Наступила горячая пора для Советского Союза. Зимой 1939/40 года загремели пушки на Карельском перешейке. Империалисты толкали белофиннов на Ленинград, на советские республики, надеясь на всесильную линию Маннергейма. Я попросил разрешение у Сталина сформировать небольшую группу добровольцев из опытных летчиков-испытателей, убеждая, что эти мастера будут летать постоянно, днем и ночью, невзирая на все сложности погоды, которая сдерживает массу нашей авиации.

Получив разрешение, я вместе с блестящими мастерами своего дела — А. Б. Юмашевым и В. А. Степанченком — улетел в декабре 1939 года на войну с белофиннами на участок фронта, которым командовал маршал Тимошенко. Тогда я написал на фронте лишь один рассказ для газеты «Комсомольская правда», помещенный в начале 1940 года.

С фронта пришлось улететь, немного не дождавшись конца войны, так как испытателям следовало облетать новые самолеты — гитлеровская машина вот-вот начнет топтать нашу мирную землю… Здесь не было времени для творческих писательских дел.

22 июня 1941 года загрохотала Великая Отечественная война. Я оказался одним из руководителей двух групп, которые обязаны были в середине августа 1941 года долететь до США, договориться об осмотре и отборе боевой техники, которую мы могли бы приобрести у них, и переучить боевых летчиков на месте.

Вернулись из США домой в тяжкие дни, когда противник был на подступах к Москве. М. М. Громов, А. Б. Юмашев и я, докладывая Сталину о положительных результатах поездки в Америку, попросились у него на фронт. Он сначала возражал, считая, что фронт обойдется без нас. Но мы были упорными. В конце концов Сталин дал согласие, и мы срочно отбыли на Калининский фронт. Вскоре я стал комдивом ВВС Калининского фронта. Именно в эти дни позвонили мне из штаба фронта и сказали, что помощник Сталина товарищ Поскребышев просил с ним переговорить. Лечу в штаб фронта, связываюсь по ВЧ с Москвой. И после первых слов приветствий слышу: «Слушайте, товарищ Байдуков! Почему вы до сих пор ничего не опубликовали в газетах о поездке в Америку?».

И что же вы думаете? Выкраиваю ночные и дневные часы и минуты и строчу в блокноте на коленях. В результате в конце декабря 1941 года «Правда» три дня печатает мои «Американские впечатления», которые в сокращенном виде отдельно издало Куйбышевское издательство в начале 1942 года.

Во время Великой Отечественной войны по просьбе редакции газеты «Правда» я написал еще несколько рассказов и очерков. Один из них, под названием «Обыкновенный случай», «Правда» опубликовала 6 января 1945 года. Об этом рассказе спустя много лет мне напомнили товарищи, служившие ь 4-м авиационном штурмовом корпусе, в результате чего перед Днем Победы 1981 года появился в «Правде» короткий рассказ «Атакуют Илы». '

Во время войны в должности комдива, а затем комкора я не имел права вести личные дневники и записи, как это делали корреспонденты печати и радио. Поэтому после Дня Победы трудно было бы писать воспоминания и впечатления о небывалой битве. К тому же после окончания Великой Отечественной работа поглощала целиком все время. Короче говоря, я более 25 лет совершенно не брался за перо. Естественно, что и в Союзе писателей все эти годы не бывал и механически вышел из него.

Но всему бывает начало и конец. Наступил момент, когда из-за перегрузки в работе я очень тяжело заболел и думал об уходе в отставку. Однако руководство Министерства обороны рассудило иначе, предложив более подходящую работу. Я перешел на другой режим жизни, позволяющий вернуться к литературному творчеству.

В 1975 году в серии ЖЗЛ вышла моя книга. В 1977 году я дополнил книжку эпилогом, и редакция выпустила в свет второе издание «Чкалова».

В 1977 году вышла в издательстве «Детская литература» книга «Первые перелеты через Ледовитый океан». На конкурсе произведений для детей и юношества, посвященном шестидесятилетию Великого Октября, моя рукопись удостоена диплома.

Видимо, за выпущенные книги в 1975 и 1977 годах меня вновь приняли в Союз писателей СССР.

Сейчас собираю материалы о бывшем члене Реввоенсовета, заместителе наркома обороны СССР, начальнике Военно-Воздушных Сил РККА Якове Ивановиче Алкснисе, одаренном организаторе, коммунисте, летчике, человеке, прошедшем путь от пастуха до студента учительской семинарии, воевавшем в чине прапорщика в первую мировую войну, военкомом 55-й дивизии против Деникина в гражданскую… Но работа над книгой впереди.

Предлагаемая читателям книга охватывает большой период прожитой мной жизни, в какой-то степени биографична.

Г. БАЙДУКОВ 

Вдали послышался переливистый гудок паровоза. Эхом перекатываясь по густым зарослям камыша бесчисленных степных озер, отзвук медленно замирал. И вот вновь тишина стала хозяином края. Лишь привычное ухо черноглазого паренька чувствовало, что по рельсам передается какая-то невидимая дрожь и далекий гул металла. Мальчик вскинул голову. Там, где четыре нити, убегавшие на запад, слились в одну, показался густой дым декапота (Декапот — десятиколесный товарный паровоз).

Двенадцатилетний железнодорожник умел издали отличать системы паровозов и знал наперечет все пассажирские поезда, сновавшие с запада на восток. К ним он внимательно присматривался, знал, что поезда эти шли из Москвы, из города, о котором он так много слышал от дяди Федора.

Ваня нехотя сошел с высокой насыпи. Мимо него, стрекоча на стыках рельсов, пронеслись вечные путешественники — вагоны, поднимая благодаря неуклюжим своим формам клубы мелкой песчаной пыли.

На площадке последнего вагона, облокотясь на тормозную ручку, стоял кондуктор и безразлично глядел на расстилавшуюся позади поезда суровую панораму сибирской озерной степи.

Ваня кинул вслед поезду камень, но кондуктор и на это не обратил внимания.

«Эка, черт, спит, наверное», — подумал паренек про кондуктора, поправил берданку на плече и вдруг, словно вспомнил что-то важное, побежал по шпалам. Замелькали грязные, изрезанные галькой пятки, а на загорелых, точно отполированных икрах отражались отблески знойного солнца, какое бывает при безветрии в летнюю пору.

Здоровое детское сердце позволило мальчику бежать без передышки добрых три километра. Он бежал бы еще, если бы вдруг не увидел прямо перед собой добродушную физиономию путевого сторожа Шамина.

— Куда это ты так торопишься? Ишь как распалился… — И Шамин, хитро сощурив глаза, завистливо поглядел на ружьецо черноглазого пострела.

— Лодку посмотреть иду, тятька еще вчера велел, а то много здесь курортников шатается, еще угонят… — неуверенно тянул мальчонка, смущенно поглядывая на пыльные сапоги сторожа.

— Ври, ври… Мал еще меня проводить. Торопишься, поди, пораньше всех на уточек… Эх-хе-хе. Завидую я тебе…

И Шамин, тяжело вздохнув, присел на раскаленные солнцем рельсы, достал кисет, сшитый из маленьких разноцветных ситцевых лоскутков, очевидно, обрезков, оставшихся после пошивок супруги. Бережно вытащил из кисета измусоленный кусок газеты, оторвал от него прямоугольник, насыпал добротного табачку-самосада и медленно, не глядя на своего юного собеседника, протянул все это Ванюшке.

Ваня так же важно и степенно принял кисет и бумагу из рук сторожа, уселся на рельс против Шамина, ловко свернул толстую цигарку и отдал кисет владельцу. Сладко затянувшись махрой, он сказал:

— Хорош табачок, дядя Шамин! Крепкий! Эк ты умеешь его растить!

— Маловато вот засадил, а то бы ладно вышло — кури всю зиму… А тебя батька не лупит за курево?

— Нет, я ему сам табак режу: он знает, что я курю, ведь мне уже можно, а то и так артельные ребята смеются надо мной.

— А ты что сегодня, не работаешь?

— Да ведь сегодня воскресенье, вся артель отдыхает, кто сено уехал косить, а кто по огородам…

— Ишь ты, а я и забыл, прости меня, грешного, что сегодня праздник. Мне бы тоже нужно кое-что по хозяйству справить. — Шамин бросил малюсенький окурок под ноги, сердито сплюнул и про себя потихоньку обругал неведомо кого. Ему страстно хотелось также забраться в камыши озера и там, в тишине, на лабзе посидеть часок-другой, трахнуть из дробовика по стае уток, да так, чтобы за один выстрел пало не меньше двух, а то и трех (а это бывало).