставить в обоих удовлетворение встречей.

— Капитан Коробочкин, ко мне! — послышался голос полковника.

Коробочкин молодо вскочил, удивив Виктора своим проворством, строевым шагом подошел к полковнику, браво откозырял.

Молодые летчики столпились вокруг него, как гуси вокруг своего вожака…

…Вечером Кузьмич уезжал на грузовике полевой почты. Перед тем как сесть в машину, он отечески перецеловался со всеми своими питомцами, наставляя каждого ласковым словом.

— Толя! Сережа! Вася! — кричал он. — Все вы тут воюйте так, чтобы нашей школе да и мне, старику, не было стыдно. Да дуром в огонь не лезьте. А вы, товарищи истребители, приглядывайте тут за ними.

Коробочкин обнял Виктора, прижался прокуренными усами к его губам.

— До скорого свидания, Волгарь. Жди — еще самолетов привезу. Теперь уже под наступление.

Коробочкин полез в кузов грузовика. Виктор и все молодые провожающие летчики прощально замахали руками. Машина покатилась вдоль лесной опушки, подпрыгивая на перепаханной дороге. Виктору стало грустно, как никогда. Он вошел в лес и сидел там, под березой, в кустах, пока не надвинулись сумерки…