Грунлаф с издевкой улыбнулся:
— Действительно, на мече есть родовой знак синегорского князя, но такого знака нет на тебе самом. Кто подтвердит, что ты и впрямь властелин Синегорья? Может быть, мои советники, благородные Хормут и Крас?
Грунлаф вопросительно посмотрел на сидевших рядом советников.
— Нет, какой же это Владигор! — хмыкнул Хормут. — Я разговаривал с князем Синегорья в Ладоре, и между красавцем Владигором и этим страшилищем нет никакого сходства.
Потом слово взял Крас:
— Я тоже видел Владигора, это был поистине красивый мужчина, совсем не похожий на урода, который здесь клянется, что является синегорским правителем.
Грунлаф задумался, подперев подбородок рукой:
— Та-ак, получается, что или в Пустень приехал не Владигор, а некое чудовище, выдавшее себя за Владигора, или этот урод в последний момент каким-то образом занял его место на состязаниях. Но как же это могло случиться? Я допрашивал дружинников Владигора — все они утверждают, что еще утром видели князя живым и невредимым. На ристалище их господин не снимал маску до самого конца, и они не могли сказать, кто стрелял из самострела: их князь или кто-нибудь другой. Во всяком случае, в этом уроде они признать своего властелина отказались.
Грунлаф, казалось, в самом деле был озадачен. Он так хотел выдать свою дочь за героя Владигора, благородного, мужественного красавца. Теперь же получалось, что Кудруна, по его воле, будет принадлежать отвратительному на вид существу, — просто даже смотреть на этого урода было противно не то что юной девушке, но и ему, Грунлафу, стойкому в боях мужчине, не раз видевшему ужасные раны, уродливые лица, обезображенные смертью тела.
— Грунлаф, — произнес неожиданно Владигор, чем вывел князя игов из состояния задумчивости, — ну кто же, кроме меня, Владигора, мог приехать к тебе с новым оружием, с самострелом? Кто, как не я, каждый день в одном из залов своего дворца посылавший из этого самострела в глиняных болванов тяжелые стрелы, сумел бы поразить все цели и даже сбить летящую в твою дочь стрелу какого-то сумасшедшего! Только мне одному удалось подсмотреть в книге кудесника Белуна, моего учителя, секрет изготовления этого сильного оружия, превосходящего по мощи и меткости любые луки! Да, возможно, я наказан какими-то злыми силами именно за то, что ослушался совета Белуна и решил показать людям оружие другого Времени и Мира. Но за что же сковал ты меня цепями? Разве я не добровольно положил на землю меч? Разве я причинил кому-либо зло? Кто-то заколдовал меня, изуродовал мое лицо, покуда я находился в маске, но, клянусь честью, своим отцом, отчими богами, Владигора я не убивал, потому что тогда мне бы пришлось убить самого себя. Ты видишь перед собой Владигора, князя Синегорья!
Грунлаф потер лоб, потом спросил у Краса:
— Мудрейший, что говорит твоя наука о возможности превращения красивого лица в уродливое, да еще за короткое время? Кто мог совершить такое превращение, кому это могло быть нужно?
Крас, изображая на своем лице недоумение, развел руками:
— Благороднейший, моя наука не способна на такие превращения, но в словах урода ты найдешь ответ на свой вопрос. Разве не сообщил он тебе, что нарушил запрет кудесника Белуна и открыл всему миру новое оружие, описанное в каких-то тайных книгах? Вот и поплатился он за это, во что я охотно верю. Впрочем, Владигор перед тобою или нет — для тебя, благороднейший, теперь нет разницы. Неужели ты позволишь этому уроду приблизиться хотя бы на расстояние выстрела из этого оружия к постели своей дочери? Нет, конечно!
Грунлаф вскочил с места. Он был в полном отчаянии.
— Ну дай, дай мне, урод, называющий себя Владигором, какие-нибудь доказательства того, что ты на самом деле не убивал князя Синегорья, не похищал его ради того, чтобы стать моим зятем! Меч, самострел, перстень с печаткой князя Синегорья, снятый с твоего пальца, — все это не убеждает меня в твоей невиновности! Если я буду уверен в том, что ты и впрямь Владигор, я, по крайней мере, не казню тебя! Мы найдем твоего Белуна, уговорим или заставим его вернуть тебе прежнее лицо! Ну же, говори, говори!
Владигор, не боявшийся смерти, но страшившийся за судьбу Синегорья, заговорил:
— В горнице, где поселился я в твоем дворце, должен находиться кожаный мешочек. В нем я привез драгоценности дочери твоей, Кудруне. Я так был уверен в своей победе, что приготовил для супруги свадебный подарок. Пусть принесут мешочек, если он, конечно, не похищен кем-нибудь из дворцовых служителей. Он запечатан восковой печатью казначейства Владигора, сама же медная печать осталась у Любавы, правительницы Синегорья на время моего отсутствия. Когда сюда доставят драгоценности, я смогу подробно рассказать тебе, что находится в мешке. Мог бы самозваный Владигор сделать это? Не думаю!
Грунлаф оживился. Доверие к этому уроду возрастало в нем с каждой минутой. Он не мог забыть, как рыдал урод, увидев свое лицо в начищенном до блеска панцире убитого воина. К тому же именно этот несчастный своим метким выстрелом защитил Кудруну.
— Хормут, распорядись сейчас же принести мешок, а если его там нет, допроси с пристрастием всех слуг, кто убирал в горнице, отведенной Владигору!
Хормут тут же удалился, а Владигор продолжал говорить:
— Еще я смог бы нарисовать план моего дворца. Хормут, когда был с посольством у Владигора, наверняка запомнил, как его вели по помещениям от входа во дворец к тому залу, где я принимал его. Только… только тебе нужно будет приказать снять оковы хотя бы с одной моей руки.
Грунлафу и это предложение показалось дельным, он тут же, вызвав колокольчиком слугу, распорядился принести чистый лист пергамента, а также позвать кузнеца с зубилом и молотком. Скоро одна рука Владигора была свободна. Остро заточенный кусочек ивового уголька позволил Владигору, перед которым слуга держал на доске пергамент, изобразить план переходов его ладорского дворца.
Хормут долго не возвращался, и подозрение, что урод его пытался обмануть рассказом о драгоценностях, уже закралось в сердце Грунлафа. Он спросил у Краса:
— Скажи, умнейший, ты бы смог, не раскрывая кожаного мешка, увидеть в нем то, что никогда не клал туда своей рукой?
Крас улыбнулся. В его планы не входило убеждать Грунлафа, что урод не является в действительности Владигором, поэтому кудесник ответил прямо:
— Даже не потрясая находящимися в мешке вещами, я, ощущая тепло, исходящее от них, уверенно сказал бы, из какого материала изготовлены они, но описать их форму, увы, не сумел бы. Не думаю, что это чудовище опередило меня в своих способностях. Впрочем, мы пока не видим никакого мешка…
Тут дверь отворилась, и вошел Хормут с кожаным мешком в руках.
— Государь, твои слуги настолько честны, что даже не посмели прикоснуться к вещам того, кого называли Владигором! — возвестил он.
Крас поправил советника Грунлафа:
— Не от избытка честности проистекало это, благородный Хормут. Просто слуги Грунлафа, зная о том, что произошло в последний день состязаний, побоялись воспользоваться имуществом страшного оборотня.
— Не будем спорить! — оборвал Краса Грунлаф. — Где же здесь печать? Хормут, посвети!
Хормут поднес свечу поближе к мешку, и Грунлаф воскликнул:
— Так и есть, печать казначейства Синегорья на месте! — И, уже обращаясь к узнику, сказал: — Ты, кто называет себя Владигором, опиши-ка эту печать!
— Справа на ней вырезан волк, положивший на сундук передние лапы, — ответил Владигор, — а слева — родовой знак князей Синегорья.
Грунлаф одобрительно кивнул головой. Потом, заслонив своим телом стол, Грунлаф вывалил содержимое мешка поблизости от подсвечников и восхищенно произнес:
— Ого! Богатые дары вез благородный Владигор моей дочери! Они достойны княжны Кудруны!
И вот Владигор по требованию Грунлафа стал перечислять все предметы, что были положены в мешок, и поскольку отбирал он подарки для той, которую любил, тщательно, желая вызвать у нее чувство благодарности, то помнил каждое украшение, каждую его деталь, и ему было нетрудно описать их подробно и точно.
