— Нет, спасибо!

Он улыбнулся:

— Флейта ничего дурного не сделала. Тебе нечего бояться. Вот попробуй!

Я покачала головой. Он искоса взглянул на меня, словно взвешивая, может ли он заставить меня взять ее. А потом положил ее на землю между нами.

— Пойду принесу про запас воды! — сказал он и с нашим мехом для воды на плечах двинулся вдоль горной тропы.

Я покосилась на флейту. Она была разрисована — вся в черных и красных завитках, точь-в-точь как то яйцо, что он однажды прислал мне. Флейта чуточку напомнила мне саламандру. И еще — она совсем не была похожа на флейты, которые я видела прежде. Она была куда длиннее их. Да и до нижнего отверстия Сецуану было бы не дотянуться, даже с его длинными пальцами, если бы не хитроумное расположение металлической трубы и нескольких белых клапанов, наверняка сработанных из кости. Я содрогнулась. Кто знает, что или кто прикасался к этим костяшкам?

Флейта была красива — на свой собственный, незнакомый лад. Но ведь как на это посмотреть! Она ведь не в ответе за то, что принадлежит такому человеку, как Сецуан. Протянув руку, я погладила кончиками пальцев блестящую, гладкую лакированную поверхность флейты. Кто его знает, как действуют эти клапаны?

Я быстро огляделась. Сецуана нигде не было видно. Взяв флейту, я приложила ее к губам. Попыталась подуть в нее.

Ничего не случилось или, вернее, почти ничего. Только шипение. Вот и все, чего я добилась. Я подула чуть сильнее. Потом еще сильнее. Потом изо всех сил.

— Сильно дуть недостаточно. Тебе надо дуть резче.

Я попыталась дуть резче. И в тот же миг поняла, что как раз так и надо играть. И флейта издала тонкий жалобный звук, подобный крику одинокой птицы на горной вершине.

— Если ты приложишь указательный палец к отверстию, звук будет глубже.

Я приложила указательный палец к отверстию. Потом средний и безымянный. Звук стал глубже и мрачнее, превратился в ухание совы, а затем напомнил порыв холодного ветра, что проносится в расщелинах скал.

Флейта была просто невероятна. Я готова была не расставаться с ней никогда.

Стоя передо мной, Сецуан улыбнулся. И тут же я вновь стала сама собой.

Я отложила в сторону флейту — я охотно швырнула бы ее под ноги Сецуану, но не посмела. Она бы разбилась вдребезги.

— Ты надул меня!

— Каким образом? Может, это я поднял с земли флейту?

Нет, это сделала я сама! И теперь душа моя томилась и болела. Потому что это означало… означало ли, что у меня есть Дар Змеи?

— Ты играла прекрасно! — сказал Сецуан. — Не многие могут извлечь хотя бы один звук с первой попытки!

Похоже, он понимал, чего я боюсь, и охотно расхваливал меня. Я поднялась так резко, что чуть не упала. Я зашагала, почти ослепнув от слез. Под ногами у меня прыгали кузнечики, паря какой-то миг, как летние бабочки, на своих прозрачных крылышках, прежде чем приземлиться и стать снова кузнечиками. Вот и я какой-то краткий миг, пока парила на звуках флейты, была другим существом. «Но больше это не повторится!» — пообещала я себе. Никогда — нигде! Я — дочь своей матери, и Сецуану не удастся подчинить меня.

— Дина! Подожди!

Я не хотела ждать, но все же замедлила шаг. Мне нужна была его помощь, чтобы спасти Нико и Давина. Вот когда они будут на свободе, я, право слово, позабочусь о том, чтобы вычеркнуть Сецуана из нашей жизни. Чего бы это ни стоило!

Внезапно я услышала гул тяжелых ударов. Я глянула ввысь как раз в тот миг, когда что-то ударило меня по плечам так, что я упала ничком. Лавина камней и земли обрушилась сверху и перекатилась через меня дальше по склону вниз. Я закашлялась, подавилась грязью, снова закашлялась, и град мелких камешков обрушился на меня, так что мне оставалось только лежать на животе, обхватив руками голову, и ждать, когда прекратится этот камнепад.

— Дина! Ты цела?

Сецуан поднял меня одной рукой, а другой счистил с моей одежды землю и мелкие камешки. «И это он — тот, для которого грязь невыносима», — подумала я. Теперь он и сам был перемазан.

— Ты ничего себе не повредила? — снова спросил он. И похоже, он на самом деле был напуган и огорчен.

— Нет! — пробормотала я. — Думаю, раскрылась рана, только и всего!

Я ощущала что-то мокрое и липкое на лопатке, где порезалась, когда провалилась сквозь крышу теплицы.

Он испытующе глянул вверх вдоль горного склона.

— Ты видела, что произошло? — спросил он. — Ты кого-то видела?

И тут же я стала подозрительна.

— Почему ты говоришь «кого-то»? — спросила я. — Ты что, видел кого-то?

Он покачал головой:

— Нет, я не стал бы это утверждать!

Я вспомнила внезапно человека с каштана и того, кто копошился, шурша, у сарая.

— Кто-то преследует нас? Или тебя?

Он молча посмотрел на меня.

— Если ты цела, нам пора в путь, — сказал он.

Но я ждала ответа.

— Кто это?

— Никто. Солнце и ветер! Какая-то серна! А теперь в путь!

До него было не достучаться. Но когда мы уже шли, он немного погодя добавил:

— Держись рядом! Не хочу, чтоб ты оказалась слишком далеко позади или впереди. Это рискованно!

Сны

Вот чего мне не хватало, так опасаться Сецуана. Меня и без того одолевали мысли о таинственном существе, которое нас преследовало.

До конца дня я держалась рядом с Сецуаном, шагала, косясь на горный склон над нами или в тревоге оглядываясь через плечо, чтобы посмотреть, не крадется ли кто-нибудь за нами. Когда несколько куропаток вылетели из кустов дрока ^[15]нам под ноги, я сама шарахнулась, подпрыгнув, как испуганный жеребенок.

Плечо у меня снова болело, да к тому же земля и пыль набились везде и всюду — в уши, в нос, в волосы, даже в пупок.

Наверное, мне не по силам бояться двух напастей разом. Во всяком случае, я понемногу начала радоваться тому, что Сецуан был со мной. Когда он шел рядом — рослый, заметный, живой от головы до пят, в нем не было и тени того ужаса, который он вселил в меня, когда был невидимой угрозой, голосом в тумане, таинственной и жуткой личностью, разговаривавшей со мной загадочными словами, то скрытыми в яйцах, то начертанными на глиняных досках. Теперь я дошла до того, что начала думать, будто он беспокоится за меня и позаботится о том, чтобы со мной не случилось беды.

Но потом я опомнилась.

А что если ему и хотелось, чтобы я так думала? «Никогда не полагайся на него», — говорила мама. И, быть может, кого-то, кто крался за нами по пятам, вовсе не было. Ведь камнепад мог и сам по себе обрушиться на нас. А может быть, Сецуан сам обрушил лавину. Он мог столкнуть камень или обломок скалы, когда, как он говорил, ходил за водой, или устроить нечто в этом же роде. А возня и шорох подле сарая — это мог быть кто угодно или что угодно.

Хотя человек на дереве… То был не Сецуан! Или все-таки он? Поначалу, увидев мельком черные волосы и красную рубашку, я думала так. Быть может, я была права.

Тогда у него было время сменить красную рубашку на синий плащ и сделать вид, будто шум разбудил его. А еще наш пес Страшила! И медянка! Кто другой, кроме Сецуана, знал, что я пройду по той тропке в то самое время? Ведь это с ним я должна была встретиться.

От стольких мыслей можно было голову потерять. Не сводя глаз со спины Сецуана, я мечтала заглянуть в его душу, в его сердце… Черное или белое?

Быть может, он ощутил мой взгляд. Во всяком случае, он обернулся.

— Хочешь взять флейту? — спросил он и как-то нерешительно улыбнулся. — Можешь поупражняться и на ходу.

— Нет, спасибо! — резко ответила я.

— Тебе она полюбилась, — как-то особенно мягко произнес он. — По тебе вижу!

— Она мне не нужна!

Я почти выкрикнула эти слова, и улыбка сошла с его лица. Оно снова замкнулось и, казалось, подернулось ледяной коркой.

— Как тебе угодно!

Некоторое время мы шагали в холодном молчании. Копыта ослика, словно убаюкивая, стучали по твердой земле — клипп-клопп, клипп-клопп… То был едва ли не единственный звук.