Новая стилистическая особенность письма, обозначившаяся в летописи великого княжения Изяслава Давидовича, характеризует также и великокняжескую хронику Ростислава Мстиславича (1159–1167 гг.), что, вероятно, указывает на единого автора. Еще одним объединяющим признаком летописания 1157–1167 гг. является участившееся обращение летописца к церковно-религиозным сюжетам. Чувствуется, что здесь перед нами не боярин, скачущий по Руси вместе со своим князем, но благочестивый монах. Его выдает уже первая фраза летописи Изяслава Давидовича: «Изяславъ же Давыдовичь вниде в Киевъ месяца мая въ 15 в неделю пянтикостьную».[286] Рассказывая о вокняжении в Ростове, Суздали и Владимире Андрея Юрьевича, летописец замечает, что он был любим всеми за его добродетели, среди которых выделяется любовь к Богу, выразившаяся в завершении строительства церкви святого Спаса и закладке во Владимире церкви святой Богородицы. «Зане бѣ прилюбимъ всим за премногую его добродѣтель, юже имѣше преже к Богу и къ всим сущимъ под нимъ, тѣм же и по смерти отца своего велику память створи, церкви оукраси и монастыри, постави и церквь сконца, иже бѣ заложилъ переже отець его святого Спаса камяну, князь же Андрѣи самъ оу Володимири заложи церковь камяну святой Богородици».[287]
Из летописной статьи 1158 г., повествующей о смерти дочери Ярополка Изяславича и погребении ее в Печерском монастыре, можно заключить, что написана она печерским летописцем. Он бесспорно современник события, знает, что умерла княгиня 3 января, а 4 января в час ночи была положена в гроб и погребена «съ княземъ въ гробѣ оу святаго Феодосия». В тексте воздается хвала княгине за ее великую любовь к святой Богородице и к Феодосию Печерскому, выразившуюся в том, что она вместе с мужем Глебом Всеславичем дала Печерскому монастырю 600 гривен серебра и 50 гривен золота. После его смерти передала в монастырь еще 100 гривен серебра и 50 гривен золота, а также завещала 5 сел с челядью. Разумеется, такие бухгалтерские подробности мог знать только летописец Печерского монастыря.
Церковная тема, как кажется летописцу, являлась камнем преткновения при обсуждении вопроса о переходе на киевский стол Ростислава Мстиславича. На приглашение племянника Мстислава Изяславича смоленский князь выставил условие: удаление с митрополичьей кафедры Клима Смолятича и возвращение на нее митрополита — грека Константина. После долгих препирательств дядя и племянник сошлись на том, что оба митрополита не могут быть реабилитированы, а кафедру должен занять новый человек. «И тако отложиста оба яко не сѣсдти има на столѣ митрополитьстемь и на томъ цѣловаста хрестъ, яко иного митрополита привести им исъ Царягорода».[288]
У Ростислава Мстиславича были и другие причины не спешить с принятием приглашения Мстислава, он хотел получить от вассальных князей заверения в их беспрекословном послушании великому князю, однако летописец, будучи лицом духовным, выставил на первый план спор о митрополичьей кафедре.
И в дальнейшем летописец внимательно следит за церковными событиями и скрупулезно заносит сведения о них на страницы своей хроники. Под 1162 г. он сообщает об изгнании из Суздаля Андреем Боголюбским епископа Леона, под 1164 г. говорит о преставлении митрополита Федора, под 1164 г. — о прибытии в Русь митрополита Иоанна, под 1165 г. — о поставлении епископа новгородского Ильи. Умерший в 1166 г. князь Ярослав Юрьевич назван «благоверным и христолюбивым».
Особенно отчетливо облик летописца просматривается в летописной статье 1168 г., рассказывающей о болезни и кончине Ростислава Мстиславича. Великий князь предстает перед читателем в образе праведника, мечтавшего провести остаток дней в Печерском монастыре. Об этом он как будто бы неоднократно говорил с игуменом Поликарпом, просил его поставить ему келию. «Молвяще же и то всегда къ игумену постави ми игумене келью добру, боюся напрасныя смерти, а что си о мнь Богъ оустроить и ваша молитва».[289] Летописец отмечает любовь Ростислава к святой Богородице и к святому отцу Феодосию, его желание «освободиться от маловременного и суетного свѣта сего и мимотекущего и многомятежного житья сего».[290] С аналогичными мыслями Ростислав обращался также и к Семеону «попови отцю своему духовному».
Рассказав о несостоявшейся попытке Ростислава постричься в монастырь, летописец возвращается к его последним дням, при этом употребляет традиционное выражение: «Мы же на прѣднее възвратимся». Подробное описание болезни великого князя, пересказ его молитвы перед иконой святой Богородицы, а также сообщение о просьбе Ростислава похоронить его в Киеве, в монастыре святого Федора, позволяют предположить, что написал обо все этом свидетель событий, находившийся в его свите. Он видел слезы князя, которые стекали из его глаз, «яко женчюжныя зерна», наблюдал, как он вытирал их «оубрусцемъ». Когда Ростислав, уже будучи смертельно больным, продолжил путь из Смоленска в Киев, летописец заметил: «И поидоша съ ним».
Разумеется, нас интересует, кто был автором статьи 1168 г.? Прямых свидетельств на этот счет в летописи нет, но есть косвенные, которые дают возможность хотя бы приблизиться к ответу на этот вопрос. Кроме самого Ростислава в тексте статьи названы: игумен Печерского монастыря Поликарп, духовник великого князя поп Семеон, покладник Иванко Фролович, а также Борис Захарьич, возможно, тысяцкий князя. Церковный характер статьи не оставляет сомнения, что автора надо искать среди духовных лиц. О Поликарпе говорится в третьем лице, как о человеке, с которым Ростислав много беседовал до своей болезни о спасении души через пострижение в монастырь. Летописец уточняет, что Поликарп был тогда уже игуменом Печерского монастыря. Не позволяет считать Поликарпа автором повести о смерти Ростислава и то обстоятельство, что он не был в свите великого князя во время его путешествия от Великих Лук до Киева и не мог быть свидетелем медленного умирания Ростислава. Остается поп Семеон, духовник князя. Он тоже назван в третьем лице, но, поскольку неотлучно находился при Ростиславе, есть основания именно его считать автором этой повести. Не исключено, что впоследствии она была отредактирована печерским летописцем.
Здесь мы подошли к вопросу об авторстве великокняжеских летописей Изяслава Давидовича и Ростислава Мстиславича. Среди возможных претендентов исследователи называют Поликарпа, который начинал свою летописную деятельность как секретарь Святослава Ольговича, а завершал ее в стенах Киево-Печерского монастыря как его архимандрит, продолжая проявлять симпатии к новгород-сиверскому князю. Считается, что авторство Поликарпа определяется частым упоминанием его имени на страницах летописи в конце 60-х — начале 70-х годов XII в. Летописная статья 1168 г., о чем шла речь выше, свидетельствует о беседах Поликарпа с Ростиславом Мстиславичем, в статье 1170 г. рассказывается об участии Поликарпа в погребении князя Ярополка Изяславича, внука Мстислава Великого, в статье 1171 г. речь идет о сопровождении (от Вышгорода до Киева) Поликарпом тела князя Владимира Андреевича, в статье 1174 г. описывается торжественная встреча великого князя Романа Ростиславича, в которой наряду с митрополитом участвовал и архимандрит Печерский Поликарп.
Н. И. Костомаров, раздумывая над тем, кто описал торжественное действо перенесения тела Владимира Андреевича, пришел к выводу, что это был игумен Андреевского монастыря в Киеве Семеон. Основанием этому послужили такие соображения. Князь Глеб отправил к Вышгороду двух игуменов — Печерского Поликарпа и Андреевского Семеона, но поскольку о Поликарпе говорится в третьем лице («Игуменъ же рече Поликарпъ»), автором рассказа должен быть игумен Семеон.[291]
