В начале 1910-х годов появились первые публикации Бориса Панаева в русской военной прессе. В брошюре «Офицерская аттестация» он предлагал, чтобы офицеры ежегодно аттестовались комиссией, избираемой из их же среды. А статья «Пика», опубликованная в журнале Офицерской кавалерийской школы «Вестник русской конницы», сыграла решающую роль в том, что во всей русской кавалерии был возрожден этот род оружия. Во время «драгунской реформы» 1882-го пики, ранее состоявшие на вооружении всех кавалерийских полков, были оставлены только первым шеренгам лейб-гвардейских кирасир и улан. В своей статье ротмистр Панаев так горячо доказывал несправедливость подобного отношения к пике, что в итоге его доводы были признаны Военным министерством убедительными. И в 1913 году на вооружение первых шеренг всех полков русской кавалерии была принята новая стальная пика, которая была значительно легче прежней, образца 1862-го. Ахтырские гусары искренне радовались за однополчанина, а Борис отпраздновал победу своей идеи необычным образом: из Меджибожа он верхом съездил на богомолье в город Ахтырку, где в Свято-Покровском соборе хранилась икона Ахтырской Божьей Матери. Во время этой поездки Борис все время держал в руке новую пику, чтобы показать, как она легка и удобна. (В скобках заметим, что пика образца 1910 года состояла на вооружении русской и советской кавалерии вплоть до Великой Отечественной войны.)

Своего рода квинтэссенцией размышлений Бориса Панаева об армейской службе и роли кавалерийского офицера в полку стала небольшая книга «Командиру эскадрона к бою». В ней Борис Панаев писал: «Раз решена атака, она должна быть доведена до конца, т. е. до последнего солдата. Поворот солдат во время атаки недопустим ни в каком случае, — ни проволоки, ни волчьи ямы, — ничто не служит оправданием “ретирады”. Жалок начальник, атака части которого не удалась, а он цел и невредим.

Пагубно злоупотреблять атаками: отбитые и бесполезные развращают войска. Но, когда часть уже пущена в атаку, она должна твердо помнить: “Либо победа, либо смерть”, — другой исход атаки преступен и должен караться по всей силе военного закона».

Из этих размышлений видно, что Борис Панаев серьезно готовил себя к самопожертвованию во время грядущей войны. Несомненно, первые ростки такого восприятия воинской службы были посеяны в нем еще в юнкерские годы, когда «корнеты» внушали «зверям» одну истину: нет ничего желаннее, чем смерть за Отчизну. В 25 лет Борис писал: «Убитым на войне быть — что выше, почетнее для военного… Как привлекательна смерть впереди и на глазах своей строевой семьи. Но это смерть легкая. Есть смерть почетнее, зато и во много раз тяжелее. Это смерть кавалериста-разведчика, в одиночку и ночью и в бурю пробирающегося оврагами и лесами, вдали от своих солдат за противником.

Соблазн поберечь свою шкуру силен. Поверить, узнать, как нес он свою высокую службу, нельзя: все равно никто не увидит. Его движет вперед только долг. А там из-за куста, из-за засады уже ждет его роковая пуля.

Его смерти никто не увидит. Как исполнил свой долг, никто не узнает. Если тело найдут случайно, запишут “убитым”. А если и тела свои не увидят, зачислят “без вести пропавшим”. Так умереть я бы желал…»

…10 мая 1914 года 12-й гусарский Ахтырский полк отбыл на маневры в Красное Село под Петербургом. Подготовка к смотру в Высочайшем присутствии шла почти год: эскадронные командиры муштровали младших офицеров, те — вахмистров, вахмистры — рядовых, конский состав перевели на двойной паек. 12 июля 1914 года эскадронные и ротные маневры завершились и на Высочайшем смотре ахтырцы удостоились благодарности из уст Николая II. Но куда более сложным экзаменом был смотр в присутствии главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа великого князя Николая Николаевича — настоящего «поэта» армейской выучки. Офицер-ахтырец А.А. Гернгросс вспоминал: «И вот полк остался один на Красносельском поле. Гусары стали показывать свое строевое искусство. Показывались атаки и на сомкнутую пехоту, и на пехотные цепи, и на конницу, и применялся полк к местности, и неожиданно размыкался и складывался как гармоника, чтобы опять мгновенно развернуться. Долго и внимательно смотрел Великий Князь полк и, в конце концов, пришел в полное восхищение. Все перестроения производились на самых широких аллюрах, и ни разу не произошло ни ломок фронта, ни малейшего замешательства. Неоднократно благодарил полк Великий Князь, а отдельно, обращаясь к офицерам, изволил сказать, что давно он не испытывал такой радости, как это ему пришлось испытать сегодня, видя выучку полка. Его Высочество прибавил, что полк действительно показал себя. В заключении же сказал, что Он уверен, что Ахтырский полк… покроет новой славой свой старый Штандарт».

После маневров Бориса Панаева навестил один из петербургских родственников. Разговор зашел о том, что европейская война неизбежна, а там заговорили и о смерти на поле боя. Родственник спросил у Бориса, какая смерть, по его мнению, самая красивая.

— Конечно, перед своим эскадроном, — убежденно ответил офицер. Но тут же задумался и после недолгой паузы возразил сам себе: — Нет, есть смерть еще лучше.

— Какая?

— А вот в дальней глухой разведке… Так, чтобы сделать свое дело, послать полезное донесение, и не вернуться…

— Чем же это лучше?

— А потому, что смерть перед эскадроном немножко театральна.

После учения ахтырцев пригласили на обед в присутствии императора, на котором он побеседовал с каждым из офицеров, произнес тост во славу полка и произвел его командира, полковника Николая Васильевича Трингама, в генерал-майоры. Сразу после обеда 17 офицеров, среди которых были и братья Борис и Гурий Панаевы, отправились в Красносельский театр, отмечавший полувековой юбилей. Но досмотреть спектакль до конца не пришлось — в конце третьего действия полковой адъютант поручик Георгий Псиол сообщил командиру текст срочной телеграммы: «Немедленно выступить на зимние стоянки. Посадка первого эшелона в Гатчине в 2 часа 40 минут ночи сего числа». Покидали театр офицеры в тревожном настроении — все понимали, что это война. В полночь в расположение части прибыла сестра императора, великая княгиня Ольга Александровна — «шеф» ахтырцев. Она благословила «свой» полк иконой Ахтырской Божьей Матери, а каждого офицера поцеловала в лоб.

Эшелоны с полком направлялись на юго-запад, где развертывались четыре русские армии. 12-я кавалерийская дивизия под командованием генерал-лейтенанта А.М. Каледина была выдвинута южнее линии Красник — Владимир-Волынский — Проскуров. Боевой дух ахтырских гусар был чрезвычайно высоким — сказывался успех на недавних маневрах, полученное на высшем уровне одобрение. Поэтому новость о начале боевых действий с Австро-Венгрией, услышанная в полку поздним утром 24 июля, обрадовала и офицеров, и рядовых гусар.

Боевая обстановка на участке фронта, занимаемом ахтырцами, сразу же начала складываться в пользу русских войск. Первый крупный бой во время Первой мировой полк принял 13 августа 1914 года. У галицийской деревни Демня (ныне Бережанский район Тернопольской области Украины) авангард ахтырцев должен был выбить противника с позиций за длинной, около двух верст, извилистой плотиной, примыкавшей к железнодорожному полотну. Задача считалась невыполнимой, но ротмистр Борис Панаев буквально умолял командира полка разрешить ему рискнуть. В конце концов генерал-майор Н.В. Трингам согласился с доводами подчиненного и дал приказ атаковать противника.

Прозвучала команда «Шашки вон, справа по три марш-марш!», и 2-й эскадрон во главе со своими офицерами — штабс-ротмистром Силой Чадовым, поручиком Борисом Немцовым, корнетами Николаем Ильяшенко и Иваном Сусалиным — бросился в атаку. Впереди на своей верной Дрофе мчался Борис Панаев. Старшего брата поддерживал штабс-ротмистр Гурий Панаев со своим 4-м эскадроном.

Атаковавшие в конном строю гусары сразу же попали под сильный фланговый огонь австрийцев. Летевший впереди своего эскадрона Борис буквально через минуту был тяжело ранен в ногу, но, не обращая внимания на страшную боль в раздробленной голени, первым прорвался под огнем через мост и плотину, промчался через деревню Демня и по крутому подъему повел гусар к горному лесу, где засел противник. На окраине деревни — еще одна рана, уже в живот… Чтобы не упасть, ротмистр ухватился за луку седла, где была приторочена сумка с фамильной панаевской иконой Преображения Господня. Впереди завиднелись оплетенные колючей проволокой деревья. «С Богом, за царя! Руби проволоку!» — скомандовал командир гусарам, крикнул трубачу, чтобы тот взял у него сумку с иконой, и схватился с австрийским офицером. Но в следующий миг пал, пораженный сразу двумя пулями — в висок и в сердце…