— Как же я оставлю бормашину? Кому я ее оставлю? — причитала она. — Ты же знаешь, отец сказал, чтобы подготовить на всякий случай самое необходимое. А откуда я знаю, что нужно брать, а что не нужно? Для меня все необходимое… — жаловалась Юлия Сергеевна.

— Мама, я тоже не знаю, — рассеянно ответила Валя.

В эту минуту ей все казалось безразличным. Все ее мысли были с Виктором.

Она с удивлением заметила, что была равнодушна к сборам матери в дорогу. Еще недавно любимые вещи — все эти ковры, посуда, книжные шкафы, рояль, которыми они с матерью так дорожили, теперь, после всего, что она пережила вчера в госпитале, казались ей не имеющими никакой ценности.

«Куда ехать? Кому все это нужно?» — думала она. Перед нею то и дело возникали оживающие глаза Виктора, густая теплая кровь, текущая из стеклянной колбы, и страстное желание чем-то еще помочь ему вновь охватывало ее.

— Мама, ты знаешь, в наш госпиталь привезли этого самого Волгина, — сказала Валя. — Героя Советского Союза…

— Да, да… Ну и что же? — безучастно спросила Юлия Сергеевна и тут же добавила, оглядывая чемоданы: — В самом деле, куда я возьму бормашину?

Валя с сожалением взглянула на мать. Через час в институте начинались занятия. Она решила сначала сходить туда, хотя знала, что не сможет высидеть в аудитории ни одной минуты, что никакие лекции теперь не пойдут ей в голову.

Она вышла из дому и у подъезда встретилась с Юрием.

С братом она не виделась много дней и теперь обрадовалась ему. Он заметно похудел, будто стал ниже ростом, от его самоуверенности не осталось и следа. На утомленном лице темнели пыльные пятна, на левом боку висел противогаз. С того дня, как Таня уехала на фронт, он редко показывался дома, все время бывая в командировках.

Валя подозревала, что этим он глушил свою тоску по Тане и, казалось, нарочно бежал из опротивевшего ему города. Сейчас Вале хотелось сказать брату что-нибудь утешительное, поделиться своими мыслями и чувствами. Она тут же рассказала ему о Викторе, но говорила о нем так, будто все, что с ним произошло, не особенно волновало ее.

— Ты представляешь себе, — он таранил самолет, был ранен, ему присвоили звание Героя, и вот теперь он у нас в госпитале.

Вале захотелось рассказать, как она работала в приемнике, что пережила, когда увидела Виктора, но, заметив безучастное выражение на лице брата, сдержалась.

— Ты куда? — спросил ее Юрий, рассеянно слушая. Судьба Виктора, казалось, совсем не интересовала его.

— В институт.

— Я провожу тебя. Мать, наверно, укладывается?

— Она совсем упала духом — мечется, хочет взять все, — грустно сказала Валя, — даже бормашину.

— И бормашину? — Юрий усмехнулся. — Не думает ли она, что ей подадут отдельный состав? А мне вот придется до последнего оставаться в городе. Начальник у нас такой горячий, что если узнает, что кто-нибудь уехал без разрешения, сейчас же под арест и в трибунал. Чрезвычайное положение. Три дня работали на узле под бомбежкой, ночей не спали, пути чинили. Только восстановим, а немцы налетят, все расковыряют — и начинай опять с начала.

Они пошли вдоль улицы, залитой жидким золотом осеннего солнца. Еще зеленая, сбитая с деревьев крепким заморозком листва грустно шелестела под ногами. Юрий закурил и, поминутно затягиваясь и кусая папиросу, спросил:

— С Татьяной переписываешься?

— Два письма написала — не отвечает. А ты?

Юрий поморщился.

— Мы с ней порвали, ты же знаешь. Она приняла меня за кого-то другого.

Юрий резким движением откинул на спину противогаз.

— Ей, видимо, очень хотелось, чтобы я сыграл героя. Надел доспехи, стал рыцарем. Старо!

Валя задумчиво морщила лоб, сдвигала брови. Утомленное лицо Юрия было бледным, уголки губ брюзгливо опустились.

— Ты очень обижен, я вижу, — сказала Валя.

— Я обижен? Ничуть, — презрительно скривил губы Юрий. — Обижаться на своенравную девчонку? И хорошо, что мы расстались. — Юрий насмешливо покосился на сестру. — Вот у тебя, я вижу, тоже не особенно клеится с Горбовым. Странный тип. Он даже на интересную девушку смотрит через свой микроскоп.

Валя засмеялась, но смех у нее получился горький, невеселый.

Институт готовился к эвакуации, аудитории были безлюдны. В актовом зале и коридорах бродили, взволнованно обсуждая события, студенты. Из институтской библиотеки выносили ящики с книгами, грузили на подводы. Студенты упаковывали имущество лаборатории, всюду на полу валялись вороха каких-то бумаг, хрустели под ногами разбитые колбы, бутыли. Высокие окна, с которых сняли шторы, казались огромными, как проломы в стенах.

К Вале подбежала Вика Добровольская, торопливо сказала:

— Иди скорее к замдиректора. Надо зарегистрироваться на эвакуацию.

Валя пошла к заместителю.

— Вы уезжаете с ними, — сказал заместитель, мужчина со строгим лицом и небрежно спущенными на лоб волосами. — Завтра должны быть здесь ровно в шесть утра.

Валя еще ничего не решила, но, вспомнив о госпитале, о Викторе, сказала:

— Я уеду… — она запнулась, — с госпиталем, вместе с родителями.

— А как же с окончанием курса?

Валя смутилась: действительно, как же быть с курсом?

— Я посоветуюсь… Я еще не решила…

— Плохо, что вы еще не решили, — сказал заместитель директора, недружелюбно оглядывая дымчато-серый костюм Вали с высокими плечиками, ее стройные открытые до колен ноги в изящных туфлях. — Вы — что? Не намерены продолжать учебу? Имейте в виду, мы можем исключить вас из института. В таком случае мы передаем броню в военкомат.

— Ну и что же? Пожалуйста, передавайте! — вырвалось у Вали, но она тут же испуганно вскинула ресницы. — Василий Георгиевич, я дам вам ответ сегодня… Я приду завтра, — окончательно запуталась Валя.

— Хорошо. Я уже внес вас в список, — сухо сказал заместитель. — Вы обязаны явиться завтра ровно в шесть.

Валя вышла из кабинета в большом смятении. Очень больно было расставаться с институтом. Ведь осталось закончить последний курс. Но куда она поедет без матери и отца? Без них, как ей казалось, она не могла прожить и одного часа.

И куда эвакуируется госпиталь? И как можно уехать завтра? Ведь это значит, что она больше не увидит Виктора? Мысли ее путались.

Вечером она пошла в госпиталь. У койки Виктора сидела Александра Михайловна и поила его чаем. Глаза ее с припухшими веками светились, умиленно смотрели на сына. Она, казалось, ловила каждую тень на заметно посвежевшем лице сына и старалась угадать каждое его желание.

Лежа на высоко взбитых подушках, Виктор смотрел на мать по-детски смущенно.

— Мама, ты не беспокойся, — медленно, как бы вслушиваясь в свой окрепший голос, говорил он. — Вот ты и обрадовалась, что я опять лежу, как маленький, и опять будешь меня манной кашкой кормить!..

Увидев Валю, он раскрыл губы в ясной улыбке.

— А-а, вот и Валя… Валя, уговорите, пожалуйста, маму, чтобы она отдохнула. Нельзя же так. Сама еле дышит, а собирается дежурить всю ночь.

По выражению лиц матери и сына Валя заключила, что они уже наговорились вдоволь и критический момент свидания миновал. Александра Михайловна вела себя с достойной твердостью.

Любопытные взгляды раненых с завистью тянулись к койке Виктора: не ко всякому в госпиталь могла прийти мать.

Как только принесли в палату этого героя-летчика, черноволосый майор и сероглазый лейтенант поняли, что положение изменилось не в их пользу: эта красивая девушка теперь почти не обращала на них внимания. Вот и сейчас: торопливо справившись об их здоровье, она поспешила к Виктору. Майор только горестно усмехнулся…

До полуночи Валя работала в перевязочной, была очень рассеянной, руки ее двигались без прежней ловкости. Она сделала какую-то ошибку, и Николай Яковлевич сердито прикрикнул:

— Придется мне прогнать тебя. Оказывается, ты еще ничему не научилась.

Она робко и жалобно взглянула на него, так и не спросив, следует ли ей эвакуироваться вместе с институтом или оставаться с госпиталем. Освободившись, она бегом кинулась в командирскую палату.