Первая киевская запись XIII в. обнаруживается в Лаврентьевской летописи в статье 1202 г. Она отличается от предшествующего ей текста не только содержанием, но и своей стилистикой. В ней, без какой-либо смысловой связи со сказанным раньше, сообщается о конфликте киевского князя Рюрика с галицко-волынским князем Романом Мстиславичем. Рассказ обнаруживает не только хорошую информированность летописца о нюансах взаимоотношений тестя и зятя, но и эффект авторского присутствия. Он знает, что Рюрик замышлял поход на Галич, но Роман упредил его. Подробно описывается, как переходили на сторону галицко-волынского князя Черные Клобуки, а также гарнизоны городов Русской земли, как киевляне открыли Роману ворота Подольские в Копыревом конце города, а он, войдя в Подолье, послал на Гору к Рюрику послов с требованием признать его права на Киев. «И отвориша ему Кыяне ворота Подольская в Копыревѣ конци, и въѣха в Подолье, и посла на Гору к Рюрикови и ко Олговичем, и води Рюрика къ кресту».[425] Конечно, так описать вступление в Киев полков Романа Мстиславича мог только киевлянин, для которого были привычными названия «ворота Подольские», «Копырев конец», «Подолье».
Судя по всему, киевская запись вставлена владимиро-суздальским летописцем в статью 1202 г. без какой-либо редакции. Он только снабдил ее ремаркой о том, что киевский стол был вручен Ингварю Ярославичу великим князем Всеволодом, правда вместе с Романом: «И посади великыи князь Всеволодъ и Романъ Ингваря Ярославича в Кыевѣ».[426]
Практически целиком киевской является статья 1203 г. о взятии Киева войсками Рюрика Ростиславича и его половецких союзников. Летописец в отчаянии от того, что сделали победители с древней столицей Руси. Случилось зло, которого, по его мнению, не было «от крещенья надъ Кыевомъ». Он подробно перечисляет потери, понесенные Киевом, говорит о разграблении святой Софьи, святой Богородицы Десятинной, а также монастырей. Грабители «И иконы одраша, а иныѣ поимаша, и кресты честныя, и ссуды священныя, и книгы и порты блаженыхъ первых князьи, еже бяху повѣшали в церквахъ святехъ на память собѣ.»[427] Кроме того, многие киевляне были истреблены, другие уведены в половецкие становища.
Столь трагическая картина разгрома Киева Рюриком производит на первый взгляд впечатление своеобразного реванша суздальского летописца за аналогичную картину разгрома столицы Руси союзниками Андрея Боголюбского в 1169 г., нарисованную киевским летописцем. В действительности у нас нет оснований подозревать кого-либо из суздальских книжников в столь изощренном коварстве. Статья написана несомненно киевским автором, наверное тем самым, который сделал и запись 1202 г. В пользу этого свидетельствуют употребление аналогичных названий киевских частей — «Подолье», «Гора», фраза: «То все стася над Киевом за грехи наша», а также точная дата этого трагического события: «Месяца января, въ 20 день, на память святаго Сильвестра, папы Римьскаго».[428]
В других летописных списках указаны иные даты взятия Киева. Московский летописный свод конца XV в. дает 2 января, а Новгородская первая летопись пишет, что Киев был взят «въ 1 день генваря, на святаго Василия». Какая из этих дат истинная, сказать сложно. Некоторые подробности новгородской записи, содержащей известие о присутствии в войске Рюрика двух половецких ханов Кончака и Данила Бяковича, а также о том, как закрылись в церквах иноземные купцы и за половину своих товаров купили себе жизнь, по-видимому, указывают на большую близость ее к киевскому протографу.[429]
В продолжении лаврентьевского варианта этой статьи летописец извещает о военном демарше Романа Мстиславича, осадившего в феврале Рюрика в Овруче и вынудившего его разорвать союз с князьями Ольговичами и половцами. При этом по совету Романа Рюрик посылает к Всеволоду Большое Гнездо посла с просьбой вернуть ему Киев. Тот, «не помяну зла Рюрикова», разрешает ему вновь сесть на киевском столе.
Учитывая реальное положение Всеволода как старейшины русских князей, подобная запись киевского летописца не должна вызывать особого недоумения. Наверное, Рюрик нуждался в подтверждении своих прав на Киев со стороны могущественного князя Северо-Восточной Руси. На счет владимирского редактора здесь можно отнести лишь рекомендацию Всеволода как «боголюбивого и милосердного великого князя».
На какое-то время в Южной Руси установился внутренний мир. Состоялось взаимное целование креста Рюриком, Ольговичами, а также Романом Мстиславичем, которого, по-видимому, не оставляла мысль подчинить себе Киев. Новый конфликт произошел, что называется, на ровном месте. Летописец под 1205 г. сообщает о большом походе русских князей на половцев, в котором приняли участие Рюрик Киевский, Ярослав Переяславльский, сын Всеволода, Роман Галицкий и другие князья. Половцы, испытавшие большие тяготы от лютой зимы, не смогли оказать должного сопротивления и потерпели поражение. Русские, захватив много пленных, а также стада («и стада их заяша»), без потерь вернулись домой. Летописец замечает, что этой победе радовались «всѣ хрестьяне Русской земли».
И вот на фоне общего успеха неожиданно случился раздор. Князья съехались в город Треполь для устроения внутреннего мира. «Ту было мироположение в волостех, — пишет летописец, — кто како терпелъ за Русскую землю».[430] Определить по справедливости вклад каждого князя в дело защиты Руси, по-видимому, не удалось, и Роман прибег к силовому решению вопроса. Он пленил Рюрика, отвез в Киев и постриг в монастырь. Такая же участь постигла жену и дочь киевского князя. Его сыновья Ростислав и Владимир были уведены Романом в Галич. Позже, по настоянию Всеволода Юрьевича, Роман отпустил молодых князей в Русь и даже посадил на киевском столе Ростислава.
Вряд ли следует сомневаться, что это сугубо южнорусское событие описано киевским летописцем. В пользу его авторства свидетельствует первое место Рюрика Ростиславича в перечне князей, принявших участие в походе на половцев, а также некоторые подробности трепольского «великого смятения» и его последствий. Можно полагать, что летописец современник события. Он знает, что в Треполь первыми прибыли Рюрик и Роман, а уже затем к ним присоединился Ростислав. Ведома ему и причина опоздания молодого князя: «Быв у шюрина своего у Переяславли».[431] Идеологически позиция летописца по существу не обозначена. Он только зафиксировал событие, не сопроводив его своей собственной оценкой. Рассказ о том, что случившееся со сватом Рюриком опечалило Всеволода Юрьевича и он решил озаботиться Русской землей, по-видимому, принадлежит уже владимиро-суздальскому автору. Определение причины трепольского конфликта происками дьявола — «Единъ же дьявол печален бысть, иже не хочет роду хрестьянскому добра»[432] — выдает в летописце духовное лицо.
В том же 1205 г. Роман Мстиславич гибнет под польским городом Завихостом, а Рюрик Ростиславич возвращается на киевский престол. Содержащаяся об этом запись 1205 г. в Лаврентьевской летописи несомненно имеет киевское происхождение. В ней сообщается, что Рюрик «смета с себе чернечьскыѣ порты и сѣде Кыевѣ».[433] После этого он предпринимает попытку «растрич» жену, но она уже не пожелала вернуться в мир. В продолжении записи сообщается о взаимном крестоцеловании Рюрика и Ольговичей («И цѣловаша крестъ Рюрикъ къ Олговичемъ и Олговичи к Рюрику»), о неудачном походе союзников к Галичу, а также об изгнании Ростиславом Рюриковичем из Вышгорода Ярослава Владимировича. В записи имеется характерное замечание, которое не оставляет сомнения в том, что сделал ее киевский летописец. Речь идет об оценке похода на Галич. В его неудаче обвинены только Ольговичи, которые «възвратишася с срамом великим в свояси». Поход был совместный, может быть, даже инициированный Рюриком, рассчитывавшим взять реванш за унижение от Романа Мстиславича, но срам почему-то пал только на Ольговичей.
