Устроили в Ладоре и водопровод — вода от источников, что били у подножия Дворцового холма, текла по врытым в землю глиняным, обожженным до крепости необыкновенной трубам прямо в нижние кварталы города, в подол и в слободы. Всякий, захватив из дому деревянные ведра, мог без труда набрать чистой, как слеза младенца, ледяной воды.
А вот оборонительные сооружения Ладора в последнее время сильно беспокоили Владигора. Построенные еще при прадеде его, сильно обветшали они, кое-где обвалились. Князь сердцем чуял, что грядут лихие времена и стены с башнями нужно обновлять немедля, потому-то он полдня и просидел с городовым мастером над чертежом Ладора, искусно выполненным на пергаменте ладорской выделки.
— Чего тебе? — резко обернулся Владигор, заслышав чье-то осторожное покашливание, и увидел безусого отрока Хлада, челядника, что служил вестником при дворце.
— Осмелюсь обеспокоить, князь, — тихо заговорил Хлад, — но у дверей уже довольно долго вас ожидает какой-то человек. Из Бореи, говорит. Кто его впустил во дворец, не ведаю, да и привратники сказали, что неизвестных не впускали, — врут, наверно, — улыбнулся отрок, — не мог же сей человек пролезть в окошко или пройти сквозь стену.
— Отчего же… — задумчиво молвил Владигор. Он был недоволен тем, что ему помешали, но при слове «Борея» встрепенулся. Ведь именно со стороны Бореи он и ожидал нападения после того, как оскорбил Грунлафа отказом жениться на его дочери. И вот снова Борея «стучалась» в его дверь, но с чем же на сей раз?
— Спросил, откуда из Бореи прибыл этот человек?
Отрок снова кашлянул в кулак, сказал:
— Говорит, что из страны игов…
— Впусти! — сам не понимая, почему он так спешит увидеть человека, пришедшего из страны Грунлафа, сказал Владигор, а потом, обращаясь к Яну, мягко проговорил: — Мастер, продолжим завтра. Приходи ко мне пораньше.
Ян поклонился и пошел к дверям, Владигор же, вовсе не желая, чтобы кто-то из борейцев видел план крепостных стен и башен, поспешно свернул пергамент. Едва успел он это сделать, как дверь, только что закрывшаяся за Яном, распахнулась и в покой проскользнул человек с ярко-рыжей бородой, весь закутанный в мантию серого цвета. Он тут же пал на колени и трижды стукнулся лбом о доски пола, потом воздел руки и проговорил с восторгом:
— Великий Сварог, многосильный Перун, благодарю вас за то, что не воспрепятствовали мне лицезреть благороднейшего князя Поднебесного мира, храбрейшего из храбрых, мудрейшего из мудрых, славного Владигора!
И вновь тремя ударами лбом об пол засвидетельствовал он глубокое почтение, а потом, не вставая с колен, пополз к Владигору, то и дело стуча лбом об пол. Князю уже стало досадно, что разрешил допустить к себе борейца, неведомо как проникшего во дворец. Бореец же, преодолев расстояние от двери до стоявшего у стола Владигора, обхватил его сапоги и с жаром принялся их целовать. Этого синегорец уже стерпеть не мог. Резко подняв ногу, Владигор с гадливостью высвободил ее из объятий рыжебородого и решительно потребовал:
— Довольно! Хватит! Говори, кто ты такой, как проник во дворец и что тебе нужно от правителя Синегорья?!
Рыжебородый медленно, с трудом поднялся с колен. Его некрасивое горбоносое лицо с коричневатой кожей выражало радость.
— Вот я у твоих ног, Владигор, и если бы знал ты, кем послан я, то не стал бы пихать меня ногами и дал бы облобызать твои сапоги, сапоги благороднейшего и умнейшего…
— Отвечай на вопрос! — прервал его Владигор, уже готовый приказать, чтобы стража выгнала этого несносного и подозрительного человека.
— Сейчас отвечу, храбрейший из отважных, — закивал бореец, приторно улыбаясь. Потом, будто не надеясь на то, что княжеская горница — безопасное для него место, оглянулся назад, зачем-то приложил руку ребром к краю рта и приглушенно заговорил: — Благороднейший, есть в Поднебесном мире одна дева, которая не спит ночами, проплакала все очи, похудела, и все из-за страстной любви к тебе. Уверен я, что ты не удивился, услышав об этом, — знаю, многие мечтают пусть не о браке с тобой, а хотя бы о том, чтобы ты хоть ненадолго разделил с ними ложе.
Владигор поморщился. Он на самом деле знал об этом, а поэтому был разочарован, подозревая, что к нему явился обычный сводник, зарабатывающий серебро на устройстве браков, а то и просто любовных свиданий.
— Ты говоришь так долго и так… скучно, — сказал Владигор пренебрежительно.
Бореец испугался:
— Ах, Стрибог Великий! Короче буду говорить! Знай, что не просто дева тоскует о тебе всечасно, а… а прекрасная Кудруна, дочь Грунлафа, князя игов.
Владигор не ожидал такого поворота дел. Правда, он никогда не видел Кудруны, но сердце его вдруг забилось — приятно было сознавать, что княжеская дочь сгорает от любви настолько, что ее чувство стало достоянием посторонних лиц. Впрочем, Владигор быстро справился с волнением, скрыв его за напускной строгостью:
— А, так ты от Грунлафа! Одному не удалось улестить меня браком с Кудруной, так другой явился? Передай же Грунлафу, что никогда…
Владигор не успел договорить. Рыжебородый вцепился в его руку, и не успел князь отдернуть ее, как она была осыпана поцелуями.
— Нет, великолепный, нет, блистательный! — скороговоркой заговорил бореец. — Не Грунлаф, а сама Кудруна, более не имея сил сдерживать чувства свои и уже готовая пронзить себе прелестную грудь кинжалом, послала меня тайно, велев передать, что если Владигор вторично откажет ей в союзе брачном, то лишь могила сможет прекратить ее страдания, ставшие нестерпимыми. Ах, как мучается девушка, князь! Целыми днями сидит она у окошка и смотрит на дорогу, что ведет к Синегорью, ожидая, не покажется ли всадник, дорогой ее сердцу? То целыми днями плачет Кудруна, нет, рыдает, то вдруг начнет, словно безумная, кататься по полу, приговаривая: «Ах, Владигор, Владигор! Зачем ты разбил мое сердце? Сколько прекрасных князей сватались за меня, но всех я прогнала ради тебя одного!» Поверь, Владигор, нет в Поднебесном мире человека более несчастного, чем Кудруна!
Сильное смущение охватило сердце Владигора, доброе от природы: «Неужели я явился причиной несчастья девушки? Я, преисполненный любви к людям, не желающий никому зла?» Бореец, как видно, уловил настроение князя и, живописуя мучения Кудруны, все с большим жаром рассказывал о ней, а когда увидел, что Владигор даже рукой провел по вспотевшему лбу, даже, отвернувшись, согнал с глаз невольно навернувшиеся слезы, то, придав своему голосу особое, таинственное звучание, добавил:
— Нет, не одни слова печали и горячего призыва к любви привез я в Ладор, князь Синегорья, не одни!
И, приподняв полу мантии, в которую был закутан от плеч до щиколоток, бореец снял с пояса кожаный мешок. Видя, что князь внимательно следит за его движениями, уже неторопливо развязал ремешок, что стягивал верх мешка, и вытащил из него плоский деревянный ящичек. Щелкнула пружинка замка, и вот уже была откинута крышка… Но перед тем как показать Владигору содержимое ящичка, рыжебородый торжественно сказал:
— Благородный князь! Разве могут слова о любви Кудруны тронуть твое сердце?! Нет, вряд ли. Вот поэтому прелестная княжна велела показать тебе, желанному, изображение лица своего, исполненное красками на деревянной доске. Лицезрей его, но знай, что в жизни Кудруна еще краше.
И Крас, ибо рыжебородым борейцем был не кто иной, как колдун, придерживая портрет за края, чтобы не закрывать изображение, показал его Владигору.
Владигор взглянул на портрет — и вздрогнул. Никогда прежде не видел он изображений людей, сделанных разноцветными красками, да еще так искусно. Разум ему подсказывал, что перед ним всего лишь деревянная доска, покрытая красками, но чувства отказывались принимать доводы рассудка. «Нет, — говорил он себе, — это живая и очень красивая девушка! И несомненно, что в жизни она точно такая же, какая явилась нам нарисованной на доске».
Владигор был ошеломлен. Да, если Кудруна и впрямь была такой, как изобразил ее неизвестный мастер, то краше женщины, чем она, князь в жизни не встречал. Душа молодого мужчины, неотрывно глядевшего на портрет, была притянута к образу никогда не виданной им девушки, и чары, подобные невидимым нитям, уже стали опутывать сознание Владигора. На миг ему почудилось, что без Кудруны он больше жить не сможет…
