Яростная бомбардировка вызвала в городе пожар.

Жители опять пытались скрыться в крепости, схватились с кнехтами, не пускавшими народ за стены.

Воспользовавшись сумятицей, русские войска переправились через реку, перетащили за собой орудия.

Получив известия об этом успехе русских, отряды Кетлера не пошли на выручку осажденным. Побоялись засады.

Тем временем русские пушкари сбили главные орудия нарвской крепости. Они усиливали и усиливали огонь.

Участь Нарвы была решена. В ту же ночь нарвский фогт сдался на милость победителя.

Утром 11 мая остатки немецких войск вышли из крепости, сложив оружие. Рыцари отступали повсюду. На помощь русским войскам прибыл из Пскова царский наместник Троекуров со свежими полками.

Один за одним пали Нейшлотт, Тольсбург, Везенбург.

Все пространство от Чудского озера до Свейского моря и побережье реки Наровы были присоединены к Москве.

Находившиеся в ту пору у царя ливонские послы не дали, однако, согласия на это присоединение.

Тогда их отослали прочь, не взяв и привезенных денег.

— Отныне мы сами господа в наших исконных землях! — сказали послам.

В захваченном краю по царскому указу строили православные церкви. Велено было принимать бежавших сюда ливов и эстов.

А в самой Москве отменили длившийся с самого начала войны пост.

Трезвонили в колокола и служили молебны…

Началось лето, и последовали новые победы. Войско князя Петра Шуйского и Федора Троекурова овладело Нейгаузеном. Узнав об этом, отряды гермейстера Фирстенберга и дерптского епископа, собранные близ Кириемне, не рискнули вступать в бой. Фирстенберг отступил к Валку, епископ — к Дерпту. Его отряд русские войска настигли в двадцати пяти верстах от города, гнали ливонцев до предместий, отбили обоз, захватив пленных, порох, орудия и ядра.

Мимоходом был взят Курславль.

Перед осадой Дерпта князь Шуйский потребовал у горожан сдаться на милость царя и, чтобы устрашить их, послал в город изувеченных немцев и немок.

При виде русских часть епископского войска тайком ушла из города. Канцлер Гольцшир с пеной у рта требовал вылазки, а когда ему разрешили выйти в поле, повернул и удрал в Ригу.

И все же Дерпт решил обороняться. Под покровом тумана горожане послали гонцов к гермейстеру и епископу. Заперли ворота. Ответили огнем на огонь.

Но выручка не шла. А стены под ударами пушек рушились, ядра зажигали кровли домов, и городской совет запросил перемирия.

Дерптцы просили сохранить лютеранство, прежние доходы купцов, школы, прежние счетные книги, освободить их от русского суда, сохранить выборность должностных лиц.

Шуйский на все согласился. Он обещал не разорять город. Тогда ему вручили ключи от ворот.

Тех, кто хотел покинуть город, русские под охраной проводили мимо татар. Ордам Шиг-Алея войти в Дерпт вообще не разрешили. По всем улицам и площадям поставили караулы наблюдать за порядком, следить, чтобы жителям не чинились обиды.

Шуйский выполнял волю царя. В Москву уже сыпались жалобы на зверства татар. Ливонские жалобщики обивали пороги в Швеции, в Литве и Польше, расписывая московские насилия, пытки и убийства.

Следовало показать себя мягкосердечными и человеколюбивыми.

Попрятавшиеся поначалу по домам горожане вскоре осмелели. Купцы принялись за торговлю, в кирках начались службы, в школах — учеба…

Ларьке город нравился. Дома высокие, под черепицей, чистые. Улицы, правда, узкие, уже московских, и помои тут прямо на мостовую льют, вонь, но и в московском Зарядье не лучше.

А живут богато! В оставленных жителями домах ратники нашли немало добра и замурованного в стенах золота.

Диво ли, что в городе пятьсот пушек нашлось, неисчислимо свинца и пороха?

Коли деньги есть, все купить можно!

Ларька пил и ел вволю, в обозе у него лежало по мешкам немало добра, награбленного в походе.

Когда от царя пришла грамота, поощрявшая русских селиться в Дерпте, Ларька подумал, что не худо было бы и остаться тут насовсем.

Но почти одновременно с грамотой царские гонцы привезли наказ князю Курбскому отбыть в Москву.

Ларька был обязан князю землей и поехал вместе с ним.

«Припадаю к стопам вашей милости, молю бога продлить ваши годы. Должен сообщать вам горчайшие известия. В прошлую субботу в Успенском соборе Московского Кремля совершилась гнусная комедия. Узурпатору и людоеду великому князю Ивану при множественном стечении народа митрополит Макарий зачитал грамоту константинопольского патриарха, подтверждающую наследственные права византийских владык за московскими великими князьями.

Было прискорбно слушать, как захватчику и поработителю несчастной Ливонии схизматик патриарх препоручал воспринять власть благородных византийских царей и быть царем и государем православных христиан всей вселенной!

Отныне развратник и пьяница должен стать надеждою и упованием христиан, избавлять их «от варварской тяготы и горькой работы», так говорится в грамоте!

В Москве скорблю не один я. Скорбят многие и многие знатные и богатые люди. Если великий князь, опираясь на служилых, и до этого уже почти отказался от услуг избранного боярской думой совета умнейших родов, то теперь он вообще, видимо, перестанет считаться с кем-либо.

Не так давно в совете царь опять разошелся в мнениях с Сильвестром и при всех обозвал его невеждою. Сильвестр больше не ходит на советы. Он озлоблен и высказывает желание вообще удалиться от дел.

Не лучше положение у Адашева. Иван доверяет ему все меньше и меньше. Хотя Адашев и считается главой Посольского приказа, но большинство дел отныне решается помимо него. На первые роли выходят думный дьяк Висковатый и некоторые другие доселе неизвестные люди.

Очевидно, вскоре Адашева отстранят от переговоров с послами.

Пошатнулось и положение князей Курлетевых, Репниных, Мстиславских, Горбатых-Шуйских и прочих, близких боярскому совету при великом князе.

К царю приближаются Басмановы, Челяднины и Вяземские.

Эти во всем поддакивают великому князю, поощряют его на единоличные решения и потакают любой его выдумке.

Это они стояли за продолжение войны в Ливонии и поддержали царя в решении отказаться от предложенной дани, с тем чтобы захватить все ливонские земли после падения Нарвы.

Если великому князю и раньше твердили, что он избран богом, что он всем отец, то теперь вдобавок усиленно твердят, что он единственно мудрый, единственно справедливый, полностью непогрешимый в своих действиях владыка, что всякий шаг его отмечен печатью божественного провидения и так далее.

Подобная лесть, даже если она груба, даже если говорится с явной целью извлечь из нее выгоды, все же всегда приятна.

Последние же события — я имею в виду ливонские победы, — очевидно, способствуют утверждению великого князя в справедливости выслушиваемых им льстивых слов.

Настояв на вторжении в Ливонию вопреки мнению своего совета, с удивительной легкостью оттягав огромные земли, царь может считать, что поступил мудро, а что советники его никуда не годны и являются только помехой.

Говорят, на днях он так и заявил Адашеву. Причиной великокняжеского гнева послужило известие, что командор Ревеля сдал замок и город датскому полковнику Христофору фон Мекингаузену и что русские воеводы не решились штурмовать Ревель после этого.

Царь кричал:

— Если бы не ваши советы выждать да помедлить, я бы давно владел и Ревелем и Ригой! А теперь воеводы приучены оглядываться да робеть!

Не знаю, что отвечал Адашев. Наверное, смолчал. Он теперь очень много времени проводит дома, ссылаясь на болезнь. Думаю, что падение Адашева огорчит немногих, несмотря на явную недюжинность этого человека. И вот почему. Адашеву великий князь поручал разбирать споры между боярами и дворянами, между богатыми и бедными. В подобных спорах каждая сторона всегда считает себя правой, и, естественно, Адашев оказался врагом и для многих бояр и для многих дворян. А те, кому он помог, конечно, на испытывают особой признательности. Они и так считали, что должны восторжествовать.