«Так, наш разрыв уже известен всему городу, – подумал Пол. – Впрочем, не все ли равно?»

Он принялся утешать сестру, и Эллен успокоилась. Она боялась для Пола неожиданного удара, то, что он знал, сразу облегчило все.

Эллен всхлипывала все реже, в красивых глазах засияла улыбка.

– Я не шучу, Пол, я говорю вполне серьезно! Как можно быть такой идиоткой? Как можно не понять, что Реджи Эллингтонов приходится тринадцать на дюжину, а Пол Морфи – один на свете?

– Зато Реджи – здоровый, широкоплечий парень, – с грустью сказал Пол, – и он большого роста, Эллен. А я?..

– Ты лучше всех, Пол! Теперь мы все будем очень, очень счастливы!

– А ты не покинешь нас, Эллен? – пытливо спросил Пол, глядя на сестру.

– Я?.. – залилась краской Эллен.

– Да, ты. Тебе двадцать лет, ты хороша собой… Долго ли ты проживешь с нами?

– Всегда, Пол. Я никогда не выйду замуж, я слишком люблю тебя и маму, – тихо сказала Эллен и вышла из комнаты.

Пол пошагал еще и спустился в столовую. Миссис Тельсид вышивала у лампы, Эллен с книгой сидела в углу.

– Мне надо поговорить с тобой, мама, – сказал он угрюмо.

Глаза миссис Тельсид с готовностью налились слезами.

– Да, Пол, да! И мне тоже нужно поговорить с тобой непременно. Миссис Хэтчинс сказала…

– Опять эта старая ханжа…

– Эллен, иди к себе, – приказала мать. Эллен испуганно вскочила со стула и исчезла.

– Ты не должен говорить так о миссис Хэтчинс, она святая женщина. Сегодня утром она сказала мне: господь карает неверующего в детях его. У отца-безбожника сын – игрок! Суров, но справедлив господь наш!..

– Она выжила из ума, твоя миссис Хэтчинс, – устало и сердито сказал Пол.

– Нет, Пол, нет! Она святая женщина и говорит святую правду! И все так говорят: и миссис Смолл, и миссис Хикс, и миссис Руби…

– Довольно об этом, мама.

Они замолчали. Худые, длинные пальцы умоляюще легли на его рукав.

– Забудь, Пол! Забудь о безбожном Севере, о грешной Европе, о дешевой мирской славе! Живи с нами, ошибки молодости забудутся и простятся.

– Какие ошибки, мама?

– Ты сам знаешь, какие. Открой здесь контору – и получишь успокоение и приобщишься благодати.

Он сухо усмехнулся.

– Открою, мама. Я уже говорил тебе, что открою контору, ведь денег у меня нет… Открою контору, буду вести чужие дела… и… и все.

Он встал.

– Кстати, мама, – сказал он чужим, безразличным голосом. – Я не женюсь на мисс Мэй Аллисон.

Сегодня я вернул ей ее слово.

Он быстро вышел, поднялся по скрипучей лестнице и лег на кровать. Теплые сумерки окутывали дом, шумно ссорились щеглята в саду, оспаривая друг у друга ночлег.

«Все пройдет, – думал Пол. – Пройдет и это…»

Он был один.

Первый этаж старого дома на Роял-стрит был радикально перестроен. Большая светлая комната выходила дверью и окнами на улицу. За ней была вторая, поменьше. Винтовая лестница, прорубленная в толще стен, связывала новые две комнаты с верхним, жилым, этажом. На улице, возле двери, была прикреплена красивая медная пластинка с выгравированной надписью:

Последние слова обозначали, что носитель этого титула является ученым юристом, допущенным в суд и правомочным совершать все юридические процедуры, предусмотренные законом.

В комнате висело в рамке свидетельство с красными печатями. Оно давало мистеру Полу Чарлзу Морфи право выступать в суде, учинять и предъявлять иски, составлять юридические бумаги, оформлять купчие и арендные грамоты.

Атторни ат-лоу совмещал в одном лице функции стряпчего и защитника и именовался также присяжным адвокатом.

Ежедневно в десять часов утра присяжный адвокат, в строгом лондонском фраке и безупречном белье, спускался по винтовой лестнице, проходил в переднюю комнату и усаживался за письменный стол, стараясь не испачкать накрахмаленный манжет.

Атторни ат-лоу регулярно просиживал за письменным столом с десяти до четырех, глядя на унылые тома судебной премудрости, грозившие из книжных шкафов.

В первые дни клиентов не было – и это было совершенно понятно: молодая юридическая фирма должна была сначала завоевать доверие и симпатию населения, нуждавшегося в юридической помощи. Но доверие приходило лишь со временем.

А клиентов не было и во второй день, и в третий, и всю первую неделю.

Стиснув зубы, атторни ат-лоу отсиживал часы за письменным столом, даже не разрешая себе взять книгу из шкафа.

Читающий адвокат – это могло не понравиться клиентам.

Настоящий адвокат – это такой адвокат, каждое слово и каждое движение которого стоят денег. Он всецело предан своим клиентам, но каждая его минута – на вес золота.

Так Пол просидел за письменным столом несколько недель. Он начал беспокоиться: люди женятся и разводятся, судятся, рождаются и умирают – кто же ведет процессы, получает исполнительные листы, пишет дарственные и завещания?

Третья неделя была ничем не лучше второй. Раз только перед концом дня кто-то сильно рванул с улицы ручку входной двери. У Пола екнуло сердце, он облизал пересохшие губы.

Вошел Арчибальд Грин в сопровождении какого-то долговязого и угрюмого парня в дождевом плаще.

– Чем могу служить, джентльмены? – с достоинством спросил Пол. Он брезгливо смотрел на перстни маклера и фунтовые золотые запонки в рукавах рубашки. Грин посмотрел на Пола и прыснул. Тут только заметил Пол, что джентльмены успели недурно выпить за завтраком.

Он повторил свой вопрос.

Грин толкнул спутника под ребра, они закатились хохотом и вывалились на крыльцо. Пол закрыл за ними дверь.

Четвертая неделя ничем не отличалась от трех первых.

Пол дал объявления во всех новоорлеанских газетах, но ни один клиент не пожелал прибегнуть к его услугам.

Уныло ползли одинаковые дни, Пол похудел и плохо спал. Он искренне не понимал, в чем тут дело. Он начал ругать себя за необдуманный отъезд в Европу. О нем здесь забыли. Это было ясно.

Однажды в контору присяжного адвоката почти вбежал среднего роста человек, склонный к полноте, с добродушным и круглым лицом.

Пол учтиво встал перед своим первым клиентом.

– Пол! – заорал клиент, раскрывая объятия. Это был Шарль Амедей де Мориан, товарищ Пола по колледжу Сен-Жозеф.

Они расцеловались. Шарль только что приехал с Севера, где преподавал математику в одном из частных университетов Коннектикута. Он еще был полон отзвуками шахматной славы Пола и никак не мог примириться с тем, что встретило его в Новом Орлеане.

– О боже! – стонал он. – Ты сидишь здесь в ожидании каких-то клиентов, которые наверняка не придут! Ты, чемпион мира, слава Европы и Америки! И тебе не стыдно?..

Пол упрямо качал головой.

– Умоляю тебя, Пол! Умоляю тебя: брось к черту эту контору, поедем со мной на Север, напомним людям о себе!

– Нет, Шарль. С шахматами покончено, я никогда больше не буду играть публично. Этого хочет моя мать, и она права… Вот с тобой, если хочешь…

Мориан жадно ухватился за доску.

Играл он неплохо, не хуже многих известных европейских и американских игроков. Получая вперед коня – всего только коня! – он выигрывал почти половину партий, и количество его выигрышей непрерывно медленно увеличивалось.

Ежедневные дежурства в конторе стали для Пола менее невыносимыми. Если входила мать или кто-нибудь из домашних, они прятали доску в ящик стола. Никто не должен был видеть Пола играющим в шахматы – лишь с этим условием он согласился играть с Шарлем.

По-прежнему Шарль относился к игре Пола как к святыне. Он благоговейно записывал все партии до одной[9], не пропуская ни единого хода.

– Знаешь что, Пол? – сказал как-то Мориан после игры. – На твоем месте я поговорил бы с Хорном!