Так трое старших братьев Панаевых собрались в одном полку. Лишь судьба самого младшего, Платона, складывалась непохоже на них. Он с детства увлекся морем и твердо решил связать жизнь с флотом. Мать и братья одобрили его желание, и в 1902-м Платон поступил в Морской корпус, который окончил вторым по успеваемости и откуда 21 февраля 1905 года был выпущен в чине мичмана вахтенным начальником на крейсер «Россия».

Жизнь Ахтырского полка протекала так же, как в любом армейском полку, расквартированном в провинции. Будучи оторваны от суеты большого города и ограничены в общении, офицеры занимались главным образом боевой подготовкой. Братья Панаевы организовали в полку сразу несколько обществ. В «Ставническую скаковую компанию» (названа по деревне Ставница, где стоял эскадрон Панаевых) входили немногочисленные офицеры, занимавшиеся скачками профессионально и регулярно защищавшие честь полка на дивизионном и окружном уровнях. Бывали у них и более крупные успехи, например, в 1910 году Гурий Панаев на кобыле Ай-Хоп выиграл Международную барьерную скачку в Вене. «Общество любителей конского спорта» было более демократичным, включало почти всех молодых офицеров полка и действовало по праздникам и воскресеньям. Мало-помалу это общество стало неотъемлемой частью полковой жизни, и летом 1913-го ахтырцы даже учредили у себя особый иронический приз — Золотую репу за самое «красивое» падение с лошади на скаку.

В свободное время ахтырцы встречались в офицерском собрании, игравшем в жизни провинциального полка огромную роль. Это был своего рода закрытый клуб со свойственными ему строгими правилами и обычаями. Холостые офицеры полка были обязаны обедать в собрании ежедневно (женатые — два раза в неделю); на ужине присутствовать было не обязательно. Зимой в собрании еженедельно проходили «субботники» — семейные вечера с картами и танцами. Гости со стороны в собрание приглашались очень редко и с большим разбором.

На обед офицеры шли из казарм не переодеваясь, так как затем предстояли еще служебные занятия. Обедали за одним общим столом. За обедом обычно много пили — нормой считались полбутылки водки и три-четыре бутылки пива. Однако напиваться считалось крайне дурным тоном, да и вообще бытовало мнение, что «офицер не может быть пьян — он может только изменить взгляд на вещи». Обстановка царила непринужденная, хотя чинопочитание соблюдалось неукоснительно. В половине третьего, после кофе, офицеры расходились из собрания по занятиям.

На ужин собиралось гораздо меньше народу — большинство офицеров предпочитали проводить вечера в гостях у своих семейных однополчан. Ужинали компаниями за отдельными столиками, но иногда, если веселье шло особенно хорошо, столы объединялись и офицеры вместе готовили жженку или глинтвейн. На семейных «субботниках» атмосфера царила более сдержанная — все внимание уделялось полковым дамам, которых было обычно немного, не более десяти: с ними играли в карты, танцевали, их занимали разговорами и вообще окружали всяческим вниманием. Ухаживать за женами однополчан категорически запрещалось, уличенного в этом грехе могли запросто выгнать из части.

Офицер-ахтырец А.А. Гернгросс так описывал полковое собрание 36-го Ахтырского полка: «То, что еще не привилось в училище, то молодой офицер впитывал в себя в стенах своего собрания. Собрание блистало чистотой, по стенам висели портреты русских императоров-самодержцев, создавших за несколько веков славу России. Висели портреты русских полководцев… В офицерском собрании молодой офицер воспитывался в беспредельной любви к Государю, верности Родине и обожанию своего родного полка. Войдя в полковую семью, полк становился всем: отходили на задний план и семья, и былые друзья, и полк олицетворял для офицера все самое прекрасное и благородное на свете. Столовая офицерского собрания сверкает огнями. Белоснежная скатерть, хрусталь и серебро сверкает на столе. За столом сидят по чинам. Во главе стола — командир полка, далее — штаб-офицеры, командиры эскадронов и все остальные по чинам. Засиделись за столом, и не хочется расходиться. Левый фланг, то есть корнеты и поручики, молодыми звонкими голосами запевают, обращаясь к старшим однополчанам:

Поют, конечно, стоя. Хриплыми от команд на морозе и ветру, от песен и вина голосами отвечает им правый фланг:

Вестовые вносят полковую серебряную чару, и встречает ее уже общий хор голосов. Идет вкруг стола полковая чара, и пьют из нее и седоусые старшие офицеры, и совсем юные корнеты. Но вольности не может быть никакой. Каждый помнит свое место. Дисциплина — прежде всего… Загул идет до рассвета, и только блеснут первые лучи солнца в утреннем тумане, едва позолотеют розовые облака, раздаются звуки тревоги. Это командир полка сзывает свой полк на полковое ученье. Все разбегаются по своим квартирам, и денщики льют холодную воду на головы своих господ. Через пять минут полк построен и дружно и весело отвечает на приветствие командира. Долго длится полковое ученье: командир полка знает, что делает, и муштрует своих офицеров, делая упор на тех, кто вчера слегка перебрал. Так воспитывался молодой офицер в собрании, и воспитание не было в том, чтобы приучить молодежь к вину и к тому, чтобы научиться пить не пьянея. Нет, учили тому, чтобы офицер оставался самим собой и не забывал, для чего он носит полковой мундир».

Картина очень выразительная и яркая, но как раз Бориса Панаева она не касалась. Своих сослуживцев он поражал аскетизмом — спал на досках, вместо подушки использовал седло, не употреблял мяса, строго соблюдал посты. Шумных вечеринок чурался, участвовал только в семейных «субботниках», где неизменно выбирал самую невзрачную девушку среди присутствующих и рыцарски занимал ее разговорами весь вечер. Часто Борис проводил ночь на коленях перед иконами, а во время одного из отпусков предпринял поездку в Валаамский Спасо-Преображенский монастырь, где провел несколько месяцев, скрыв свое имя и офицерский чин. В полку чувствовали «особенность» Бориса и уважали ее. Он никому не навязывал своих взглядов и никого не осуждал, но когда Борис входил в офицерское собрание, все легкомысленные разговоры и фривольные шутки сразу смолкали: все знали, что при Панаеве так вести себя нельзя.

Другие братья Панаевы были более «земными» людьми. Но и они тратили полученные на скачках призовые деньги не на что-нибудь, а на путешествия по близлежащим святым местам. Лев Панаев на досуге занимался иконописью. А еще он на свои средства переиздал где-то найденную им книгу 1787 года издания — «Советы военного человека сыну своему». Написанная архаичным и немного смешным для начала XX века языком, она скоро полюбилась всем офицерам Ахтырского полка и стала для них настольной. В одной из глав этой книги говорилось: «Любите военное знание больше всех других. Любите его до исступления. Если вы не думаете беспрестанно о воинских упражнениях; если не хватаетесь с жадностью за военные книги и планы; если не целуете следа старых воинов; если не плачете при рассказах о сражениях; если не умираете от нетерпеливости быть в них и не чувствуете стыда, что до сих пор их не видали, хотя бы это и не от вас зависело, то сбросьте как можно скорее мундир, который вы бесчестите».

…В 1904 году началась Русско-японская война. Ахтырские драгуны в боевых действиях не участвовали, но Борис Панаев был откомандирован в Заамурский округ пограничной стражи для командования небольшим (всего 20 солдат) пограничным постом. В крупных боях участвовать Борису не довелось, но его пограничникам то и дело приходилось отбивать вылазки противника. В перестрелках с хунхузами поручик Панаев был дважды ранен. Приятель, посетивший Бориса в то время, вспоминал: «Во всем обиходе его жизни чувствовалось, что он и солдаты — одно. На вопрос, не скучно ли ему на посту, он отвечал, что нет, что скучать ему некогда, что “дела много”. Казалось, какое может быть дело на заброшенном посту с 20-ю человеками команды и 20-ю лошадьми. А подтверждение его слов было во всем: в той работе, которая должна быть им применена, чтобы добиться того, что он сделал из своих людей».