По словам Мишле, политика жирондистов сводилась к понятию «ждать», а революция ждать не могла. По словам Матьеза, жирондисты начинали, но не умели завершать: объявили войну загранице, но не сумели одержать победу над врагом; разоблачили короля, но не решились устранить его; требовали республику, но не сумели управлять ею; и так во всем. И даже воспевший Жиронду поэт-романтик Ламартин отказал своим героям в политическим чутье: «они делали революцию, не понимая ее; они управляли, не понимая, как это следует делать»; нерешительность жирондистов ослабляла республику и в конечном счете играла на руку роялистам. Водоворот Истории, вынесший жирондистов на поверхность, вскоре утянул их в бездну — навсегда.

Часть жирондистов, подчиняясь требованию Конвента, добровольно сложила с себя депутатские полномочия, надеясь, таким образом, избежать преследований. Узнав об этом, Барбару заявил: «Если моя кровь нужна делу свободы, я прошу вас пролить ее. Если делу свободы нужна моя честь, я готов пожертвовать ею: грядущие поколения сумеют правильно оценить мою деятельность! Если Конвенту необходимо, чтобы я сложил с себя свои права депутата, я подчинюсь его постановлению. Но как я могу сам сложить с себя свои полномочия, если они были вручены мне народом?

Как я могу считать себя подозрительным, если из своего департамента, и из трех десятков других, из сотен народных обществ, я постоянно получаю свидетельства доверия и утешения, и только здесь каждый день подвергаюсь нападкам? Нет! Не ждите от меня отставки! Я поклялся умереть на своем посту, и я сдержу клятву!» Воспользовавшись неопределенностью ситуации, некоторые депутаты бежали в провинцию, где надеялись найти убежище и возможность продолжить бороться с диктатурой. Страна оказалась расколотой на два лагеря, и было ясно, что оба лагеря вскоре двинутся друг на друга войной.

В Кальвадосе Совет департамента еще в начале мая объявил войну «анархии» и принял постановление сформировать департаментскую армию и отправить ее в Париж для охраны Конвента. Присланных из столицы комиссаров Конвента Ромма и Приера мятежное собрание заключило в тюрьму и отменило отправку в Париж транспорта с продовольствием, тем самым нанеся сильный удар по парижанам, которым грозил голод. К арестованным якобинцам относились снисходительно, и Ромм, сидя в камере, разрабатывал республиканский календарь[60]. Неудачи отправляемых в столицу депутаций местные власти, как это свойственно нормандцам, воспринимали спокойно, решение формировать армию не отменяли, но и не спешили с его исполнением. Однако Бугон-Лонгрэ парижские неудачи, очевидно, огорчали. «Законодатели, будьте уверены, наши доблестные армии не позволят надеть на себя ярмо тирании. Мы посвятили наши жизни и наши руки свободе Республики, и наш последний кинжал сразит того, кто попытается установить верховную диктатуру», — убеждал он парижан, но те не стремились исполнять требования провинциальных депутатов. Прежде чрезвычайно активный, Бугон-Лонгрэ стал реже появлялся на собраниях, без него принимали резолюции и обращения. Говорят, в это время он часто встречался с Шарлоттой. Молодой человек рассказывал ей о Париже, а она засыпала его вопросами. Ведь мадемуазель Корде никогда не покидала родной Нормандии, а точнее, окрестностей Кана. И ее наверняка интересовали не только заседания Конвента, но и самые простые вещи: что носят в Париже, какие там дома и улицы. Вероятно, Бугон-Лонгрэ был талантливым рассказчиком, ибо когда Шарлотта приедет в Париж, она не почувствует себя ни растерянной, ни удивленной. И конечно же она не раз слышала из его уст ненавистное имя Марата.

Что происходило с Шарлоттой в то время, когда в Конвенте разворачивались баталии жирондистов против Марата? Возможно, до нее дошли слухи, что агенты Марата скупают в провинциях серебро… Жаклин Доксуа написала, что Шарлотта могла бы полюбить убийцу Марата… А вдруг мадемуазель Корде, действительно, решила взять кинжал Немезиды из рук того, кто пленил ее сердце? Увы, история любви Шарлотты Корде вряд ли будет написана, ибо мечтания свои она унесла с собой в вечность, и нам остается только гадать, был ли в сердце этой величественной Химе-ны образ неведомого нам Родриго. И вместе с Ламартином утверждать, что «страсть, которую она питала бы к одному человеку, она перенесла на отечество. Она все более и более погружалась в мечты, изыскивая, какую услугу она могла бы оказать человечеству. Жажда принести себя в жертву обратилась у нее в безумие, страсть или добродетель. Даже если бы эта жертва должна была быть кровавой, она все-таки решила принести ее. Она дошла до такого отчаянного состояния души, которое разбивает личное счастье не ради славы и честолюбия, как у госпожи Ролан, но ради свободы и человечества, как у Юдифи или Эпихариды. Ей недоставало только случая; она выжидала его, и ей казалось, что он уже близко».

Когда этот случай представился, когда прозвучал медный голос труб и вторящий ему погребальный звон колокола? Иначе говоря, когда Шарлотта приняла решение убить Марата? Многие полагают, что подтолкнувшим ее к действию событием явилась назначенная на 5 апреля казнь кюре Гомбо. Маловероятно, чтобы Шарлотта ходила на площадь Сенсовер, куда поставили страшную машину для отсечения голов. В паспорте, прошение о котором она подала на следующий после казни день, целью ее поездки указан Аржан-тан, городок неподалеку от Кана, где в то время жили ее отец и сестра Элеонора. Решение ехать в Париж возникло позднее.

В паспорте мадемуазель Корде значилось: «Родина. — Свобода. — Равенство Департамент Кальвадос. Дистрикт Канн.

Паспорт, выданный гражданке Мари Корде, родом из Мениль-Имбера, проживающей в Кане, муниципальном округе Кан, дистрикт Кан, департамент Кальвадос, возраст 24 года, рост пять футов один дюйм, волосы и брови каштановые, глаза серые, лоб высокий, нос прямой, рот небольшой, подбородок круглый, с ямочкой, лицо овальное.

Она направляется в Аржантан, просьба в случае необходимости оказывать ей помощь и содействие.

Выписан в доме коммуны города Кана 8 апреля 1793, 2-го года Французской Республики, нами Фоссе-старшим, муниципальным служащим.

Выдан нами, нижеподписавшимся секретарем, и подписанный означенной гражданкой Корде.

Мари Корде (подпись) Анри, секретарь (подпись)».

На обороте документа можно прочесть: «Выдано в доме коммуны города Кана для поездки в Париж.

23 апреля 1793, Второй год Республики».

Но 23 апреля жирондисты еще надеялись свалить Марата, суд над которым состоится только на следующий день, то есть 24 апреля, а значит, ни в Париже, ни тем более в Кане не знают о триумфе Друга народа и уповают на торжество правосудия. Зачем тогда Шарлотта собралась в Париж, где у нее нет ни друзей, ни знакомых? Вряд ли она собралась ехать в столицу «просто так», посмотреть «колыбель революции». Правда, кто-то из подруг Шарлотты сказал, что разрешение на поездку в Париж она взяла вместе с одной из своих приятельниц, «за компанию». Но до сих пор Шарлотта не была замечена в спонтанных поступках, напротив, все, что она делала, являлось результатом ее глубокой убежденности в своей правоте. Возможно, к мысли о поездке в Париж Шарлотта пришла после рассказов Ипполита Бугон-Лонгрэ, неоднократно посещавшего столицу по поручению администрации Кальвадоса. Какие столичные новости производили наибольшее впечатление на сосредоточенную девушку, спокойную с виду, но в душе исполненную героического энтузиазма, не находившего себе применения? Что потрясло ее настолько, что она решила ехать в незнакомый ей город? Знала ли она, что противники монтаньяров считали Робеспьера более опасным, чем Марат? Что газета Эбера «Папаша Дюшен» и по популярности, и по кровожадным призывам, и по тиражу превосходила издание Марата? Или она в самом деле давно хотела положить конец заклинаниям Друга народа? А Ипполит Бугон-Лонгрэ сумел столь живо описать ей кумира парижской толпы, что она решила действовать немедленно? Огюстен Леклерк однажды подобрал выпавший из кармана Шарлотты клочок бумаги, где ее корявым почерком было написано: «Сделаю ли я это или не сделаю?» Следовательно, в Париж Шарлотта намеревалась ехать, чтобы совершить поступок, достойный своих любимых героев? И она знала, что вход на заседания Конвента свободный.