В этот момент Жакмор увидел кузнеца и любезно его поприветствовал: «Здравствуйте!»

Тот вышел из темного угла. Вид у него был, как всегда, впечатляющий, но сейчас, благодаря расплывшимся в сумраке формам, размеры увеличились, а впечатление еще больше усилилось.

— Зачем пожаловали? — спросил он.

— Увидеться с портнихой.

— Вам здесь делать нечего, — заявил кузнец.

— Я хотел понять, почему так получается, — пояснил Жакмор. — Ведь платья, которые носит Клементина, шьет она, и это меня заинтриговало.

— Зря стараетесь, — ответил коваль. — Платья — не патентованные, шить их может кто угодно.

— Но нельзя же слизывать все модели подряд, — сурово возразил Жакмор. — Это просто неприлично.

— Только без скабрезностей, — сказал кузнец. Руки у него были действительно огромные. Жакмор почесал подбородок, посмотрел на пузырящийся потолок и подвешенные к нему липкие ленты с дохлыми мухами.

— Ладно, но сколько же можно шить?! — удивился он.

— Эти платья заказываю я, — угрожающе произнес кузнец. — И плачу за них тоже я.

— В самом деле? — переспросил Жакмор, поддерживая светскую беседу. — Не иначе как для вашей молодой очаровательной супруги?

— Не имеется.

— Гм, гм… — запнулся Жакмор. — Но позвольте, с каких моделей она их копирует?

— Она их не копирует, — сказал кузнец, — она их видит. И делает их такими, какими они ей видятся.

— Ха-ха, — засмеялся Жакмор. — Только не надо мне вкручивать!

— Я никому не вкручиваю, — откузнил кузнец. Вглядевшись в лицо старой портнихи, Жакмор только сейчас понял, что на ее закрытых веках были нарисованы глаза. Заметив удивление психиатра, кузнец пояснил:

— Нарисованные глаза — это для того, чтобы с улицы никто ничего не заметил. Если бы вы не вошли, вы бы тоже ничего не заметили.

— Но я постучал, — сказал Жакмор.

— Да, — признал кузнец, — но она же не видит, вот и сказала «Войдите!», не зная, что это были вы.

— Но она все же сказала «Войдите!».

— Просто эта старая курва хорошо воспитана. В течение всего разговора портниха доделывала рюшки на поясе белого пикейного платья, которое Клементина надевала накануне.

— Неужели она работает с закрытыми глазами? — допытывался Жакмор, зная наперед ответ и лишь желая в нем удостовериться.

— Нельзя говорить, что глаза закрыты, — заковалил коваль. — Глаза не могут быть закрыты только потому, что опущены веки. Они открыты вовнутрь. Если вы открытые двери завалите огромным валуном, то двери от этого не закроются. И окна тоже. Чтобы видеть на расстоянии, не глаза нужны, нет, а вы вообще в этом ничего не смыслите.

— Ну и ну, — опешил Жакмор, — если вы считаете, что в этой белиберде есть хоть капля смысла, то с вашей стороны это просто наглость.

— Нет у меня никакой стороны, — сказал кузнец. — И ничего я вам не считаю. Не отвлекайте эту старую шмару и оставьте нас в покое.

— Ладно, — произнес Жакмор. — Пусть!.. Я ухожу.

— Скатертью дорога, — подковал кузнец.

— До свидания, господин Жакмор, — попрощалась портниха.

И как Парка, чьи ножницы остались у точильщика, перекусила нитку зубами. Оскорбленный Жакмор гордо направился к выходу. У самой двери он нанес противнику последний решительный удар:

— Я отпердолю вашу служанку.

— Сделайте одолжение, — усмехнулся кузнец. — Я ее уже давно отпердолил и могу вас огорчить, она так себе. И задницей не вертит.

— Я буду вертеть за двоих, — парировал Жакмор, — и пропсихоанализирую ее напоследок.

Он гордо вышел на улицу. Мимо него, похрюкивая, промаршировали три свиньи. Он пнул как следует по последней поросячьей заднице, что имела вид порочный, и вновь поплелся по дороге.

Служанка по имени Красноноска делила чердак с часто сменяющимися подмастерьями: надрываясь в кузнице, они дохли как мухи, она же — двужильная — держалась молодцом. Даже высыпалась, так как в последнее время хозяин перестал орошать своими буйными извержениями ее девичью постель. Ухайдаканный подмастерье в орошатели и вовсе не годился; в его-то состоянии… Выжатая губка, тряпка, мочалка. Сразу же засыпал. А наутро спускался в провонявшую жиром и потом, несмотря на все старания Красноноски, мастерскую, где проводил весь день. Вот и сейчас он находился в кузнице; вошедший Жакмор обнаружил его у горна, в котором тот поддерживал огонь.

— Здравствуй, мальчик, — произнес Жакмор, подходя поближе.

Тот пробормотал «здрасте» и закрыл рукой лицо; согласно потешному обычаю проходящие мимо посетители отвешивали подмастерью оплеуху — раз он бил по железу, то кто-то же должен был, справедливости ради, давать ему сдачи.

— Хозяина нет, — с уверенностью сказал Жакмор.

— Нет, — подтвердил подросток.

— Ладно, тогда я пошел, — сказал Жакмор.

Он вышел, повернул налево, обошел дом, пересек двор, поднялся по внешней деревянной лестнице и очутился в темном коридоре, обитом досками. Справа, под скосом крыши, находилась комната Красноноски. Прямо, за большой дверью, располагался хозяин; его жилище занимало три четверти этажа, растягивалось влево и отчасти вправо, превращая комнату служанки в смежный чулан, отделенный от господских покоев лишь деревянной перегородкой, — просто, но практично.

Жакмор вошел без стука. Девушка сидела на кровати и читала газету семилетней давности. Новости приходили в деревню с опозданием.

— Ну что, приобщаемся к культуре? — начал психиатр.

Вид у него был по-детски жизнерадостный, естественный, совсем как у чулок, натянутых на насос, который выкачивает навозную жижу.

— Что — уж и почитать нельзя? — огрызнулась Красноноска.

«Как все-таки трудно с этими крестьянами», — подумал Жакмор.

Комната Красноноски изяществом не отличалась. Замытый пол, голые, побеленные известью стены и потолочные балки, стропилами переплетенные, решетками спутанные и дробным шифером повязанные. Внушительный слой пыли. Меблировка: кровать и стол, на котором стоит ведро с водой для всевозможных целей. В углу — сундук с жалкими служанкиными пожитками.

Этот монастырский аскетизм раззадоривал Жакмо-ра, щекотал в нем сладострастие и теловожделение атеиста, коим он и являлся, судя по всему, но судить было некому.

Он сел рядом с ней на скрипучую железную кровать… Больше некуда.

— Что ты интересного поделывала за это время? — спросил он.

— Да ничего, — ответила она.

Дочитала до конца страницу, сложила газету и сунула ее под подушку.

— Раздевайся и ложись на кровать, — приказал Жакмор.

— Ну вот! — сказала девушка. — Если вернется хозяин, мне придется снова одеваться, чтобы разогреть ему суп.

— Сейчас не вернется, — возразил Жакмор. — А потом, его дома нет, он у портнихи.

— Ну, придет потом, — сказала служанка и, подумав, добавила:

— Хотя бояться нечего.

— Почему?

— Он всегда возвращается оттуда каким-то… А почему вы хотите, чтобы я разделась?

— Это непременное условие для успешного психоанализа, — глубокомысленно изрек Жакмор.

Она покраснела и затеребила воротник.

— Ой!.. — прошептала она, потупив взор. — Даже хозяин никогда этого не делал.

Жакмор нахмурился. Что она имела в виду? И как бы у нее узнать?

— Ну… — запнулась она. — Я даже не знаю, чисто ли у меня там… вам будет неприятно…

Жакмор задумался… «Вечно они со своими головоломками…»

— Психоанализ… — начал он.

— Подождите, — попросила она. — Я сейчас.

Служанка встала, подбежала к сундуку, вытащила оттуда старую штору и завесила ею круглое окошко, через которое свет проникал в комнату. Голубые сумерки придали чердаку вид подвала.

— Кровать будет скрипеть, — заметил Жакмор, решив отложить психоанализ на потом. — Можно положить на пол твою подстилку?

— Да, — отозвалась она, задыхаясь от возбуждения.

Он чувствовал, как комната пропитывается запахом ее пота. Она наверняка вся влажная. Довольно-таки соблазнительно.