Жакмор застыл в нерешительности и огляделся. Никто не обращал внимания на его самозабвенное бегство. Церковь стояла на своем месте — белое яйцо с синим отверстием — витражом для высасывания. Оттуда доносилось тихое пение. Жакмор обошел здание, неторопливо поднялся по ступеням и вошел внутрь.

Стоя перед алтарем, кюре отбивал такт. Десятка два ребятишек пели гимн для первого причастия. Поэтические изыски заинтриговали психиатра, он подошел ближе и прислушался.

Шип-шиповник — нам цветок,

Жир да шкварки — сало наше,

Счастье нам — говна кусок,

А Иисус — намного краше.

Травка — это для скотины,

Мяско — это для папаши,

Волосины — для лысины,

А Иисус — намного краше.

Иисус — сверхурочка,

Иисус — прибавучка,

Иисус — роскошнючка…

Тут психиатр догадался, что автором гимна был сам кюре, и перестал вслушиваться, посчитав, что получить экземпляр из первых рук не составит труда. Музыка немного успокоила его встревоженный рассудок. Не желая отвлекать кюре от репетиционных занятий, он тихонько сел на скамью. В церкви было прохладно, детские голоса резонировали в просторном помещении, эхо цеплялось за резьбу на стенах. Блуждая взглядом по церковным интерьерам, Жакмор заметил, что амвон с крышкой вернулся на свое место, а два мощных шарнира отныне позволяли всей конструкции безущербно откидываться назад. Он вдруг подумал, что со дня крещения засранцев не приходил сюда ни разу, что время бежит, а оно и вправду бежало, так как тень уже успела погасить синее пламя витража, затихали детские голоса; таково уж взаимовоздействие музыки и темноты, ибо их вкрадчивость елейно промывает и перевязывает душу.

Из храма он вышел умиротворенным и сразу же решил зайти к кузнецу, чтобы не навлечь на себя гнев Клементины.

Вечер наступал. Жакмор шел по направлению к деревенской площади, ведомый легким парящим запахом паленого рога. Он закрыл глаза, чтобы не сбиться с пути, и нюх привел его прямо к мрачной лавке, в глубине которой подмастерье раздувал мехами огонь в жаровне.

Перед дверью стоял мерин в ожидании последней подковы. Его к тому же только что остригли, всего, за исключением нижней части копыт, и Жакмор с восхищением рассматривал красивые округлые бабки, покатую спину, мощную грудь и вздыбившуюся густую жесткую гриву.

Из темноты появился кузнец. Жакмор узнал в нем мужчину, который час назад приходил пытать жеребца.

— Здравствуйте, — сказал Жакмор.

— Здравствуйте, — ответил кузнец.

В правой руке он держал клещи с зажатым в них куском раскаленного металла. В левой — тяжелый молот.

— Подними ногу, — приказал он мерину.

Тот подчинился и был вмиг подкован. Густой голубой дым от паленого копыта заклубился в воздухе. Жакмор кашлянул. Мерин опустил копыто и постучал им по земле.

— Ну как? — спросил кузнец. — Не жмет?

Мерин покачал головой — мол, в самую пору, — положил ее на плечо кузнецу. Тот погладил ему ноздри. После чего животное с достоинством удалилось. На земле остались клочки волос, как на полу в парикмахерской.

— Эй! — крикнул кузнец подмастерью. — Подмети-ка здесь!

— Слушаюсь, — ответил подмастерье.

Кузнец развернулся, но Жакмор удержал его за руку.

— Скажите…

— Чего? — спросил кузнец.

— Не могли бы вы зайти в дом на скале? Один из детей уже пошел.

— Вам срочно?

— Да.

— А сюда он прийти не может?

— Нет.

— Сейчас посмотрю, — сказал кузнец и ушел в кузницу.

Навстречу ему выскочил вооруженный старой метлой подмастерье, который принялся собирать шерсть в одну омерзительную кучу. В кузнице было темно, оранжевое огненное пятно слепило и перекидывало тень с предмета на предмет. Заглянув внутрь, Жакмор различил около огня наковальню и лежащую на железном верстаке расплывчатую, вроде бы человеческую фигуру, от которой свет дверного проема оторвал серый металлический отблеск.

Появился кузнец с записной книжкой в руках. Увидев заглядывающего внутрь Жакмора, он нахмурился.

— Сюда не заходить, — проворчал он. — Здесь кузница, а не ризница.

— Прошу прощения, — прошептал заинтригованный Жакмор.

— Я зайду завтра, — сказал кузнец. — Завтра утром в десять часов. Чтобы все было готово. У меня мало времени.

— Договорились, — кивнул Жакмор. — И спасибо вам.

Мужчина вернулся в кузницу. Подмастерье закончил сбор шерсти и поджег кучу. Чуть не потеряв сознание от чудовищной вони, Жакмор поспешил ретироваться.

На обратном пути он заметил лавку портнихи-галантерейщицы. В окне он увидел старую женщину, сидящую посреди освещенной комнаты. Она дошивала английской гладью бело-зеленое платье. Задумавшись, Жакмор остановился, затем снова пустился в путь. Не доходя до дома он вспомнил, что несколько дней тому назад Клементина надевала точно такое же платье. Полосатое бело-зеленое платье с воротником и манжетами английской глади. Но ведь Клементина никогда в деревне одежду не заказывала? Или заказывала?

Жакмор проснулся. Всю ночь он безуспешно пытался разговорить служанку. И, как всегда, все закончилось случкой, и опять в этой странной позе на четвереньках, единственной, на которую она соглашалась. Жакмора начинала утомлять эта изнурительная немота, эти абстрактные ответы на конкретные вопросы, и только запах женской похоти, остающийся на его пальцах, мог утешить незадачливого экспериментатора. В ее отсутствие он негодовал, выдумывал наивные аргументы; в ее присутствии не знал, что и делать, — молчание было столь естественным, что нарушить его представлялось невозможным, а отупение — столь безыскусным, что борьба с ним казалась делом совершенно безнадежным. Он вновь понюхал свою ладонь, представил себя завоебателем, членотвердеющим по мере продвижения, — от таких мыслей плоть, прозябающая в тоскливой вялости, оживала.

Так и не помыв руки, он закончил свой туалет и направился к Ангелю. Ему очень не хватало собеседника.

Ангеля в комнате не было, что подтверждалось отсутствием реакции на три серии тройных постукиваний в дверь; идентичная процедура, предпринятая с целью проверки остальных помещений, позволила сделать вывод о выходе вон разыскиваемого лица.

В саду звенела пила. Вот он где.

Свернув на аллею, психиатр понюхал украдкой свои пальцы. Запах держался. Визг пилы приближался. У гаража он увидел Ангеля в синих хлопчатобумажных штанах, но без куртки; тот распиливал на козлах толстый брус.

Жакмор подошел поближе. Коряво расщепленный конец бруса упал на землю с глухим звуком. Под козлами росла внушительная куча желтых опилок, свежих и смолистых.

Ангель выпрямился и отложил пилу. Протянул руку психиатру.

— Видите, — сказал он. — Следую вашим советам.

— Лодка? — спросил Жакмор.

— Лодка.

— А вы знаете, как ее делать?

— Великих подвигов от нее не потребуется, — ответил Ангель. — Лишь бы держалась на плаву.

— Тогда сбейте плот, — посоветовал Жакмор. — Простой квадрат. И делать его легче.

— Да, но это не так красиво, — заметил Ангель.

— Ну, как акварель, — сказал Жакмор.

— Ну, как акварель.

Ангель снял пилу с козел и приподнял распиленный брус.

— А это для чего? — спросил Жакмор.

— Пока еще не знаю, — ответил Ангель. — Пока я только зачищаю неровные концы. Хочется работать начисто.

— Вы усложняете себе задачу…

— Это неважно. Все равно делать нечего.

— Забавно, — прошептал психиатр. — Вы не можете работать, не упорядочив рабочий материал.

— Могу, но не хочу.

— И давно это у вас?

Во взгляде Ангеля блеснула лукавинка.

— Это что же, форменный допрос?

— Да нет! — возразил Жакмор и поднес руку к лицу, делая вид, что хочет высморкаться и прочистить ноздрю.

— Профессиональный навык?

— Нет, — сказал Жакмор. — Если я не буду интересоваться другими, кем же интересоваться вообще?