Из девятого:
Я не держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер.
А в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно, что жилы отворить.
Почти ежедневно повторял он:
В тот день всю тебя от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Таскал за собой
[47] и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
(«Марбург»)
Я уверена, что он жалел, что не сам написал эти четверостишия, так они ему нравились, так были близки ему, выражали его.
Пришлось бы привести здесь всего Пастернака. Для меня почти все его стихи — встречи с Маяковским.
* * *
Крученых Маяковский считал поэтом — для поэтов. Помню, как он патетически обращался к окружающим:
Молитесь! Молитесь!
Папа римский умер,
прицепив на пуп
Заклинанием звучали строчки из «Весны с угощением»:
Для правоверных немцев
всегда есть —
дер гибен гагай.
Эйн, цвей, дрей.
«Эйн, цвей, дрей» вместо крученыховского «Клепс шмак».
Этим заклинанием он пользовался главным образом против его автора.
Часто трагически, и не в шутку, а всерьез, он читал Чурилина:
Помыли Кикапу в последний раз.
Побрили Кикапу в последний раз.
(«Конец Кикапу»)
И. Г. Эренбург вспоминает, что Маяковский, когда ему бывало не по себе, угрюмо повторял четверостишие Вийона:
Я — Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Маяковский любил играть и жонглировать словами, он подбрасывал их, и буквы и слоги возвращались к нему в самых разнообразных сочетаниях:
Зигзаги
Загзиги.
Кипарисы
рикаписы
сикарипы
писарики
Лозунги
Лозгуны
— без конца…
Родительный и винительный падежи он, когда бывал в хорошем настроении, часто образовывал так: кошков, собаков, деньгов, глупостев. Непрерывная игра словами шла за картами:
В ожиданье выигрыша
приходите вы и Гриша.
Оборвали стриту зад,
стал из стрита три туза.
Козыри пики — Пизыри коки.
Туз пик — Пиз тук.
Он много рифмовал по поводу и без конца.
О пивной, в которой надумали расписать стены фресками:
Сижу под фрескою
и пиво трескаю.
О предполагаемой шубе:
Я настаиваю,
чтобы горностаевую.
И просто так:
Ложе прокрустово —
лежу и похрустываю.
Обутые в гетры,
ходят резон д'етры.
Молоко лакал босой,
обожравшись колбасой.
Где живет Нита Жо?
Нита ниже этажом.
Строго вопрошал и сам себе испуганно отвечал:
Кто ходит в лесу рогат? —
Суррогат.
Горький вспоминал, что, когда они познакомились, Маяковский без конца повторял:
У Эренбурга в его «Книге для взрослых» есть краткие, но очень точные, выразительные воспоминания о Маяковском. В них он рассказывает, что в свою последнюю поездку в Париж Маяковский «сидел мрачный в маленьком баре и пил виски „Уайт хорс“». Он повторял:
Хорошая лошадь Уайт хорс,
Белая грива, белый хвост.
Когда-то мы придумали игру. Все играющие назывались Фистами. Водопьяный переулок, в котором мы тогда жили, переименовали в Фистовский и стали сочинять фистовский язык. Эта игра увлекала Маяковского несколько дней. Он как одержимый выискивал слова, начинающиеся с буквы Ф или с имеющейся в них буквой Ф, и придавал им новый смысл. Они означали не то, что значили до сих пор.
Вот примеры, записанные тогда же:
Фис-гармония — собрание Фистов.
Соф-около — попутчик.
Ф-или-н — сомнительный Фист.
Ф-рак — отступник.
Фи-миам — ерунда.
Фис-пташка — ласкательное.
Га-физ — гадкая физиономия.
Ф-рукт — руководитель Фистов.
Ан-фиски — антифисты.
Тиф — тип.
Фис-тон — правила фистовского тона.
Со-фисты — соревнующиеся.
До-фин — кандидат.
Физика — учение Фистов.
Ф-ура-ж — выражение одобрения.
Фишки — деньги.
Фихте — всякий фистовский философ.
Маяковский не только читал чужие стихи — он переделывал, нарочно перевирал их. Он непрерывно орудовал стихами — именно чужими, не своими. Себя он почти никогда не цитировал. Свои стихи он бормотал и читал отрывками, когда сочинял их; или же торжественно декламировал только что написанные.
Когда бы мы ни раскладывали пасьянс, он патетически произносил:
Этот смуглый пасиянец.
Золотой загар плеча.
Вертинского он пел так:
Еловый негр вам подает манто.
Куда ушел ваш кисайчонок Ли?
(«Лиловый негр!»)
Строку Пушкина:
Незримый хранитель могу чемодан
(«Песнь о вещем Олеге»)
(вместо — «могущему дан»), А. К. Толстого:
Шибанов молчал из пронзенной ноги.
(«Василий Шибанов»)
Пастернака:
И пахнет сырой грезедой резедонт…
(«Сестра моя жизнь…»)
(вместо — «резедой горизонт»).
Кирсанова встречал словами:
Поцелуй бойца
Семена
в моложавый хвост
