К комплексу статей Софийской летописи А. А. Шахматов склонен был относить также известие 1043 г. о походе Владимира Ярославича на Константинополь, написанное современником, дополнившим им текст Древнейшего свода.[70] Обстоятельность рассказа, записанного скорее всего со слов Вышаты, делает такое предположение вполне вероятным. Несколько смущает только летописная ремарка, свидетельствующая, что воевода Вышата был отцом Яня. Впрочем, она может принадлежать позднейшему сводчику и редактору летописи, например Нестору.
Последующий этап киевского летописания связывается с Печерским монастырем. Однако прежде чем мы перейдем к его исследованию, попытаемся ответить на вопрос о времени прекращения летописной традиции Софии Киевской. А. А. Шахматов полагал, что случилось это после 1043 г., когда в результате похода Владимира Ярославича на Царьград резко ухудшились отношения Руси с Византией.[71]
Вряд ли изменение внешнеполитической обстановки могло роковым образом сказаться на судьбе софийского летописания. Избрание на митрополичью кафедру в 1051 г. русина Илариона, известного проповедника и богослова, создавшего знаменитое церковное произведение «Слово о законе и благодати», могло скорее оживить софийскую летописную традицию, нежели прервать ее. Не было никаких причин отказываться от своего детища — софийской книгописчей мастерской и у Ярослава Мудрого. Невозможно представить, чтобы эти два великих просветителя земли Русской взяли и передали летописание в Печерский монастырь, только обретавший свое духовное лицо и еще не имевший собственного опыта исторической письменности.
Прекращение софийского летописания следует связывать со смертью Ярослава и уходом со своей кафедры митрополита Илариона. Для Софии и ее клира эти события не могли не иметь драматических последствий. Очень возможно, что какая-то часть софийских книжников, потеряв опеку и благорасположение, которой они были окружены во времена Ярослава, ушла в Печерский монастырь. Не исключено, что их число пополнил и сам Иларион, след которого теряется.
В свое время М. Д. Приселков высказал предположение, что Никон Печерский и митрополит Иларион — одно и то же лицо, что «Слово о законе и благодати» и летопись до 1073 г. проводят одни и те же патриотические и антигреческие идеи.[72] В последующем эта интересная мысль не была поддержана историками. Доказать ее, по существу, нечем, хотя, если полагать уход Илариона в Печерский монастырь вероятным, более подходящей кандидатуры для его исторической идентификации, чем Никон, не найти. По летописи, Никон наравне с Антонием является основателем монашеского пустынножительства. Аналогичной представлена и роль Илариона, о чем говорит фраза: «И приде (Антоний. — П. Т.) на холмъ, идѣже бѣ Ларионъ ископалъ печерку, и възлюби мѣсто се, и вселися в не».[73]
Не случайно, по-видимому, составители Киево-Печерского патерика «вселили» Антония не в Иларионову пещеру, а в Варяжскую, чем отдали пальму первенства пещерного пустынножительства ему. Таким образом, если предположение об уходе Илариона после его смещения с митрополичьей кафедры в Печерский монастырь верно, то он, по существу, вернулся к привычной для него жизни монаха-пустынника.{2}
Как бы то ни было, но после смерти Ярослава в 1054 г. и ухода с кафедры Илариона в Софии Киевской летописание прерывается, а возобновляется уже в Печерском монастыре при участии Никона. А. А. Шахматов, выделивший летописный свод 1073 г. и связавший его с авторством Никона, полагал, что к летописанию он приступил не ранее 1069 г. На такой вывод его натолкнула статья 1018 г. «Повести временных лет», в которой уход Болеслава Храброго из Киева объясняется тем, что против его дружин, распущенных на покорм по селам, выступили киевляне. Это летописное известие совершенно не согласуется с тем, что Болеслав, по свидетельству той же статьи, ушел из Киева с большим полоном, награбленным добром и сестрой Ярослава. Следовательно, делает заключение А. А. Шахматов, эта подробность была внесена в статью 1018 г. из статьи 1069 г., когда против Болеслава Смелого, оказывавшего помощь своему родственнику Изяславу Ярославичу, действительно поднялось восстание киевлян. А коль скоро это так, то кроме Никона, пережившего это событие, внести такую патриотическую подробность в статью 1018 г. было некому. Завершение труда приходится якобы на 1073 г., когда Никон, гонимый Святославом, ушел в Тмутаракань.[74]
Как видим, аргументы не очень убедительные. Статью 1018 г. Никон мог отредактировать и в 1069 г., но это вовсе не свидетельствует, что до этого он летописанием не занимался. Уход в Тмутаракань мог прервать его летописную деятельность, но ведь ушел он туда не навсегда. Через два года вернулся в Киев, в Печерский монастырь, прожил в нем до 1088 г. и не понятно, почему он не возобновил позже свое занятие исторической письменностью.
Не вполне выясненным остается и вопрос об объеме летописного свода Никона. А. А. Шахматову казалось, что он написал летописные статьи от 1037 по 1073 г. и принял участие в редактировании ряда текстов Древнейшего свода. Аналогичного мнения придерживались М. Д. Приселков, Д. С. Лихачев.[75] Более сдержанно подходил к творчеству Никона А. Н. Насонов. Он говорил о его печерских и тмутараканских записях, но ни разу не назвал его автором большого летописного свода.[76] А. Г. Кузьмин вообще не нашел в Печерском летописании второй половины XI в. следов Никоновых писаний. Все тексты он «отдал» ученику Феодосия, в котором видел Сильвестра.[77] Согласно Б. А. Рыбакову, Никону принадлежит основной текст 1037–1073 гг.[78]
Видимо, все же больше оснований связывать с летописной деятельностью Никона известия за третью четверть XI в. Очевидно, не в полном объеме, многие свидетельства были дополнены последующими летописцами, но исключать Никона совсем из числа возможных авторов (или соавторов) киевской летописи за вторую половину XI в., видимо, нет оснований.
В свете отождествления Никона с Иларионом особый интерес представляет летописная статья 1051 г. Она, безусловно, испытала сильное не только редакторское, но и авторское вмешательство составителя «Повести временных лет», но сохранила и более раннюю основу. Она прочитывается в приурочивании рассказа об основании Печерского монастыря ко времени поставления русским митрополитом Илариона. Вначале идет бесстрастная констатация факта: «Постави Ярославъ Лариона митрополитомь русина въ святѣй Софьи, собравъ епископы»,[79] а затем следует, казалось бы, не совсем логичный переход на тему основания монастыря. В действительности здесь все продумано, летописец при помощи такого литературного зачина выходит на того же Илариона, дает ему высокую аттестацию («Ларион мужъ благь, книженъ и постныкъ»), по существу именно его считает отцом — основателем христианского пустынножительства. Будучи пресвитером церкви св. Апостолов в селе Берестове, Иларион уединялся на днепровских холмах и там молился Богу. Он же первым придумал молиться в пещере, которую сам и выкопал. «Ископаша печерку малу, двусажену. И приходя с Берестового, отпѣваше часы и моляшеся Богу втайне».[80]
Видимо, с Никоном следует связывать и статью 1054 г., содержащую рассказ о смерти Ярослава Мудрого и его ряде-завещании своим сыновьям. Можно с уверенностью утверждать, что она не принадлежит тому же летописцу, который поместил под 1037 г. роскошную похвалу Ярославу. Статья сухая, протокольно четкая, в ней не воздается благодарность за его добрые дела, но зато отчетливо звучит тема будущего Русской земли. Совершенно невозможно отнести эту статью и на счет составителя Начального свода (1095 г.). Содержание ее столь важно для будущего государственного распорядка, что не исключена письменная фиксация Ярославова завещания. В пользу близкого к событию времени написания статьи свидетельствует и точная дата смерти Ярослава: «Ярославу же приспѣ конець житья, и предасть душю свою Богу, в субботу первую поста святаго Федора».[81] Для современников сообщенных сведений вполне достаточно, чтобы они знали, когда преставился их князь. Если бы эта статья писалась много позже, летописец, наверное, позаботился определением числа, на которое приходилась первая суббота поста 1054 г.
