Живя в Париже, Люкс познакомился с жирондистами и с восторгом слушал их выступления в Конвенте. Исполненный героического энтузиазма, равняясь на Брута и Дециев, он все больше проникался ненавистью к экстремистам Горы и поклонникам Марата. Пылкий почитатель античных республик, он решил собственной смертью пробудить мужество у большинства Конвента, дабы те восстали против тирании Горы. В своей крошечной комнате он написал прощальные письма друзьям и жене[86] и подготовил речь, которую он хотел произнести в Конвенте, перед тем как заколоть себя на глазах у депутатов и зрителей. Прежде чем произнести эту речь, Люкс показал ее Гаде и Петиону, и те в один голос стали отговаривать восторженного немца от осуществления его замысла. Они считали, что возвышенная речь, пусть даже и с практическим советом — избрать временным диктатором Ролана или Бриссо, вряд ли изменит положение, даже если Люкс заколет себя на глазах у Горы. Тело его вынесут, и заседание продолжится. И Люкс, по совету все тех же Гаде и Петиона, отправился сочинять памфлет под названием «Обращение к французским гражданам».
Тридцать первого мая вооруженные секции двинулись на Конвент, а Люкс устремился на улицу — расклеивать листовки против анархии, в поддержку жирондистов. 2 июня, когда жирондистов изгнали из Конвента, Люкс выпустил «Обращение», завершив его, как и подобает истинному республиканцу, заявлением о своей готовности умереть от руки анархистов: «После того что я сейчас написал, вы, без сомнения, удостоите меня вашей тюрьмы и вашей гильотины, но я готов встретиться с ними лицом к лицу». Душевное смятение Люкса после поражения Жиронды было настолько велико, что он действительно приготовился умереть, чтобы таким образом выразить протест против надвигавшейся диктатуры, и лишь ждал своего часа.
И час настал: газеты сообщили о гибели ненавистного Марата, убитого приехавшей из Кана девицей по имени Шарлотта Корде. Словно средневековый трубадур, влюбившийся в далекую принцессу Грезу, Люкс влюбился в Шарлотту Корде. Его восторженная любовь к свободе наконец обрела зримый облик девушки из Нормандии. Он почувствовал, что отныне жизнь его неразрывно связана с Шарлоттой, и теперь, когда телега со скрипом медленно катилась мимо него, его сердце ликовало.
Если верить преданию, Люкс пришел в тюрьму, куда заключили Шарлотту, и умолял позволить ему взять на себя ее вину и вместо нее взойти на эшафот. Разумеется, ему отказали. Ламартин пишет, что в день суда Люкс находился среди зрителей, пришедших на суд над Шарлоттой, и именно там, после того как судья зачитал приговор, взгляды их встретились. «Она поняла, что в ту минуту, когда все покидало ее, к ее душе привязалась другая душа и что в этой равнодушной или враждебной толпе у нее есть неизвестный друг. Это был их единственный разговор на земле». Рассказ Ламартина, скорее всего, лишь красивая легенда. Однако трагическая любовь Люкса к Шарлотте Корде столь необыкновенна, что хочется верить, что Люкс сумел обратить на себя внимание Шарлотты — и не важно, когда это случилось: в суде ли или же по дороге на эшафот…
Пробираясь сквозь выстроившуюся вдоль пути следования черной повозки толпу, Люкс медленно приближался к площади Революции, где высилась гильотина. Из-за скопления народа Шарлотту везли от дверей тюрьмы к эшафоту около двух часов. Сансон, ехавший в одной телеге с осужденной, ожидал заметить на ее лице хоть какие-нибудь признаки малодушия, которые он привык замечать у других, но девушка была кротка и невозмутима. Шарлотта выдержала испытание до конца и, облачившись в доспехи молчания, ни разу не проявила ни робости, ни гнева, ни негодования. Сансон пишет, что в ответ на его замечание о том, что дорога оказалась слишком долгой, Шарлотта задумчиво произнесла: «Какая разница, мы же все равно доедем до места».
Выехав на площадь Революции, Сансон встал, чтобы закрыть собой от Шарлотты гильотину. Заметив его маневр, девушка сказала: «Мне любопытно посмотреть на это сооружение, ведь я никогда не видела ничего подобного!» Когда телега подъехала к подножию эшафота, стрелки часов показывали семь. Пока солдаты оттесняли толпу, создавая преграду между зрителями и эшафотом, Шарлотта вышла из телеги и уверенным шагом поднялась на помост. Внизу со всех сторон колыхалось бескрайнее людское море, из волн которого на нее был устремлен исполненный восторженного обожания взгляд Люкса. Сансону и зрителям, стоявшим ближе, показалось, что Шарлотта хочет что-то сказать. Но тут к ней подскочил один из помощников палача и резко сдернул у нее с груди косынку, которую ей позволили сохранить и которой она прикрывала плечи. Порозовев от смущения, Шарлотта сама бросилась на роковую доску, и подручные палача немедленно привязали ее. Приготовления к казни заняли так мало времени, что Сансон не успел занять свое место возле гильотины. Не желая продлевать страдания мужественной женщины, он сделал знак помощнику, и тот привел в действие механизм. 17 июля, в семь часов с небольшим, голова Шарлотты Корде скатилась в корзину палача. В отчете о ее смерти написали: «В среду, 17 июля, Первого года Республики единой и неделимой, была казнена гражданка Корде из Кана, приговоренная к смерти за заговор и за убийство депутата Конвента патриота Марата».
Стоическое поведение Шарлотты в последние минуты жизни потрясло собравшихся на площади зрителей. «Она губит нас, но учит нас умирать!» — воскликнул, узнав о казни Шарлотты, Верньо. «Мне горько видеть, как осужденные, уподобившись Шарлотте Корде, уверенным шагом поднимаются на эшафот, выказывая непоколебимое мужество. Если бы я был общественным обвинителем, я бы приказал перед казнью делать кровопускание каждому осужденному, чтобы лишить их сил вести себя достойно», — писал позже присяжный Революционного трибунала гражданин Леруа.
Не успел Сансон подняться на эшафот, как плотник Ле-гро, весь день помогавший устанавливать гильотину, схватил голову и показал ее народу. И хотя Сансону было не привыкать к подобным зрелищам, он содрогнулся: ему показалось, что взор казненной все еще исполнен кротости и твердости духа. Не выдержав, палач отвернулся, и тотчас вокруг послышался ропот: оказалось, негодяй, поднявший голову Шарлотты, ударил ее по лицу. Потом многие говорили, что щеки несчастной покраснели от такого посмертного оскорбления. «Я видел это собственными глазами; полиция заключила подручного палача за это в тюрьму», — писал майнцский депутат Форстер. Другой депутат из Майнца, Адам Люкс, с этой минуты лелеял только одну мысль, горел только одним желанием: чтобы ему отрубили голову на той же самой гильотине, где окончила свои дни Шарлотта Корде.
В обстановке, когда грозные экзальтированные толпы санкюлотов возносили хвалы Марату и проклинали его убийцу, газета «Кроник де Пари» (Chronique de Paris) 19 июля опубликовала дерзкую для того времени заметку о казни Шарлотты Корде: «Шарлотта Корде, щедро наделенная мужеством, которым истории было угодно украсить любимых своих героев, подверглась участи преступников. Ее хладнокровие в последние минуты, быть может, еще более, чем преступление ее, увековечит ее имя для потомства. Она так спокойно и уверенно отвечала на допросе, что поразила не только зрителей, но даже видавших виды судей. Когда ей вынесли приговор, она даже пошутила, и самый пристрастный наблюдатель не мог не признать, что ее нисколько не заботит ожидающая ее участь. Она не пожелала исповедаться. Кроткая и прекрасная, она стояла в телеге, везущей ее на эшафот. Она сама положила голову на плаху. Кругом царило глубокое молчание. Палач, подняв отрубленную голову и показывая ее народу, дал ей пощечину. В ответ раздался всеобщий ропот народа: "Закон карает, но не мстит!" Голова побледнела, но не утратила своей красоты. Палач повторно поднял голову, которой не вытекшая до конца кровь еще придавала присущую природным краскам свежесть, и раздались крики: "Да здравствует нация, да здравствует республика!" И все разошлись, впечатленные страшным преступлением Шарлотты Корде, равно как и ее мужеством и красотой».
