Ни на международный турнир, ни в кафе «Де ля Режанс» он так и не зашел.

Пол провел три скучных месяца в чистеньких немецких Бадах и Баденах. Он покорно пил кислые, горькие, соленые воды, принимал ванны и с удивлением ощущал, как медленно и неуклонно созревает в нем ностальгия.

Откуда взялась она, эта непонятная тоска по родине?

Пол пытался анализировать. Нет, даже не семьи ему так остро не хватало. Он любил Эллен, любил мать, это не подлежало сомнению. Но не в этом было самое главное. Иной, необъяснимой, неразумной связью держала его земля отцов.

Он попробовал возмутиться. Чем, кроме пинков и обид, наделила она его? Не матерью – злой мачехой из сказок обернулась к нему его родная страна.

И все же он не мог жить без нее. В Европе он ощущал себя крохотной молекулой, заброшенной в чужой мир и обреченной на скитания. Конца этих скитаний Пол ожидал, как ожидают рассвета. Лишь дома – покой. Пол чувствовал себя старым, больным и разбитым. Ему шел тридцать первый год.

Он вернулся в Париж и начал собираться на родину.

Денег не было, идея с книжкой провалилась, ожидать перевода из Нового Орлеана в ближайшее время не приходилось.

Скрепя сердце Пол распродал часть своего гардероба, Но этого было недостаточно. Арну де Ривьер был при деньгах, он получил гонорар за книжку очерков «Провинциальная Франция». Пол попросил у него взаймы, Жюль нахмурился.

– Америка, знаешь ли, это очень далеко.

Пол вспыхнул.

– Ты что, не доверяешь мне? Тогда – вот! – Он протянул руку. – Дай мне тысячу франков и возьми в залог вот это…

Он протягивал Жюлю свои золотые часы, знаменитые часы «Уолтхэм», приз, полученный в Нью-Йорке в год его Триумфа. Де Ривьер дал ему тысячу франков – часы стоили значительно дороже[14]. Пол довольно сухо простился с бывшим другом и покинул Европу навсегда.

Он возвращался через Кубу и провел в Гаване несколько дней. Его встречали по-прежнему с великим почетом.

В Гаване состоялось последнее известное шахматное выступление Пола Морфи. По просьбе своих кубинских друзей он сыграл три партии вслепую одновременно против гаванских мастеров Пласидо Домингеца, Сельсо Гомайо и Феликса Сикрэ.

Пол без большого труда выиграл все три партии и больше никогда в жизни не играл вслепую.

Он вернулся домой осенью 1867 года и застал все в том же виде, в каком покинул.

Все с теми же унылыми песнями обрабатывали луизианские негры чужие поля, но поля эти успели переменить владельцев.

Они принадлежали теперь не аристократу креолу, а североамериканскому банку или хлопкообрабатывающему товариществу.

Иногда владельцем маленькой плантации оказывался плечистый фермер из Айовы, решивший испробовать, не доходнее ли хлопок родной кукурузы?

И все это были новые люди, лишь недавно перебравшиеся в завоеванный край.

В доме на Роял-стрит все шло по-старому.

Миссис Тельсид по-прежнему устраивала музыкальные вечера, хотя настоящих профессионалов приходилось приглашать все реже и реже. Эллен быстро увядала, но все так же сильно и нежно любила брата и мать. Эдуард преуспевал и поговаривал о расширении. Пол предложил быть юрисконсультом фирмы, но Эдуард весело отшутился и предложил вместо того Полу денег взаймы. Пол взял.

Опять началась тихая, размеренная жизнь с ежедневными прогулками по Французскому рынку, посещениями собора и оперы на Бурдон-стрит.

Казалось, все идет по-прежнему, но миссис Тельсид и Эллен были обеспокоены: с некоторых пор они начали наблюдать за Полом и заметили ряд странностей и чудачеств, которых не замечалось за ним раньше.

Всегда безупречно вежливый и учтивый, Пол мог теперь остановиться на улице и, нарушая все законы приличия, несколько минут неотрывно смотреть на понравившееся ему женское лицо. Он стал невнимателен и рассеян, хотя одевался все так же щеголевато и по-прежнему следил за своей внешностью.

Он много гулял по городу и однажды увидел проезжавшую в коляске миссис Мэй Эллингтон. Она была вся в черном: муж ее, веснушчатый Реджи, погиб при штурме Виксбурга, Мэй жила безутешной вдовой в доме своего отца.

Пол бросился к ней и чуть не попал под колеса, но Мэй даже не повернула головы. Он постоял несколько секунд посреди улицы, медленно счищая грязь со светло-серых брюк. Затем он сильно потряс головой, словно прогоняя наваждение, и пошел дальше. Больше он не видел Мэй никогда.

У Пола появилась новая мания. Он стал меньше гулять по улицам, но зато долгими часами шагал по длинной веранде дома, заложив за спину руки и напевая всегда одну и ту же фразу из старинной песенки, запавшей ему в голову:

Такое мурлыканье неслось с веранды часами.

Порой Пол останавливался, брал с буфета кусок хлеба и принимался кормить пичужек. Они не боялись его, садились на голову и руки, точно Франциску Ассизскому.

В комнате Пола всегда царили педантичная чистота и порядок. Вдоль всех стен были расставлены начищенные пары обуви, пар двенадцать или четырнадцать.

– Так очень удобно! – пояснил он. – Я сразу вижу, какую пару мне надеть, и не должен нагибаться: я очень боюсь головокружений и боюсь удариться головой…

Он был прав – головные боли мучили его все сильнее с каждым годом. Томила бессонница, кольцо врагов смыкалось вокруг него все туже, точно веревка, затянутая на шее.

Пол стал выходить на улицу как можно реже.

Однажды он подозвал Эллен и сказал ей таинственно и мрачно:

– Сестричка, дело плохо… Хинкс и Биндер решили выкрасть мой замечательный гардероб и распродать его в розницу. А для меня каждая пара штанов дороже жизни… Пожалуй, мне надо убить Биндера!

Пол схватил свою тросточку и выбежал на улицу, прежде чем Эллен успела его удержать. У миссис Тельсид был в гостях Эдуард, он немедленно побежал в контору Биндера за Полом.

Этот Биндер был старый друг семьи Морфи, толстый, атлетического сложения немец, державший в Новом Орлеане нотариальную контору. Он всегда нежно любил Пола и восхищался его способностями.

Эдуард прибежал в контору как раз вовремя: у крыльца толпился народ, а Биндер держал на руках отчаянно отбивавшегося Пола. Оказалось, что он без всяких предупреждений напал на Биндера с тросточкой, но толстяк сумел разоружить его без ущерба.

Вдвоем с Эдуардом они урезонили Пола, он засмеялся и протянул Биндеру руку.

– Я ошибся, Биндер! Это грязное дело задумали не вы, его задумал Джон Сибрандт, и я еще посчитаюсь с ним!

Он привел в порядок свой костюм и вышел на улицу.

Сибрандта он по-прежнему терпеть не мог. Разорившись в Европе, Сибрандты вернулись в Луизиану, и теперь Джон добивался того, чтобы продать дом на Роял-стрит и снять под жилье другой, пустив деньги в коммерцию. Пол же объявил, что он будет защищать свой дом с оружием в руках против кого угодно.

Эдуард, смеясь, пытался примирить врагов, но это плохо удавалось ему.

Летом 1869 года была сыграна последняя известная нам шахматная партия Поля Морфи.

Они играли с Шарлем Морианом, без свидетелей. Получая коня вперед, Мориан выиграл три партии подряд.

Пол отошел, постоял у окна, затем аккуратно собрал старинные, дедовские шахматы, завязал их в мешочек и бросил в пылающий камин. Мориан молча следил за этой операцией. Он понимал, что вмешиваться нельзя. Пол Морфи сжег свое шахматное прошлое.

Мориан продолжал бывать в доме, но в шахматы они с Полом больше не играли.

После странной истории с Биндером был созван семейный совет. На нем присутствовала миссис Тельсид, но она говорила с родственниками крайне раздраженно и ушла не дождавшись конца совета. Решение было принято без нее, Эдуард взял на себя убедить мать в том, что подобная мера необходима.