Мы стояли в стороне, внимательно рассматривая площадку, чтобы определить, сможем ли взлететь. Вот главное, что нас теперь интересовало.

— Ты, Максимыч, иди к самолету, может, найдутся любопытные и станут задавать вопросы по-русски. А я взгляну на пропасть, где кипит Аварское Койсу. Может, в ту сторону и взлетим?

Пришлось шагать долго, но на пути догнал меня джигит на красивом скакуне. Горец спрыгнул с лошади и, подавая руку, сказал:

«Я из райкома. Секретарь уехал в Махачкалу. Добро пожаловать! Никто не думал, что можно к нам прилететь..»

Я засмеялся: «А вы недовольны этим?» — «Наоборот! Сейчас начнется такое, что вы себе и представить не сможете… Вас ждут горцы! Уже наш горный телефон от аула до аула известил, что вы прилетели в Хунзах. Горцы наверняка все бросились к нам… Они будут посещать вас и ваш самолет несколько дней…»

Я был удивлен: «На такую почетную встречу мы не рассчитывали!» — «Как же можно, товарищ Байдуков?

Поймите, что жители вашего избирательного округа не видели ни живого летчика, ни современного советского самолета!.. Улетать нельзя. Уже в Махачкалу передали. Может, приедет и секретарь обкома, а что касается ближайших районов, все обязательно прибудут… Так что улетать придется через несколько дней. А камень срубим, уберем…»

До поздней ночи подходили и подъезжали горцы к самолету, а мы с Максимовым рассказывали, что этот скоростной бомбардировщик — произведение второй пятилетки социалистической индустриализации нашей страны.

На следующий день стали прибывать из дальних районов. Из Махачкалы приехал Максим Федорович Сорокин.

Видя искренний интерес к нам и нашему АНТ-40, я шепнул своему спутнику: «Максимыч! А что, если мы предложим им полетать?..» — «Многого хочешь, командир! Ведь и так-то еле-еле ты приткнулся… Нужно ли испытывать свою судьбу и судьбу этих наивных, верящих в аллаха?» — «Судьба человека не в руках аллаха или его пророка Мухаммеда, а в твоих и моих… Зарулим на склон, и я уверен, что «катюша» оторвется до противоположного склона. Сделаю кружок, другой, а посадку совершу уже получше, ведь каменюгу сбрили, как ножом…»

Максимов подумал и сказал: «Готовлю машину к старту…»

Я объявляю: «Товарищи! Могу сделать два ознакомительных полета с двумя пассажирами в каждом. Есть желающие?..»

Джигиты долго о чем-то спорили, затем подошли две пары: старик с мальчиком и два горца средних лет.

Я взлетел первый и второй раз с предельным напряжением, а посадки производил уже с некоторым навыком. Летавшие были в восторге.

Несколько дней мы удовлетворяли любопытство горцев к самолету. За это время партийные и советские работники организовали предвыборные митинги и встречи избирателей с кандидатом для избрания в Верховный Совет СССР. Кроме этого, Максим Федорович Сорокин настоял на том, чтобы я поездил по избирательному округу и там провел бы встречи с остальными избирателями, особенно со стариками и женщинами, которые по ряду обстоятельств не смогли приехать в Хун-зах, к месту посадки самолета.

Но как добираться? В некоторые районы можно на автомашине, а в иные только на лошади. И тут выяснилось, что я не такой уж плохой кавалерист. А когда мне пришлось появляться в аулах в седле, горцы срочно сшили черкеску, бурку, папаху, башлык и вручили мне вместе со старинной саблей отменной стали и двумя кинжалами, как носят даргинцы. Нужно было учесть, что мы сели в Хунзах, где живут аварцы, а их джигиты носят по одному кинжалу. Поэтому от второго кинжала отказался, объясняя всем: «С одним кинжалом не справлюсь, куда уж мне сразу два..»

В одном селении я заметил пару: горец и горянка что-то говорили друг другу и смеялись. Женщина не загораживала, как все, красивое молодое лицо, не скрывала веселого настроения. Я подошел к ним и спросил: «Как живете? Можете ли показать свой дом, свою саклю?» Горянка, вскинув голубые глаза на мужа, довольно четко ответила на русском языке: «Будем рады принять высокого гостя…» Мужчина тоже улыбался, кивая головой в знак согласия.

В сакле чисто. Земляной пол покрыт ковром, на котором сидит мальчик в кавказской папахе, хотя ему еще нет года. Но самое ужасное, что поразило: в руках малыша кинжал, окровавивший его ручонки.

Спрашиваю: «Да разве можно давать ребенку такое острое оружие? Он весь в крови…» За столом сидит пожилой человек. Вынув изо рта трубку, он сказал неторопливо, солидно, по-русски, хотя с очень большим акцентом: «Разве будет джигит, если он с малых лет не привыкнет к кинжалу?..»

Красавица мамаша подтверждает: «Уже третий день сынок осваивает премудрости джигита… Скоро постигнет…»

Обращаюсь к секретарю обкома. Максим Федорович смеется: «Горцы рано приучают детей к оружию… Таковы у них обычаи».

Здороваюсь со старшим, сидящим за столом, и осматриваю саклю. Спрашиваю: «Что это за плеть висит на стене у дверей?» — и тут же замечаю, как смутился молодой муж. Жена взяла малыша на руки и скрылась за занавеской. Хозяин поясняет: «Жена учить мал-мало…» Тут же из-за занавески выскакивает хозяйка. Она уже сняла темное ситцевое покрывало и предстала перед нами неописуемой красавицей. Держа на руках умытого черноглазого сына, говорит: «Кому первому достанется от этой плети, еще неизвестно. А чтобы не было соблазна, возьмите ее себе».

Встал из-за стола старик, сказал несколько слов молодому мужу и, сняв плеть со стены, подарил мне.

Пытаюсь выпутаться из неловкого положения: «Извините, что нарушил ваши обычаи…»

Женщина с ребенком отчеканила: «Они еще тысячу лет будут пытаться жить, оберегая старые обычаи… Этого нельзя допускать! А я буду бороться со злом, затоптавшим женщину…»

Я спросил красавицу: «Вы где учились?» — «В Москве. Я педагог. Преподаю русский язык и математику…»

Теперь все прояснилось. Я беру ее руку, целую и благодарю за хороший подарок. Она краснеет, муж ее и отец улыбаются…

…В селении Ахвах очередной митинг. Теперь я полностью одет как джигит. Это населению «страны гор» видимо, очень нравится. Правда, под седлом у меня не такой уж резвый скакун… Думаю, это указание дал М. Ф. Сорокин, чтобы не слетел с лошади и не разбился кандидат в депутаты…

После митинга в толпе людей примечаю средних лет мужчину, знакомлюсь. Его зовут Зархи. Отвечает на мои вопросы только положительно. По его словам, у него все «карашо».

В разговоре выясняется, что Зархи, вступая в колхоз, сдал весь имевшийся скот и сельскохозяйственный инвентарь.

Уточняю количество отданного в колхоз добра и понимаю: он был бедняком из бедняков.

Коллективизация была в разгаре. Еще в Москве мне секретарь обкома открыл некоторые ее изъяны: кулачье отдавало столько же, как и бедняки, по принципу: «все поровну». Думая об этом, я попросил хозяина дома прежде всего показать свои ларцы, где хранятся кукуруза, ячмень, горох и другие злаки.

Жалкая картина предстала передо мной: в отсеках ларя было почти пусто.

Спрашиваю: «Скажите, товарищ Зархи, сколько у вас человек в семье?» — «Со мной семеро…» — «Так как же вы прокормите всех? Или они у вас все взрослые?» Кто-то отвечает за него, так как он плохо понимает мой вопрос: «Старшему сыну 10 лет, старшей дочери — 8, а остальные — мелочь…»

Закрываю его лари и вхожу в саклю. Словно в детском саду — визг, смех, плач. На земляном полу старая бурка. На ней маленькие, а постарше сели за стол. Хозяйка дома и мать семейства, изможденная и высохшая женщина лет 35, держит на руках грудного и смотрит на нас с подозрением и даже неприязнью. Она по-русски ничего не понимает. Мне ее очень жалко: у нее чрезвычайные трудности и неразрешимые проблемы с утра до позднего вечера.

Попрощавшись, вышли из сакли. У порога все же добиваюсь искреннего ответа на вопрос: «Ну как же он все 'же выкручивается, чтобы накормить и одеть такое семейство?»

Бедняга тихо ответил: «Друзья выручают!..» Ответ насторожил меня: «Какие друзья и чем они вам помогают?..» Горец молчал, похлопывая по голенищу правого сапога плетью, хотя коня своего у него нет давно.-