На следующий день многие приезжали из Бастии, чтобы посмотреть на эту осаду. Мы стояли так, что приезжающие находились в полной безопасности и могли оставаться простыми зрителями. Приехала также и мадам де Шардон, она не отходила все время от Марбефа; ее муж вернулся в город, чтобы устроить второй полевой лазарет, так как число раненых все увеличивалось. Довольно большой корсиканский отряд занял маленькую долину, откуда они могли прекрасно обстреливать нашу батарею и, действительно, много наших канониров было перебито в тот день. Марбеф приказал мне взять драгунов и очистить эту долину от корсиканцев. Мадам Шардон выразила желание ехать со мной, я хотел остановить ее силой, но она вырвалась из моих рук и понеслась вперед, говоря: «Неужели вы воображаете, что женщина может рисковать жизнью только в родах и неужели она не имеет права следовать за своим любовником?» Она спокойно встретила ружейный огонь, направленный прямо на нас и поспешно раздала все находившиеся у нее в кармане деньги окружавшим ее солдатам. Никто из присутствующих не выдал потом ее безумной выходки ее мужу; все, как бы сговорясь, хранили по этому поводу глубокое молчание, которое решительно никто не нарушил, зная, что может навлечь на нее большие неприятности.
Всем, конечно, известны последствия этой битвы при Барбаджио, когда скромность Марбефа, не хотевшего послать офицера со спешным донесением о своей победе, испортила все дело и из-за нее он лишился чести командовать армией. Почтовый пароход, везший его депешу, застрял у итальянских берегов, и когда весть о победе дошла до Парижа, командующим армией был уже назначен граф де Во.
Чтобы несколько успокоить ревность Шардона, я отправился на целых шесть недель в Роскану. Когда я вернулся в Корсику, я узнал там о женитьбе де Барри на м-ль Воберньи, за которой я раньше когда-то ухаживал. Я продолжал потом еще служить под начальством де Во, в качестве его старшего адъютанта, причем за это время не случилось ни одного выдающегося события. 24 июня он приказал мне отправляться в Париж с известием о том, что Корсика окончательно покорилась и де Паоли навсегда покидает ее. Я уезжал из Корсики с глубоким сожалением, так как провел здесь один из самых счастливых годов своей жизни. Я ехал день и ночь, и наконец, почти умирая от голода, прибыл в С.-Губер 29 июня 1769 года, ровно в пять часов дня.
Король находился как раз в совете. Я велел доложить о себе герцогу де Шоазелю и передал ему привезенные мною депеши. Король велел мне немедленно явиться к нему, принял меня отменно ласково и приказал остаться тут же, несмотря на то, что я был в высоких сапогах и дорожном костюме. Мне очень хотелось посмотреть скорее молодую де Барри, которую я знал девушкой, под названием «ангела»: ее прозвали так за ее необыкновенную фигуру. Я стал ждать в салоне окончания заседания; она вышла ко мне ласковая и приветливая, как всегда, и сказала мне, обнимая меня со смехом: «Думали ли мы, что встретимся когда-либо здесь? Ведь я никогда не могла помышлять о том, чтобы быть представленной ко двору». Король, видя, что она обращается со мной запросто, спросил, был ли я раньше знаком с ней. Она, нисколько не смущаясь, ответила, что знает меня уже давно. Герцог де Шоазель захотел вдруг помириться со мной и сделался очень внимателен и предупредителен, так что я привязался к нему и всегда остался бы его искренним другом, если бы он этого захотел. Меня наградили орденом Св. Людовика за привезенное мною известие, и так как честь эта выпадает весьма редко на долю таких молодых людей, как я, то я, конечно, не мог не чувствовать себя очень польщенным этим отличием.
Я последовал за королем в Компьен и он относился ко мне очень хорошо, так же как и мадам де Барри. Король предложил маршалу Бирону предоставить мне первую вакансию в французский гвардейский полк, но тот не пожелал этого и, сославшись на мою молодость, отклонил это предложение. Герцог де Шоазель хотел сделать меня командиром корсиканского полка, который он формировал как раз. Предложение это было крайне лестно, так как у меня был бы целый полк, состоящий из четырех батальонов. Но я отказался от этого предложения и решил остаться в своем полку под начальством своего отца, из уважения к нему.
Возвращаясь из Компьена, де Барри вдруг объявил мне, что желает говорить со мной по секрету и назначил мне свидание в лесу, на которое я, конечно, и отправился. Он стал жаловаться на то, что герцог де Шоазен недолюбливает его жену и его самого; он говорил, что она преклоняется перед ним, как перед мудрым министром, и желает жить с ним в мире и согласии, а поэтому будет лучше, если он не будет вооружать ее против себя, что она имеет большее влияние на короля, чем даже сама маркиза Помпадур, и что ей будет очень неприятно, если он принудит ее употребить это влияние во вред ему. Он просил меня передать этот разговор де Шоазелю и постараться при этом уверить его в своем расположении к нему. Герцог выслушал меня с видом человека, которому женщины не дают покоя и которому бояться нечего. Таким образом, загорелась вражда насмерть между ним и любовницей короля, и мадам Граммон при этом своими резкими нападками на всех, даже на самого короля, портила еще больше все дело.
В конце 1769 года очень хорошенькая балерина из оперы, под именем м-ль Одино, стала меня вдруг упрекать в том, что я ее не узнаю. Оказалось, что я видел ее раньше в другом театре, когда она была еще совсем ребенком. Трудно было найти более очаровательное создание. Мы очень понравились друг другу, но долгое время дело и ограничивалось только этим. Она жила на содержании у маршала Субиза, и ее охраняла всегда мать и еще несколько лиц. Она жила во втором этаже на улице Ришелье, в старом доме, который трясся весь до основания от каждого мимо проезжавшего экипажа. Мне пришла в голову счастливая мысль воспользоваться обстоятельством этим; я подкупил ее горничную и добыл себе ключ от квартиры балерины; потом я нанял старую английскую коляску, которая производила страшный шум, с тем, чтобы в определенные часы, когда я входил и уходил из квартиры, коляска эта проезжала мимо дома. Она действительно шумела до такой степени, что мать, спавшая рядом в комнате, ничего не слышала. Так продолжалось почти целую зиму. Наконец, хитрость наша была открыта, но уже дело нельзя было поправить, и нам не мешали видеться. Эта девушка очень любила меня, она собиралась даже бросить маршала, но я отговорил ее. Он узнал как-то об этом, был мне очень за это благодарен и даже разрешил видеться с ней. Он даже принял на себя все заботы по воспитанию ребенка, который скоро родился у нее, но ребенок этот прожил недолго и умер.
Война между герцогом де Шоазель и близкими ему женщинами с мадам де Барри достигла своего апогея.
Они всячески старались повредить де Барри, которой были обязаны так многим, что, конечно, очень вредило им в глазах всех других. Мой отец и с этой любовницей короля был в таких же хороших отношениях, как и с предыдущими, хотя относился к ней несколько холоднее, из-за герцога де Шоазеля. Я посещал ее довольно редко и сильно рассердил ее тем, что сказал как-то, что никогда не позволю своей жене навещать ее. Против герцога де Шоазеля еще очень сильно интриговали также Ришелье и герцог д'Эгильон, а когда к ним присоединился еще и принц Конде, отставка его была решена и он подвергся изгнанию в Шантелу, в 1776 году. Никогда не могла бы никакая милость сделать этого министра столь популярным, как его сделала эта немилость. Его отставка вызвала общее смятение и каждый старался выразить, как мог, опальному министру свою привязанность и свое уважение.
Я, конечно, не задумываясь, решил разделить его участь. Я запасся деньгами и чеками во все банки Европы и приготовился сопровождать его в изгнании. Все были убеждены в том, что смерть его — только вопрос времени и поэтому все думали, что он покинет навсегда Францию. Перед отъездом мне пришлось быть свидетелем двух в высшей степени самоотверженных поступков: м-ль Одино прислала мне все свое состояние — 4000 франков, чтобы я употребил их на дело спасения де Шоазеля и была в отчаянии, что я отказался принять ее дар. Я пробыл три недели в Шантелу и собирался затем вернуться в Версаль, но, по дороге в Париж, получил письмо и нашел лошадей, ожидавших меня. То и другое было мне прислано де Геменэ. Он сообщал мне, что на совете было предложено заключить меня в Бастилию и только один маршал Субиз был против этого. Особенно мадам де Барри настаивала на том, что меня надо проучить за то, что я без позволения поехал в Шантелу и передал герцогу де Шоазелю письма от его друзей. Я прекрасно знал, что в самом Париже меня не посмеют остановить, но боялся, что меня задержат у заставы и поэтому я уже решил в душе, что если в Варенне увижу что-нибудь подозрительное, я брошусь бежать изо всех сил и потом проплыву большой кусок по Сене, но я проехал заставу без всяких приключений и очутился у себя дома, где меня уже ждали все друзья герцога де Шоазеля.
