Скажу я вам: нет хуже трагедии, чем сбывшаяся мечта. Счастливый брак меня подкосил, я совсем растерялась: что делать? Как теперь жить?
Даже свекровь не спасает: ее ложка дегтя утонула в нашей с Робертом бочке счастья.
Как истинно русская к благу я не привыкла, вот и дернула к Фросе приключений искать.
И кто знает, не добрый ли человек приказал схватить меня и сюда усадить, чтобы спасти от дальнейших дурацких поступков.
Тогда зачем меня в комнате этой держать?
Гораздо надежней лишить меня жизни: тогда уж точно глупостей не совершу, а на них я огромная мастерица…
И тут меня осенило: вот он, мой эгоизм, при чем здесь, черт возьми, я?! Хватая меня, верзилы Фросю мою хватали – я же у ее картины стояла. И блуза на мне ее была.
Но за что хватать мою Фросю?
Она же ни рыба ни мясо: безобидна, безгрешна, добра. У нее давно отобрали, все, что смогли – точнее, все, что было у Фроси. Остался только талант, его-то не отберешь. И защищаться она не умеет, и на хитрость ведется…
Нет, что-то не вяжется здесь…
Тут и порнуха припомнилась. Как странно ее снимали. Что за порно, когда все одеты? И этот Арнольд со своею капустой – комичный, черт возьми, персонаж!
Мысль вернулась в пункт отправления: «Да нет, это розыгрыш! Проводят меня, как последнюю дуру!»
Я глянула на Фросю; и она с улыбкой глянула на меня.
«Нет, все же ей надо было идти в артистки!»
– Ефросинья, хватит меня дурить, – сказала я со смешком, игриво толкая подругу в бок.
– То же самое могу сказать и тебе, – рассмеялась и Фрося. – Это надо же такое придумать? А я, глупая, повелась. Да любой же знает, какая ты фантазерка! И приколистка!
Она глянула на часы и нахмурилась:
– Ну все, Софья, хватит, пошутили и будя. У меня важная встреча на вечер намечена. Опаздывать я не могу.
«Ох и хитрунья», – подумала я и насмешливо предложила:
– Поэтому быстро зови орлов, пусть везут нас обратно. Я устала, ванну принять хочу, лобстера слопать, хлебнуть твоего винца.
Фрося, кивая, так же, с улыбкой, начала меня убеждать, что она все понимает, но шутка подзатянулась и Германия погибает без ее гениальных картин, и встреча уже под вопросом.
Я со всем соглашалась:
– Да-да-да, поэтому быстро зови орлов. Черт с ними, с долларами, раз дело такое – верну!
– Конечно-конечно, – вторила Фрося, – вернешь-вернешь и самой себе. Придумано гениально.
– Спасибо, но выдумка не моя, – пыталась я повернуть на серьезное.
Да какой там, Фрося грозила мне пальцем:
– Софья, пора! Быстро зови орлов!
Уж не знаю как долго мы препирались бы – обе упрямые – но за дверью послышался топот и голоса. Кто-то кого-то ругал, кто-то перед кем-то оправдывался – разумеется, все это делалось матом.
Естественно, и я, и Фрося отнеслись к этому с интересом, как ко второму (а для меня уже и третьему) действию фарса: обе заинтригованно переглянулись и воззрились на дверь, изогнувшись знаком вопроса.
«Что будет дальше?» – хотелось нам знать.
И мы быстро узнали: дверь распахнулась – на пороге вырос здоровенный мужик. Из-за его спины десятиголовым чудовищем торчала свита из родных мне верзил и из совсем незнакомых.
Фрося смущенно сказала:
– Здрасте.
Я состроила рожицу и показала верзилам язык.
Здоровенный мужик опешил, а верзилы скорбно «пожалились»:
– Видишь, батя, это просто чума. Черт рядом с ней отдыхает. Замучились мы.
Интеллигентный ткнул в свой роскошный фингал (ну что я за мастерица!) и промямлил:
– Орехоколом, бля, наварила.
«Неужели?» – подивилась я, гадая где раздобыла орехокол – всего не упомнишь в батальной сумятице.
Интеллигентный же сокрушился едва не до слез:
– Живому человеку по лицу железным орехоколом! Креста на ней нет!
– Свой крест я ношу с собой! – отрезала я, но, похоже, никто меня не услышал.
Все смотрели на батю, на здоровенного мужика. А он уже на Фросю смотрел и бубнил:
– Значит на той нет креста… А на этой? – Он ткнул толстым пальцем в мою подругу.
Та зачем-то снова пропела «здрассье» и покраснела – мол кроткая дурочка.
Верзилы на уловку не повелись: дружно пожали плечами и дружно признались:
– Батяня, про нее еще не успели понять. Гадаем. Только вот появилась, но подружка чумы, так что, хорошего мало.
– Яс-сно, – с неясной угрозой пропел здоровенный мужик, из чего мне стало понятно, что не ясно ему ничего, оттого он сердит, а уж на ком выместить зло он найдет: нас с Фросей воочию видит.
«Похоже, ему не до шуток, – ежась, подумала я. – Неужели не врет Ефросинья? Неужели весь этот прикол совсем не прикол?»
Я растерянно глянула на подругу: ей хоть бы хны. Крутит глупой башкой на верзил, на их шефа и думает, что ей здесь отечественное кино.
А здесь не отечественное кино!
Здесь хуже!
Гораздо хуже, хоть кажется, хуже и не бывает. Так думала и сама, теперь же глянула на «батяню» и поняла: «Бывает и хуже!»
А когда «батяня» цокнул фарфоровым зубом, я совсем обомлела: по опыту знала, так зубом цокать может лишь тот, у кого руки по локоть в крови.
«Фрося сейчас на мели, – мгновенно смекнула я, – такого „мастера“ ей не купить. Значит это, увы, не прикол!»
Тут уж и я, культурно кивнув головой, брякнула шефу:
– Здрассье.
– Покедова, – с угрозой ответил он, и дверь притворилась.
Глава 7
ЦВЕТОЧНИЦА
Она была необычным ребенком. В детском доме ее дразнили врушкой. Дразнили дети – воспитатели называли сказочницей и фантазеркой.
Врушкой она не была никогда. Фантазеркой? Быть может, но скорее мечтательницей. Она мечтала…
Стоя за прилавком цветочного магазина, она мечтала о…
Впрочем, это секрет. Об этом знают только она и ее фиалки, любимицы-сенполии. Только их нежным перламутровым лепесточкам и мягким бархатным листочкам она доверяла свои тайны – она пропитывала цветы таинственностью, которой много в природе и совсем нет в городе. Тихим ангельским голоском она пела им свои песни-мечты, доверчиво пела о сокровенном. Сенполии знали все девичьи секреты – может поэтому и раскупались так быстро они, ведь каждому известно как манит загадка.
Да-да, малютки-сенполии не застаивались на прилавках, а ведь покупателей было немного. Несмотря на то, что цветочный магазинчик расположился у входа в метро, покупателей было совсем немного: от силы пять-шесть человек за весь день. Из чрева подземки валила масса народа, но всем было не до цветов, все куда-то спешили, толкались, неслись, пробегая мимо…
Но уж тот, кто случайно зашел, обязательно уходил с покупкой. И так мила была продавщица, и так загадочны были цветы, что хотелось улыбаться, и почему-то очень хотелось любить. И делать добро…
С беспричинной (но мы-то знаем уже что причина была), задумчивой и сердечной улыбкой уносили люди в старомодных горшочках чужую тайну. К себе, домой. Уносили хорошую тайну. (В этом мире так мало хороших тайны.)
«Ах, – думали люди, любуясь сенполиями, – какие волшебные фиалки. И стоят недорого. Сколько там зарабатывает эта симпатичная девушка, наверняка, копейки. И за эти копейки она согласна ковыряться в земле! Нет, что ни говори, но все эти цветочницы – необыкновенные женщины».
Да-да, так думал каждый, уходя из цветочного магазинчика. И это чистая правда. Женщины, выращивающие цветы и торгующие цветами, обладают невероятным терпением. С потрясающей легкостью они готовы ради чужой красоты жертвовать даже собой – вряд ли это в природе женщины. Да, цветочницы действительно необыкновенные. Все-все без исключения.
НЕЗНАКОМЕЦ
В этот день она была особенно мила. Словно с утра ждала чего-то светлого, необычного. Надела новое розовое платье, долго укладывала в кокетливую прическу свои длинные пепельные волосы (все говорят, что очень красивые), подкрасила серые, чуть раскосые глаза, слегка тронула карандашом тонкие, изумленно изогнутые брови… Даже губная помада ей пригодилась сегодня – дело невиданное.
