В Алмалыке проектировали мебельную фабрику, и Юсупов предложил предусмотреть производство пианино. Придет время, осуществится и эта мечта, одна из многих.

Очень хотелось ему, чтоб было много необычных цветов, хорошей музыки, песен. Первое, что сказал, когда Володя Варламов сообщил о победе:

— Ну теперь заживет народ. Заслужили.

Они ехали поездом в Андижан. Варламов вскочил в купе, не дождавшись разрешения Юсупова.

— Ты правильно понял? — все же переспросил Юсупов.

С ближайшей станции вызвали самолет и вылетели в Ташкент.

В день Парада Победы он был в столице. Остановились с Юлией Леонидовной в гостинице «Москва». Окна 110-го номера смотрели на Манежную площадь, по-праздничному убранную, веселую. Дождь начал накрапывать в начале парада, затем хлынул ливень, но радостно возбужденные люди ничуть этим не были огорчены. Маршалов и офицеров в красивых парадных мундирах вносили в гостиницу на руках с ликующими возгласами.

Он жил на третьем этаже и, несмотря на одышку, лифтом не пользовался. Стоял на лестнице, опершись на перила, хлопал в ладоши, высоко воздев руки. Два бойких московских подростка, умудрившиеся проникнуть в широкий гостиничный вестибюль, счастливые в своей ребячьей гордости от того, что узнавали в лицо многих видных военных и героев, заметили его, и один спросил у другого, кто это: в кителе без погон, но изрядно украшенном наградами. Потом начали спорить; до Юсупова долетело, что у него же на груди нет ни одного боевого ордена.

Он сказал об этом Юлии Леонидовне, и оба они по-доброму посмотрели на подростков.

Вечером они пошли пешком на праздничный банкет в Кремль. Город, мир был светел и чист. По улице Горького сновали толпы пьяных от счастья людей. Гремел салют, рассыпались разноцветные звезды фейерверка.

У Боровицких ворот Юсупов расстался с помощниками и шофером, которые провожали его и жену.

— Приду — расскажу, — пообещал на прощание.

Он и впрямь поднял их всех уже перед рассветом. Сообщил, не скрывая гордости, что вот и его наградили военным орденом Отечественной войны 1-й степени. Стал рассказывать о банкете («Стоило на свет родиться, чтоб пережить одни такой вечер»), о речи Сталина. Повторил несколько раз особо врезавшееся в память: «Победителей можно и должно судить».

Вскоре он ощутил на себе, что означают эти слова.

Еще одним делом его жизни была железная дорога Чарджоу — Кунград.

Началось, как всегда, с мечты. В Хорезм и Каракалпакию, расположенные на Амударье в ее северном течении, вплоть до Аральского моря добираться приходилось самолетами от Ташкента, либо пароходом с юга от туркменского города Чарджоу, где великую азиатскую реку пересекала железная дорога, уходившая на запад, к Каспию.

Юсупов испытал и тот и другой способ передвижения. Самолет, неуклюжий на сегодняшний взгляд биплан, бесконечно долго преодолевал желтую пустыню Кызылкум, раскинувшуюся на тысячи километров между Сырдарьей и Амударьей. Пароходики же, сменившие прописку волжские ветераны с широченными плицами на огромных колесах, еле-еле ползли вниз к Аралу, а обратно к Чарджоу, против течения, двигались, совсем уж изнемогая; к тому же фарватер на капризной реке менялся, и бедные «Налим» и «Язь» то и дело застревали на возникшей в течение какого-то часа обширнейшей мели.

— «Язь!», «Язь»! — кричали с берега. — Ты не видел, где «Налим»? Третьи сутки не идет.

— Черт его сыщет! Сидит за седьмым перекатом.

Беда была в том, что на слабые плечи этих пароходиков ложилась вся тяжесть перевозки грузов в обширный край с древней культурой земледелия, в Хорезм, известный некогда всему миру, но захиревший из-за варварства кочевников. С приходом Советской власти началось возрождение Хорезма. Тормозом, неодолимым препятствием была оторванность от Большой земли. Если упомянутый «Налим» застревал на мели, то сеялки и культиваторы поспевали на места к той поре, когда надо было убирать урожай. Да и собранный с плодороднейших земель хлопок лежал, бывало, годами в бунтах (в Ургенче однажды нашли бунт, которому исполнилось 15 лет!). Пытались вывозить хлопок на самолетах Ли-2, хотя бы до Чарджоу, а уж оттуда — в вагонах. Но подсчитали расходы и лишний раз убедились, как справедлива пословица: «За морем телушка полушка, да рубль перевоз».

На пристани в Чарджоу ржавели годами машины, предназначенные для заводиков, имевшихся в Ургенче и Турткуле.

Очень нужен был железный путь через барханы вдоль Амударьи от знаменитого Чарджоуского моста до устья Арала. Юсупов, используя удачный момент, напомнил о нем Сталину. И вот летом 1947 года сбылось: было принято постановление Совета Министров СССР о строительстве железнодорожной линии Чарджоу — Ташсака.

Бюро ЦК ВКП(б) поручило руководить строительством Гани Ходжаевичу Ходжаеву, сероглазому, с густой черной шевелюрой, едва тронутой сединой. Железнодорожник по призванию, отдавший транспорту всю жизнь, Ходжаев всей душой разделял мечты и планы о пути из Чарджоу в Каракалпакию. За спиной у него был опыт не только эксплуатации, но и строительства дорог. Всю войну был он бессменным начальником Ташкентской железной дороги, имевшей самое непосредственное отношение к фронту, особенно в период боев на Кавказе. Человек он был изобретательный и решительный. В самом начале войны схлопотал два выговора подряд; нужно было дать уголь из Ангрена Ташкенту — для котельных того же Ростсельмаша, для холодных бараков, а рельсы, чтоб построить ветку на Ангрен, взять было неоткуда; тогда Ходжаев на свои страх и риск приказал разобрать вторые пути на линии Коканд — Наманган, имевшей менее важное значение. За то и был наказан, хотя неофициально ему говорили — молодец, дал городу уголь.

Вскоре Ходжаева вызнали в Москву к начальнику тыла Красном Армии Андрею Васильевичу Хрулеву.

— На Кавказе обстановка трудная. Мы обязаны обеспечить фронт всем необходимым. Есть решение ГКО: в кратчайший срок построить вторые пути от Джизака до Самарканда.

Ходжаев возразил было, и не без оснований: можно, дескать, снова не пожалеть себя, но что делать с девятикилометровой петлей у «Ворот Тамерлана», где без техники проход в скалах для второго пути не пробить?

Разговор этот был продолжен у Андрея Андреевича Андреева, секретаря ЦК ВКП(б), ведавшего транспортом. Впрочем, «продолжен» — не то слово. Разговор был коротким:

— ГКО обязывает вас, значит, построите и еще в более сжатые сроки, чем предусмотрено.

Построить невозможно было, но выход был найден. На перегоне была применена — наверное, впервые в мировой практике — живая сигнализация: на каждом километре, значит, в пределах простой видимости, был поставлен путеец с флажками и фонарем. Движение было пакетным: восемь поездов на перегоне (12 километров) вместо положенного одного. Поезда почти непрерывной цепью (едва сигнальщик покажет «путь свободен») шли на Самарканд, и там уже ожидали их готовые паровозы, и дальше, уже не опасаясь встречных, потому что путь был двухколейным, они пулей летели к Каспию.

Были и другие находки, о которых нынче рассказывают с улыбкой как о военной хитрости. Вот одна из них. Немцы не давали пройти по Каспию в Гурьев на перерабатывающий завод и обратно в Красноводск танкерам. Тогда железнодорожники (Ходжаев в этом сыграл не последнюю роль) решили опускать в море цистерны, наполненные на две трети нефтью, до Гурьева и обратно их таскали катера — неинтересная цель для вражеских самолетов, а покатые спины цистерн едва видны из воды.

Начинал службу Ходжаев на малых станциях, к тридцати годам был уже начальником Андижанского отделения. В 1939 году начальник Ташкентской дороги Владимир Алексеевич Ухтомский (сын знаменитого на всю Россию машиниста) взял его к себе заместителем.

Шестым чувством определял Юсупов талантливых людей. Гани Ходжаевич и не подозревал, что первый секретарь ЦК слышал о нем, а тот, и не в писаном докладе, а в беседе с городским партактивом, назвал его фамилию и похвалил за работу.