В начале войны Ухтомского перевели на Горьковскую дорогу, а Ходжаева назначили начальником Ташкентской. Ему было 35 лет. Он был уже избран членом ЦК, а вскоре — членом бюро ЦК КП(б) Узбекистана. Таков вкратце путь этого человека, одного из многих, без которых, как говорил Юсупов, он сам ничего не значил.
Любил Ходжаева, помимо всего, за волю, неутомимость, готовность отдать всего себя делу. Дважды проехал Юсупов на «газике» вместо с Ходжаевым и главным инженером проекта Иваном Ивановичем Скубием всю 410-километровую трассу. Машина то и дело застревала в зыбких песках. Если не удавалось быстро вытащить ее, а неподалеку было селение, отправлялись туда пешком. Проводили собрании партийных активов даже в колхозах (в городах и поселках — Хозараспсе, Ургенче, Турткуле — само собой, но эти, попутные, были не запланированы). Речь шла о том, как поднимать народ на стройку. К слову, агитировать долго не приходилось. Весь Амударьинский край так давно хотел увидеть эту дорогу.
И началось… Почти сто тысяч человек с лошадьми, арбами, с кетменями и кирками вышли на работу. Туркменские колхозы прислали верблюдов. За сорок дней было отсыпано полотно от Чарджоу до Хозараспса — пять миллионов кубометров земли переворочено!
То был еще один подвиг. Поколения мечтали о дороге (сперва даже не железной, а пусть такой, по которой арба пройдет в любую погоду), партия сказала — дорога будет. Потому-то и были оставлены позади трудности, в ином случае показавшиеся бы непреодолимыми.
Кратко, чтоб только представить хоть приблизительно, что это было.
На солнце 75 градусов (а тени не сыщешь). Посеревшее от зноя небо, бледно-желтый песок. Люди в ватной одежде и лохматых шапках, надвинутых на самые глаза, им не позволяли пить сырую воду и не разрешали умываться. Не только экономии ради. Стоило выпить стакан холодной воды, ополоснуть лицо и шею, как возникала неутолимая жажда. Все время кипятили в жестяных самоварах чай; его пили маленькими глотками.
Ходжаев был неотличим от строителей. Чумазый, с запавшими глазами. Как-то шоферы, те, что прежде умудрялись гонять машины по пескам, разговорились при нем в крохотной столовой у пристани Питняк.
— Конец лафе, братва. Раньше рейс туда-сюда, и, считай, четыре тысячи в кармане. Теперь сволочь Ходжаев калым начисто отнимет.
Ходжаев поддакнул, спросил, правда, каково было тем колхозам, с кого тысячи эти драли, но тут подошел его шофер и назвал генералом (он был генералом движения).
Бражка так и осталась с открытыми ртами. «Как в кино!» — рассказывал Ходжаев.
Из этих сорока дней двадцать с ними вместе был Юсупов. Был счастлив, горел, когда видел хорошую работу. Когда насыпь была готова, оставили на трассе 17 тысяч человек и путеукладчик. Остальных отправили по домам. (И тут не обошлось без анекдотичных случаев; иного степняка силой заталкивали в самолет.)
Тревога все же не оставляла Юсупова. Виды на урожай в тех краях были тогда никудышные: весна выдалась затяжная, хлопчатник не сумел развиться: три-четыре коробочки на кусте. Но все же… Оторвал своей властью колхозников от полей в самое жаркое время.
Убрали все до пушинки. Иные руководители из молодых, очень переживавших, что вот в самом начале самостоятельной работы такая неудача, заставляли подчиненных едва ли не из одеял вытряхивать вату. Когда подвели невеселый итог, оказалось, что республика недодала 365 тысяч тонн хлопка. Юсупов прекрасно понимал, что никакие причины: ни роковой холодный апрель, ни дожди, затянувшиеся до середины июня (во многих районах хлопчатник пришлось пересевать дважды, а то и трижды; в мокром грунте при низкой температуре семена не прорастали, а гнили), во внимание приняты не будут. Не сошлешься и на нехватку бензина и керосина, из-за чего простаивала техника. А вот строительство, развернутое в горячую сельскохозяйственную пору, пусть далеко от главных хлопкосеющих областей, ему припомнят и будут правы, хотя он виноват и не виноват.
Ехал в Москву по вызову на Политбюро, надеясь, что примут во внимание то огромное, что было проделано Узбекистаном в годы войны, от которых отошли едва на шаг. Республика же и после победы не замыкалась в кругу только своих забот. На Украину, в Краснодарский и Ставропольский края отправили в помощь разрушенным колхозам две тысячи тракторов и автомобилей, сотни паровозов, несколько тысяч отремонтированных вагонов, восемь тысяч лошадей, 170 тысяч овец и коз. Сотни добровольцев восстанавливали Сталинград, Донбасс…
— Кто дал вам право забросить хлопок? Стране хлопок крайне необходим, — сказали ему.
Он услышал многое такое, от чего он, умевший настраивать себя не на похвалу, а прежде всего на критику, пришел с заседания, затянувшегося за полночь, мокрый. Это в 25-градусный московский мороз!
Ему и председателю Совнаркома республики Абдурахманову объявили по выговору. Но суть не во взыскании. Он все думал, где была допущена ошибка; не позволял ни себе, ни другим (помощники Попов, Кудрин хорошо это знали и потому сочувствовали молча) находить оправдания, хотя ему, как каждому человеку, которого корят за упущения, сделать это было нетрудно.
— Партия нас критикует за дело и для того, чтобы мы работали лучше, — фраза эта была для Юсупова наполнена живым смыслом.
Был он, разумеется, подавлен, мрачен, возможно, полон невеселых размышлений о будущем — своем, а не республики; на этот счет сомнений не было. Соберутся умные головы, агрономы, ирригаторы, хозяйственники. Найдут выход, чтоб был хлопок. Да и год на год не приходится. Холодная, долгая весна в Узбекистане исключение. Но никому никогда Юсупов не признавался ни в слабостях своих, ни в сомнениях. Достоверно известно только то, что на другой день он был приглашен на дачу ЦК и там Сталин поднял за него тост:
— Тебя обсудили, наказали, но ты талантливый человек, самородок, большой друг своего народа. Мы в тебя верим.
Еще достоверней другое. Юсупов упорно искал, как избавиться наконец от роковом зависимости, от того, что называется капризами природы. Народ его знал до поры единственное средство — надежду на бога. «Худо холаса» — «Коль богу будет угодно», — добавлялось к каждой фразе, в которой речь шла о будущем. Теперь надеялись на водохранилища и каналы, которые могли напоить поля в самый засушливый год. На ту самую железную дорогу, по которой можно завезти в Хорезм технику, а из Хорезма и Каракалпакии вывезти хлопок: десятки тысяч тонн ежегодно, даже в ту пору. Уверенность в урожае придавала агротехника, новые сорта хлопчатника, удобрения, машины.
Но если вновь заморозки, дожди?
И здесь имелся выход, Юсупов знал о нем и сам, и от специалистов. В детстве слышал предания и песни о Карши, об обширнейшем крае, раскинувшемся к юго-востоку от Бухары. Плодороднейшие земли, захиревшие, одичавшие при эмире и беках, равнодушных к тому, что иссушаются, пропадают реки: и Аксу, и Кашкадарья, и Танхоз, и Лянгар, — Карши, Карши… Эта степь, по подсчетам знатоков, может давать более миллиона тонн хлопка в год. Но не менее важно и то, что климат (или, точнее, микроклимат) здесь, на юге республики, иной. Нередко в самаркандских краях идут весенние дожди, а в Карши и соседнем Сурхане по-летнему тепло и сухо. Каршинской степи самой судьбой было предначертано стать надежнейшим резервом для узбекского хлопководства.
Ташкентские ученые во главе с тем же Б. Д. Коржавиным подготовили вскоре после войны обстоятельный доклад о возрождении Каршинской степи. Предприятие это оказалось дорогостоящим и сложным, но иначе нельзя было. Прежде всего нужно было построить уникальнейшее, дерзкое по замыслу сооружение — 165-километровый канал с гигантскими насосными станциями (рельеф местности таков, что иначе, то есть самотеком, подать амударьинскую воду в русло невозможно).
Борис Дмитриевич докладывал об этом в присутствии Юсупова, разумеется, на одном из заседаний Совета Министров СССР. Ждали этого заседания долго, загодя представили все необходимые бумаги, касающиеся не только Каршинской степи, но и перспектив хлопководства в республике вообще. Юсупов изнемогал в Москве от вынужденного безделья; сидел у себя в номере у телефона, стучал по неизбывной привычке ногой по гостиничному выцветшему ковру. Кончалась неделя. По извечной иронии судьбы звонок раздался тогда, когда он позволил себе зайти в кинозал «Метрополя».
