Однажды Ипполит Бугон-Лонгрэ пригласил Шарлотту на обед к Левеку, председателю Административного совета Кальвадоса. Общество намеревались почтить своим присутствием наиболее видные жирондисты. Бугон-Лонгрэ полагал, что девушке будет интересно поближе познакомиться с вождями единственной, по его мнению, партии, способной спасти республику. К этому времени Шарлотта, скорее всего, уже была твердо уверена: без нее республика не будет спасена. Она видела, как провалился набор волонтеров в повстанческую армию, видела, какой малочисленный отряд прибыл в армию Вимпфена из Бретани, и поэтому, когда женщины Кана, ликуя, вручали волонтерам цветы, она стояла в стороне, с трудом сдерживая слезы. Она не обольщалась: до обещанной шестидесятитысячной армии генералу было еще очень и очень далеко. А пока редкие добровольцы медленно подтягивались к местам сборов, Париж окружил себя стеной штыков, и армия диктатора Марата готовилась выступить в поход. В воздухе Франции уже витал кровавый призрак надвигавшегося Террора, и Шарлотту одолевали исключительно грустные мысли. Во время ассамблеи она скромно сидела в углу рядом с застенчивым и робким Луи дю Буа (будущим восторженным биографом мадемуазель Корде), и оба внимали ораторам, призывавшим остановить Чудовище, которое существованием своим «позорит человеческий род». И Робеспьер, и Дантон в речах изгнанников оставались где-то в стороне, хотя они не могли не сознавать, что Неподкупный является для них гораздо более грозным противником. Впоследствии, когда жирондистов стали обвинять в том, что они направляли кинжал Шарлотты, Барбару ответил: «Если бы мы тогда знали о ее намерении и могли бы направить ее руку, то месть наша обрушилась бы не на Марата». Никто не сумел разгадать страшного замысла мадемуазель Корде, никто не понял, что в те дни она прощалась со всеми, кто был ей дорог, со всем, что привязывало ее к жизни. «Девушка юная, трогательная, очаровательная, скромная, естественная в движениях своих; взгляд ее отличался живостью, а облик кротостью; здоровый цвет лица, алые губы и пышные каштановые кудри придавали ее лицу восхитительное выражение» — такой увидел Шарлотту в тот вечер Луи дю Буа.

Через несколько дней в сопровождении верного Леклерка она вновь отправилась в особняк Интендантства — за рекомендацией, которую обещал ей Барбару, а также чтобы взять письма для парижских друзей марсельского депутата. В этот раз народу в коридорах особняка было больше — в воскресенье ожидался торжественный смотр повстанческой армии. Узнав мадемуазель Корде, галантный Петион подошел к ней и шутя спросил: что привело «прекрасную аристократку» в их скромную обитель? Неужели желание посмотреть на республиканцев? Поглощенная своими мыслями, Шарлотта на шутку не отреагировала и ответила, скорее, себе самой: «Вы судите обо мне, не зная меня. Но скоро вы обо мне услышите». Недоумевая, Петион поклонился и не стал продолжать разговор.

В тот день Барбару долго извинялся перед Шарлоттой, что не успел подготовить письмо, и поклялся прислать его «уже завтра вечером». Он напомнил ей об обещании написать ему из Парижа, как пойдут у нее дела. Кивнув, мадемуазель Корде молча покинула Интендантство. Опостен Леклерк следовал за ней в отдалении, уверенный, что мадемуазель Корде очень расстроена. Оба остановились возле дерева, к стволу которого было прикреплено воззвание генерала Вимпфена:

«Обманщики скажут вам: Феликс Вимпфен ведет армию против Парижа. Не верьте им. Я иду на Париж ради спасения Парижа, ради спасения Республики единой и неделимой, иду по велению населения большинства департаментов, по воле суверенного народа… Добрые граждане Парижа, объединимся в борьбе за общее дело… Братья, я протягиваю вам свою братскую руку, но тех, кто встанет на моем пути, я прикажу разить…»

Придя домой, Шарлотта достала старый чемодан и принялась складывать в него вещи. Полагают, что, старательно скрывая свой отъезд, она заранее, а именно 6 июля, отослала багаж на почтовую станцию. Содержимое чемодана станет известно после обыска гостиничного номера, где остановится мадемуазель Корде. По приезде в Париж девушка аккуратно разложит в номере свой нехитрый скарб, а полицейский комиссар составит его подробную опись: «В вышеуказанном комоде мы нашли серое, в полоску платье из полосатого канифаса без метки; нижнюю юбку из розового шелка, без метки; еще одну нижнюю юбку, из белой хлопчатой материи, без метки; две женские рубашки, помеченные буквами К. Д.[65], две пары простых чулок, одни белые, другие серые, без метки; короткий пеньюар без рукавов из белого полотна, помеченный двумя буквами Ш. К., четыре носовых платка, один из которых помечен буквами К. Д.; два батистовых чепчика; две батистовые косынки, косынка зеленая газовая, косынка шелковая с красными полосами и сверток лент разных цветов, а также несколько тряпок, не заслуживающих описания». Пучок лент и стопка косынок свидетельствовали, что мадемуазель Корде не была чужда невинного кокетства, а уложенные между косынками серебряный наперсток, нитки и иголки — о ее предусмотрительности: дорога предстояла длинная, и в пути одежда могла порваться.

В воскресенье, 7 июля, на эспланаде состоялся торжественный смотр Национальной гвардии города Кана. Светило солнце, ветер развевал знамена, блистали золотом парадные мундиры, среди которых темнели фраки жирондистских депутатов. Всюду звучали патриотические лозунги, женщины махали гвардейцам букетиками, перевязанными трехцветными ленточками. В жарком июльском воздухе плыл торжественный звон колоколов. Зрители радостно приветствовали каждого оратора: «Долой тиранию!», «Да здравствует Республика, единая и неделимая!» Стоя на возвышении, генерал Вимпфен призвал желающих записываться в батальон волонтеров, который после смотра отправится из Кана в Эвре, чтобы присоединиться к армии федератов. Добровольцев оказалось всего семнадцать. Среди них, как говорят, был и некий Франклен, молодой человек, якобы влюбившийся в мадемуазель Корде и в порыве записавшийся в добровольцы. Вернувшись после поражения в Кан и узнав там о казни Шарлотты, он якобы отправился в глухую деревню, где скончался от тоски. Впрочем, современники опровергали этот слух…

Шарлотта чуть не расплакалась с досады: с одной стороны, волонтеров для борьбы с тиранией чудовища явно не хватало, а с другой ей было ужасно жаль этих немногих, решивших пасть в неравной борьбе. «Из нашего пепла родятся новые Бруты, чтобы отомстить за нас», — успокаивала себя Шарлотта. Неожиданно, словно угадав ее мысли, кто-то вежливо коснулся ее локтя и приятный мужской голос произнес: «Не правда ли, прекрасная аристократка, вам будет жаль, если эти молодые люди погибнут в бою за Республику?» Она вздрогнула и резко обернулась. Возле нее стоял мужчина среднего роста с аккуратно подстриженной бородой. Депутат Петион! Он вновь пытался подшутить над ней! Но в последнее время Шарлотта не была расположена к шуткам. Ничего не ответив, она повернулась и быстро, едва ли не бегом, направилась домой.

Поднявшись к себе на второй этаж, она села на привычное место у окна и задумалась. Вещи для отъезда собраны, оставалось собрать только мысли. Точнее, сосредоточиться на одной-единственной: она должна помешать чудовищу залить кровью всю страну. «Пасть за отечество — счастливая чреда: умерший доблестно бессмертен навсегда» — звучали в голове строки Корнеля. Жребий брошен…

«Я обязана быть Вам послушной, дорогой папа, но я все-таки уезжаю без Вашего разрешения; уезжаю, не повидавшись с Вами, потому что после нашей встречи мне было бы слишком грустно. Я еду в Англию, ибо уверена, что во Франции еще долго нельзя будет жить спокойно и счастливо. Перед отъездом я отдам письмо на почту, и когда Вы его получите, меня уже не будет в этой стране. Небо лишает нас счастья жить вместе, как оно лишило нас многого другого. Быть может, оно будет более благосклонно к нашему отечеству. Прощайте, дорогой папа, поцелуйте за меня сестру и не забывайте меня. 9 июля.