Вы имеете сознание, что Вы сделали в России для физики более, чем кто бы то ни было из русских физиков, что Вы первый поставили преподавание физики в Москве действительно на научную почву и высоту, соответствующую современным требованиям, что Вы, наконец, первый в России основали настоящую школу физиков и это признается не только Вашими учениками, но и всеми хоть немного знакомыми с делом. Неужели все это не может служить Вам достаточным утешением, чтобы совершенно устранить возможность появления того угнетенного состояния, о котором Вы говорите в Вашем предпоследнем письме. Подумайте, чем приходится мне утешаться в нескончаемой и бессильной борьбе с бациллами?!»

В лице Столетова царские прислужники оскорбили всю передовую русскую науку, и ее деятели гневно отвечают на их наглый выпад.

«Очень и очень возмущен я поступком академии, — пишет Столетову профессор физики Петербургского университета И. И. Боргман. — По-моему, последний выбор академика — оскорбление, которое нанесено всем русским физикам. Впрочем, так поступает наша академия уж не первый раз. Теперь почетнее быть забаллотированным в академии, чем попасть в число членов ее!» (письмо от 17 ноября 1893 года).

Исполненное страстного негодования письмо присылает Столетову профессор Шведов — создатель физической лаборатории университета в Одессе.

«То, что Вы сообщаете мне в последнем письме, — пишет Шведов, — меня нисколько не поразило, все это в порядке вещей. Нельзя требовать, чтобы при приеме в богадельню отдали предпочтение здоровому человеку. Туда принимают преимущественно калек и нищих духом. Ведь забаллотировали же некогда Менделеева. Но вот что меня несколько удивляет, это, во-первых, что Вы, кажется, считаете это неудачей для Вас и как будто чувствуете себя обиженным. Ужели вы думаете, что кличка: «Член Петербургской академии» импонирует кому-нибудь, кроме швейцаров? Напротив, я бы утешался тем, что лучшие современные русские ученые — Менделеев, Мечников — не в богадельне. Быть в их компании совсем не стыдно. Конечно, это в денежном отношении выгодная синекура; но Вы, кажется, в этом не нуждаетесь» (письмо от 21 октября 1893 года).

В дело вмешивается и брат Столетова Николай. Герой Шипки генерал Столетов спрашивает у президента академии великого князя Константина Константиновича, почему он самолично вычеркнул из списка кандидатов фамилию его брата. Президент раздраженно ответил Николаю Григорьевичу: «У вашего брата невозможный характер».

Приходят Столетову и письма в конвертах с заграничными марками. «Вполне согласен с Вами, — пишет ему 8 ноября 1893 года глава английских физиков лорд Кельвин, — что нельзя рассматривать в качестве температуры энергию световых волн в пустом пространстве (свободный эфир). Мне представляется, что содержание статьи князя Голицына имеет весьма отдаленное отношение ко второму закону термодинамики — если оно вообще имеет к нему какое-либо отношение. Содержание статьи не дает никаких указаний на возможное доказательство этого закона».

Кельвин также не смог увидеть того ценного, что в неявной форме содержалось в диссертации Б. Б. Голицына. Присылает письмо Столетову и Гельмгольц (письмо от 20 ноября 1893 года). Он говорит, что современная физика не в состоянии доказать тех положений, которые вывел Голицын. Температура энергии, возможность заключить лучистую энергию в замкнутый объем — все эти допущения не вяжутся с представлениями современной физики, пишет Гельмгольц. Но Гельмгольц осторожен, он говорит о том, что, может быть, когда-нибудь эти утверждения и станут законными.

Значительно более определенен в своей оценке диссертации Голицына знаменитый ученый Людвиг Больцман.

«Высокоуважаемый Коллега, — пишет он Столетову (8 ноября 1893 года).

Я испытываю высокое уважение как по отношению к Вашим исключительно выдающимся научным трудам, так и по отношению к личным качествам Вашего характера. Я прошу Вас открыто показывать настоящее письмо кому Вы только пожелаете, чтобы всякий видел мою готовность выступить на защиту того и другого, поскольку хватит моего авторитета.

Я также вполне убежден, что Вы вынесли решение о работе князя Голицына во всеоружии Вашего знания и Вашей совести. Эта работа и на самом деле содержит неточности и даже ошибки.

Преданный вам Людвиг Больцман».

Все крупнейшие физики мира, так же как и Столетов, не смогли разглядеть то ценное, что содержалось в работе Голицына, то, справедливость чего не мог обосновать и сам автор труда.

Травля Столетова развертывалась все шире.

Враги действуют упорно, настойчиво, изыскивая разные способы, чтобы испортить жизнь Столетову.

Великого ученого, человека, привыкшего работать с широким размахом, начинают постепенно вытеснять из университета. Столетову оставляют лишь очень немного учебных часов, уже редко встречается его имя в расписаниях университетских лекций.

Усиливаются гонения и на Тимирязева.

Начальство делает все, чтобы отравить ему существование, помешать работать.

Тимирязева лишают постоянной аудитории. Он вынужден ходить со своими студентами из одной аудитории в другую. В этих условиях он не может показать все свои замечательные опыты, которыми он обычно сопровождает лекции. А в конце 1893 года Тимирязева загоняют в тесную и темную комнату, где может поместиться только половина его слушателей. Но все они попрежнему приходят на его лекции, мирятся с теснотой, с духотой — со всеми неудобствами, лишь бы только не пропустить лекций любимого профессора.

Все тяготы делит с Тимирязевым его верный друг и помощник, лаборант Евпл Павлович Александров. Приверженность Александрова к Тимирязеву была поистине героической. Александров для Тимирязева был тем же, чем Усагин для Столетова. Эти помощники великих ученых, вышедшие из народа, были их самоотверженными сподвижниками. В самые тяжелые годы Евпл Павлович не расстается с Тимирязевым. Когда университетское начальство поставило Тимирязева в положение «кочующего» профессора, Евпл Павлович ходил вместе с ним, перетаскивая из аудитории в аудиторию все демонстрационные приборы, стараясь даже в этих ужасных условиях наладить нужные для лекций Тимирязева опыты.

К своему профессору Александров относился ревниво. Он считал личным оскорблением, если для его профессора что-то сделано не его, Александрова, руками. Когда Тимирязев, которому понадобился спектроскоп, порекомендовал Александрову заказать этот прибор Усагину как специалисту по физическим приборам, Евпл Павлович гневно ответил: «Никаких мне Усагиных не нужно!» И действительно, не имея физического образования, Евпл Павлович сумел изготовить для своего любимого профессора спектроскоп.

Верность, бескорыстная и самоотверженная дружба и помощь Усагина и Александрова были немалой поддержкой для Столетова и Тимирязева в годы гонений и преследований.

Реакционные силы стремились отовсюду изгнать великих ученых. Но тщетными оказались попытки отлучить от русской науки этих людей, труды которых составляют ее гордость и славу. Передовая наука продолжала высоко ценить Тимирязева и Столетова.

В конце 1893 года Столетов получает приглашение принять участие в организации IX съезда естествоиспытателей и врачей. Ученый с жаром откликается на это предложение. Во время подготовки к съезду вокруг Столетова собираются все лучшие силы физической лаборатории и физического кабинета.

Вместе со своими сотрудниками И. Ф. Усагиным, П. Н. Лебедевым, В. А. Ульяниным ученый прилагает все усилия, чтобы как можно лучше представить на съезде физическую секцию. Строятся приборы, установки. Столетов и его сотрудники собираются показать опыты по получению электромагнитных волн, продемонстрировать последние новинки физики — цветную фотографию и фонограф, показать опыты самого Столетова и т. п.

Три месяца идет в лаборатории непрерывная работа.

Александр Григорьевич воодушевляет сотрудников личным примером. В Московский университет приезжают представители других университетов. Вместе с сотрудниками Столетова они работают над подготовкой физической секции к съезду.