Вспоминать об этом Иван Сергеевич не любил, но не было у него слаще и пронзительнее воспоминаний. Он прошел вторым после печника Николаши. Женщина лежала как мертвая, но нутро ее было насыщено электричеством. Ивану Сергеевичу казалось, что он или умрет, или закричит страшным голосом, или заплачет. Его пришлось стаскивать, он был почти без памяти. А вот Ариадна Петровна, когда все кончилось, оказалась в полной памяти. «Вставай!» — сказали ей, и она встала. Мокрая от чужих трудов, но сохраняющая странное достоинство. Все происшедшее словно бы ее не касалось. В каком-то смысле так оно и было. Она спросила ровным голосом: «Теперь куда?» Она все знала…

И вот опять «пропускник». Тогда было понятно, так хотел Сталин, а сейчас зачем? Чем опасны Хозяину эти жалкие девчонки, к тому же из цыганского закута, не имеющего связи с остальным городом? Иван Сергеевич не мог тогда знать, что и тут не обошлось без Сталина. Впоследствии кое-что приоткрылось.

Берия должен был ехать на доклад к Сталину вместе с академиком Курчатовым. Вождь интересовался, как обстоит дело с атомной бомбой. Он позвонил, чтобы получить подтверждение вызова. «Академик уже здесь, — сказал Сталин тем тягучим голосом, который появлялся у него, когда он делал гадость. — Ты нам не нужен. Мы немножко сами разбираемся». И положил трубку. Не нужен… Вот те раз! А кто курирует бомбу и всю атомистику? Сами разбираемся!.. Большой специалист — «Занимательную физику» с трудом одолел. Чего он хочет? Оттереть его, присвоить себе весь успех. Обычная манера. Он отнял Гражданскую войну у Троцкого, Отечественную у Жукова, отберет у него бомбу. А может, Курчатов интригует? Зря он предпочел этого бородача Алиханову. Тот бескорыстный, отвлеченный, рассеянный, настоящий ученый, а этот пробивала, ловкач, карьерист… У него, кажется, больное сердце?.. Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы. С Курчатовым он разберется. Потруднее со Сталиным. Что-то ты задумал, генацвале, будем на страже. Вот уж не ко времени затеял он баловство с цыганскими девчонками. Сталин этого терпеть не может. Наверное, из-за дочери. Подумаешь, чистоплюй. И у других есть дочери, да получше, покрасивей рыжей, конопатой недотепы. Ладно, это все дешевая лирика. Нет человека — нет проблемы. Кому нужны испорченные девчонки?..

Иван Сергеевич довольно долго просидел в каптерке, переживая внутри себя распоряжение Хозяина, потом начал жить дальше. Он сходил за выстиранной и выглаженной одеждой девочек, вынул из коробок кукол, синеглазых, розовощеких, с льняными волосами, послушал скрипучее: «Мама!» — и пошел в спальню.

У двери он остановился, услышав тонкие, жалобные звуки. Прислушался. Девочки пели маленькими, сиповатыми голосами. Пели по-цыгански. Некоторые слова повторялись, он их отчетливо различал, не понимая смысла:

Странно, что дети могут петь с такой надрывной печалью. Они, конечно, ее не чувствуют, просто подражают взрослым.

бились два голоса.

Иван Сергеевич толчком ноги отворил дверь и вошел, держа кукол в вытянутых руках.

Девочки перестали петь, черные глаза расширились испугом. Но, увидев кукол, засмеялись, заверещали, засуетились каждой косичкой, спрыгнули с кровати и выхватили подарки из рук Ивана Сергеевича.

— Сейчас пойдете в душ, — сказал он. — Потом оденетесь, и я отвезу вас домой.

Девочки не слушали, занятые куклами. Аза делала вид, будто кормит свою грудью, прижимая ее ртом к титечке под халатом. А Зара наслаждалась крякучим: «Мама!» — отзываясь: «Чего скулишь? Здесь мама, здесь».

— Пошли! — сказал Иван Сергеевич.

Они повиновались машинально, глухие и слепые ко всему, кроме своих нарядных «дочек». У Ивана Сергеевича мелькнула дурная мысль, что кукол следовало бы отобрать, зачем даром пропадать чудесным игрушкам, из-за которых он обрыскал всю Москву. Да ведь едва ли они скоро понадобятся, а может, и вообще не понадобятся, да и девчонки почуют неладное.

Они двинулись длинным коридором. Девочки баюкали «дочек», Иван Сергеевич бережно нес свертки с ненужной одеждой. Ну и длинный же коридор, конца не видать.

Вот и хозяйство Николаши, а вот и сам Николаша со своей детской улыбкой на толстом добродушном лице.

— Чего вы так поздно? — сказал Николаша. — Я еще не завтракал.

— Вместе позавтракаем, — деревянными губами проговорил Иван Сергеевич.

Почему девочки вдруг всполошились? Не было ничего зловещего, ничего подозрительного. Вошли же они вчера без всякого колебания в ванную комнату. Что им здесь не показалось?.. Да ведь они были дикарками, зверюшками, с безошибочным инстинктом зверя. И чем-то им пахнуло из-за толстых стен, какой-то тайный шепот толкнулся в сердце. Уперлись, ни в какую. А потом пытались бежать, не выпуская из рук кукол. Пришлось Николаше взять их в охапку и силком втолкнуть в газовую камеру.

После, за завтраком, Николаша уверял, что жертва не испытывает мучений, циклон действует практически мгновенно. Возможно, так оно и есть, хотя кто это проверял?..

А Хозяин нисколько не сердился на Ивана Сергеевича. Он позвонил среди дня и велел доставить вечером жену профессора Коробчинского, известного ларинголога. Она и сама была ученой дамой, преподавала историю музыки в консерватории. В шесть часов вечера серая «Победа» медленно вползла с улицы Герцена во двор консерватории и остановилась неподалеку от служебного входа.

Он хотел покататься на своем чудесном «феррари», но ему опять не разрешили. Вернее сказать, разрешили, но только в качестве пассажира, мол, гололед, опасно. Он в гробу видел такие поездки. Ему нужно сжимать в руках руль и мчаться по своей Москве, пусть не такой большой, как всамделишная — она была выкроена из его участка на Воробьевой взлобке, — но не менее увлекательной для езды: с перекрестками, светофорами, дорожными знаками, придирчивыми постовыми, неосторожными пешеходами, выпархивающими из-под серебряного носа машины. Эту маленькую Москву построили для Генсека, когда он захотел сам водить новую машину — великолепный полугоночный «феррари», подаренный ему итальянскими безработными. Регулировщики попадались такие въедливые, что от них не отделаться было штрафом, не откупиться лишней десяткой, приходилось дарить экземпляр последней его книги «Ренессанс» с автографом. Сейчас одрожливая боязнь лишиться шоферских прав, заискивание перед орудовцами, унизительные взятки вспоминались с удовольствием, то была настоящая жизнь, азартная и горячая, а не сонное переползание изо дня в день. Случалось, он вообще переставал замечать, что живет. То ли его усыпляли, то ли настолько ослабляли все функции организма, что он выпадал из сознания. Считалось, что все это делается для его же блага, чтобы он в нужную минуту восстанавливал форму, необходимую для руководства государством, борьбы за мир во всем мире, окончательного построения социализма в одной отдельно взятой стране, а также для приема иностранных правительственных делегаций. Он столько женщин не перецеловал за всю свою долгую и богатую летучими романами жизнь, сколько начмокал за последние годы мужских лиц — белых, черных, желтых. Раньше он целовался в аэропортах — он любил эти поцелуи на свежем воздухе, под огромным аэродромным небом, в грохоте прогреваемых моторов, но сейчас встречи и расставания происходили в Кремлевском Дворце — торжественно и пышно, но в этих объятиях не было прежней сладости. Уж больно строгий режим установил ему академик Берендеев, кстати, куда он исчез?.. Сейчас кто-то другой распоряжается командой здоровья, но и его почти не видно, а заправляет всем хамоватый парень по кличке Член. Эта уникальная спасательная команда была создана главой советской медицины Берендеевым специально для Генсека из отборных молодых людей. Каждый мог подменять один из больных, изношенных органов Генерального секретаря: желудок, почки, печень, сердце, легкие, поджелудочную железу, мочевой пузырь и т. д.