Наконец, Цезарь хотел, чтобы неимущие, не получившие наделов или не желавшие уезжать со своей родины, могли зарабатывать себе на хлеб, и Цезарева программа предусматривала улучшение их положения за счет обеспечения работой. Он увеличил число строительных площадок в самом Риме, открыл прямой водный путь между Тибром и Адриатическим морем. Он заложил порт в Остии, там, где позднее был построен порт Клавдия. Он планировал осушить Фуцинское озеро[122] и Помптинские болота[123]. Он заставил землевладельцев нанимать пастухами по меньшей мере треть свободных вольнонаемных рабочих.421

Итак, железной рукой Цезарь утверждал свое намерение заставить всех работать и демонстрировал вполне явное желание добиться торжества уравнительной модели общества.

Именно это выравнивание делало более приемлемым подчинение плебса. Своей реформой 46 года Цезарь сблизил положение сенаторов и всадников. Он исключил из судебных комиссий (quaestiones) эрарных трибунов (tribuni aerarii), введенных туда претором Аврелием Коттой в 70 году422. С этого времени судебные комиссии состояли из отцов-сенаторов и всадников. Однако важнее всего то, что он приравнял сословие всадников к первому цензовому классу, принадлежность к которому определялась имуществом в размере 400 тысяч сестерциев, то есть миллиона ассов[124], и таким образом перемешал в этом первом классе сенаторов и всадников, не делая различия между всадниками с «государственным конем» и эрарными трибунами. Итак, к большому удовлетворению плебса, он вел политику нивелирования классов. Он повел также мощную атаку против денег423. Завоевания и добытые им богатства позволили ему избавиться от давления плутократов. Он нанес удар крупным земельным собственникам, изгнав сенаторов из Кампании и распылив государственный земельный фонд в виде наделов. Он был не менее бдителен в отношении владельцев недвижимости: в Сицилии и в Азии он заменил десятину, допускавшую множество злоупотреблений со стороны товариществ откупщиков налогов, денежным взносом. Что касается накоплений, то он запретил хранить дома более 15 тысяч денариев в звонкой монете. Он преследовал любой вид показной роскоши. Он обложил налогом тех, кто строил перистили[125] с большим числом колонн. Он запретил незамужним и замужним, но бездетным женщинам пользоваться носилками. Только матроны в возрасте свыше 41 года имели право носить жемчуга. Он велел изымать на рынках диковинные продукты и запрещенные блюда424.

Политическое и социальное нивелирование сопровождалось насаждением гражданской добродетели как обязательного требования для всех. Все лица, все социальные категории должны были изо всех сил стараться обеспечить процветание государства, чтобы еще ярче явить миру величие Рима, неотделимое отныне от власти Цезаря.

Цезарь не мог удовлетвориться нивелированием традиционного римского общества. Он мечтал объединить под властью Рима всю ойкумену, где исчезли бы этнические и правовые различия. Он хотел построить империю и, восхищаясь македонским героем, вернулся к идее Александра о всеобщем равенстве: он желал осуществить слияние греко-римской и варварской цивилизаций. В этом он опять же был революционером, и до него в Риме по этому пути не шел никто.

Распространение прав римского гражданства на Цизальпинскую Галлию позволило Цезарю прежде всего объединить Италию. Внутри своих естественных границ она получила теперь единообразное политическое устройство, и Цезарь смог романизировать политические объединения, а также перестроить их внутренний дух на римский манер. Из Юлиева закона о муниципальном управлении (lex Iulia municipalis), обнародованного после его смерти, мы знаем, какой порядок предусматривался для выборов муниципальных магистратов и для вынесения решений декурионами — членами городских советов. Во многих пунктах этот порядок повторял правила, предусмотренные для римских магистратов. Делая это, Цезарь возрождал республиканский дух: он знал, что децентрализация власти на муниципальном уровне вполне совместима с деспотизмом и при этом может подхлестнуть патриотизм, который скрепит единство Италии.

Этот вид патриотизма ковался во время гражданской войны, поскольку и среди помпеянцев, и среди цезарианцев находились чужеземцы, принадлежащие к какому-то одному народу, но разделенные своей принадлежностью к антагонистическим партиям. Теперь победителей и побежденных можно было сблизить. Конечно, по отношению к чужеземным царям-вассалам Цезарь был малоуступчив. Например, он не стал восстанавливать Иудейское царство ради великого жреца Гиркана, и тому пришлось довольствоваться титулом первосвященника. Царь Западной Мавритании Богуд не приобрел никаких новых территорий425. Царь же Мавритании Бокх II включил в свои владения царство Масиниссы и расширил свои границы вплоть до окрестностей Кирты. В процессе по делу галатского царя Дейотара426, проходившем перед Цезарем в его доме, он отложил вынесение приговора, так как полагал, что этот восточный царь пригодится ему для парфянской экспедиции. Таким образом, Цезарь обращался с царями по-разному; трон он им гарантировал, но ото всех требовал безоговорочного повиновения. Что касается провинций, то он довел их число до восемнадцати и столь же избирательно относился к различным городам, которые успели проявить по отношению к нему большую или меньшую лояльность.

Неодинаковое обращение с ними было основой его власти, и он умел наряду с суровыми штрафами — например, Лептис (Лемту) он наказал ежегодной поставкой 68 тысяч килограммов масла427 — также и раздавать привилегии, как, например, свободный статус Книду и Илиону в 48 году, Амису, Митиленам, Кизику, Милету, Афинам, Мегарам, Теспиям в следующем году, податной иммунитет Пергаму. В ответ это принесло ему принимавшиеся городами почетные декреты и акты благодарности. А самое главное, он избавил провинциальное управление от произвола проконсулов: отныне стало нельзя продлевать срок полномочий наместников-пропреторов, а проконсулам предоставлялось право только на одно продление; в любом случае все промагистраты должны были отчитываться перед Цезарем, который старался явить общественному мнению в провинциях свою беспристрастность.

Первым ферментом стали вооруженные силы, которые никогда еще не были столь велики. В конце своей жизни, в преддверии войны с парфянами, Цезарь набрал дополнительно 16 легионов и разместил 23 легиона в гарнизонах провинций, что в сумме дало 39 легионов — внушительная цифра, если учесть, что Август решил обходиться всего 25 легионами. Эта армия как воплощение дисциплины и напоминание о прошлых победах поддерживала в людях патриотические настроения. Благодаря своему составу она явно способствовала процессу уравнения в правах: перегрины скоро переставали отличаться от римских граждан, и эта единая армия была не сравнимым ни с чем двигателем романизации, а следовательно, объединения империи.