Как мы пытались показать выше, что бы ни правило нашей жизнью — биологическая эволюция, Второй закон термодинамики или Бог, — это сила, не имеющая дело с личностью, но, в лучшем случае, лишь с видом. Это сила не всеблагая и не милосердная, может быть, в человеческом смысле, она даже вообще не благая (для личности). И, по-видимому, она не может быть всеведущей, разве что в отношении самых общих законов развития Вселенной.
Мало того, можно утверждать, что всезнание физически и философски невозможно: оно нарушает принцип неопределенности, — зная место частицы в пространстве, мы не можем знать направления и скорости; зная скорость, мы не знаем места в пространстве. Заметим, что речь идет не о совершенстве человеческого познания, — просто в природе что-то не может существовать одновременно, а несуществующего не могло бы познать даже всезнающее существо.
Вообще верховная сила весьма равнодушна к нашим личным страданиям,
Первородный грех[349] может быть истолкован только как врожденное несовершенство человеческой совести и потому — человеческих действий. Жертва Божества может означать добровольное соучастие в этом несовершенстве, а обещанная награда — незаслуженный дар, милость. Смысл этого был бы в том, чтобы вырвать человечество из слишком узкого круга «ближних» и показать, что правило должно, по возможности, применяться универсально. Я не думаю, что из всего этого можно вывести всеведущее Божество, и вообще жертва Иисуса за все человечество кажется мне куда убедительнее, если считать, что он был человеком. что и показано в «Книге Иова». Но именно эта сила вложила в нас инстинкт совести, разрушительный для индивидуальности его носителя, но необходимый для выживания человечества. И только в этом «Царстве Божьем» — которое внутри нас — мы можем искать доброту, снисхождение и любовь.
Однако и тут я не вижу места ни для веры, ни для надежды. Надежда — хорошее успокоительное, но она не необходима для добрых деяний. Мало того, — и это, кстати, о Рае и Аде — я думаю, что святые мученики были праведны не потому, что они надеялись на награду, а несмотря на то, что они на нее надеялись.
Итак, будем надеяться, что наша совесть не слишком часто вводила нас в заблуждение, и то, что живет в нас, по-отцовски простит нам те ушибы, которые мы — время от времени, вольно или невольно — оставляли на ребрах ближних. Но, конечно, и эта надежда, как и всякая надежда, тщетна, и нам следует выполнять наш долг в меру нашего понимания, не беспокоясь, простят нас в конце концов или не простят. Остальное — энтропия.
В такие свободные дни я обычно играл по вечерам в «пятьсот одно» со смершевцем Ефимовым; свой отчет он писал ближе к ночи. Но однажды, зайдя к нему, я застал его сидящим совершенно пьяным в кресле; вытянув вперед ноги, он каким-то речитативом исполнял экспромтом какую-то эпическую песнь верлибром; содержание ее было не вполне внятно, но между прочим речь в ней шла о каких-то семнадцати загубленных душах.
V
8 ноября улицы Киркенеса, между нашими домиками и угольными кучами, вдруг наполнились солдатами в незнакомой английской форме — защитного, но не нашего, цвета шинельки, вместо кителей и гимнастерок — свободные кофты с широким поясом, брюки и ботинки, на голове — темносиний берет. Солдат было всего человек 250, зато была большая «миссия» (у нас она официально называлась «штабом»). Во главе норвежцев стоял не батальонный командир, а командующий; задачей его было не только преследование отступавших немцев и помощь населению, которое могло остаться при отходе немецкой армии за Таной, но и организация гражданской администрации на освобожденной нами территории.
Пришедшим норвежским солдатам было скомандовано «вольно», и они разбрелись по Киркенесу, осматривая его руины, а их командующий с двумя офицерами поднялись представиться Лукину-Григэ.
Это был полковник Арне Даль, прямой, стройный, высокий человек с красивым волевым загорелым лицом. Сопутствовали ему его начальник штаба майор Идланн, небольшого для норвежца роста, темноволосый, с усиками, и начальник разведки и контрразведки, носивший неожиданно немецкую фамилию — Юст фон дер Липпе. Я думаю, Даль взял его с собой к нашему коменданту не потому, что он был начальником разведки, а потому что он хорошо говорил по-русски. — Я понимал, что если доложу по начальству его полную фамилию, то потом не оберусь подозрений, организации наблюдения за ним и прочего. Поэтому во всех донесениях и документах я называл его просто Липпе (так его, впрочем, звали и его товарищи), и под таким именем он и вошел в нашу официальную историю.
Липпе был коммунист и, мало того, один из секретарей ЦК норвежской компартии. Но поскольку коммунисты играли безусловно положительную роль в подпольном движении сопротивления, Даль решительно выбрал его своим начальником разведки и контрразведки, отметая другие мнения.
В данном случае переводить ему не пришлось — переводчиком был я; я знал норвежский лучше, чем Липпе — русский.
После взаимных воинских приветствий Даль передал Лукину-Григэ копию решения норвежского правительства о посылке войск в Финнмарк (с русским переводом), объяснил вкратце поставленную перед ним задачу и сказал, что просит помочь с размещением своего отряда. Лукин-Григэ приказал освободить ему немецкий барак по дороге на Бьёрневатн — он был особенно удобен, так как был разделен на комнаты; здесь Даль и поместил свой штаб.
Когда Даль со своими спутниками вышел из комендатуры, я пошел с ним — знакомиться с норвежскими офицерами. Они окружили меня, и завязался разговор. Из них я запомнил врача Эгеде-Ниссена из-за его знаменитой в норвежской культурной истории фамилии (он тоже был коммунист) и журналиста капитана Юве. Сам Даль и некоторые из его офицеров были ветеранами обороны Нарвика в 1940 г. (не удавшейся из-за отвода английских и французских сил), а впоследствии эти люди участвовали в различных операциях английских войск. Формам на норвежцах была тоже английская, лишь на рукаве было слово NORGE и норвежский герб.
При размещении миссии в отведенном им бараке произошла забавная и в то же время характерная история. Барак не имел уборной. Норвежское командование вызвало инженера Сейнесса, ведавшего руинами завода «Сюдварангер» (конечно, частного), с тем чтобы он построил соответственное учреждение на 50 человек (материалы на заводе кое-какие сохранились, и люди были). Инженер заломил такую цену, что на ее оплату едва ли хватило бы всего бюджета миссии. Мы поставили Даля в известность об усердной деятельности инженера в пользу немцев, всем в округе ведомой, и дело сортира было быстро решено.
В составе норвежской миссии был и моряк — седовласый капитан второго ранга, занимавший должность старшего морского начальника. (Дело в том, что в составе крошечных норвежских вооруженных сил, присланных в Финнмарк, было два-три маленьких военных корабля. В
Киркенесском порту если они появлялись, то только раз или два — твердо не помню, функцией их было патрулирование норвежского побережья от Таны и далее на запад, а позже — участие в операции по захвату острова Сёрёйа, где находился важный немецкий военно-морской пост).
Норвежскому старшему морскому начальнику Лукин-Григэ отвел дом, ранее предоставленный под отряд охраны — сначала охраны рома, а потом нашей комендатуры; теперь комендант решил распустить отряд за явной ненужностью. Моряк пошел принимать дом — это был один из тех, где сохранилась кое-какая обстановка, — и очень скоро пришел ко мне и попросил, чтобы я для порядка зашел и проследил за передачей помещения.
Я выразил недоумение — что там может случиться, и даже сказал, что охрана состоит из отборных коммунистов.
— Может быть, они и коммунисты, — сказал мне моряк, — но командир охраны положил себе в карман вазочку со стола. Но вы не беспокойтесь — он думал, что она серебряная, а она из белого металла.
Я готов был провалиться сквозь землю.
— Да вы не волнуйтесь, — сказал он. — Все армии воруют. Это мне было плохим утешением. Вскоре ту же мысль стал развивать для меня журналист Юве. Он сказал:
