Когда благополучно перебрались через заставу, Заржицкий спросил своего спутника, назвавшегося Кульчицким:
— Куда же пан Кульчицкий путь держит?
— В Новую Синяву, — ответил Кармалюк — Кульчицкий, — на службу к пану Белиовскому. Да если бы я знал, что у вас тут такая паника, ни за что бы не двинулся из Варшавы.
— Да у нас тут холера за холерой. То было хоть попеременно: то холера, то гайдамаки Кармалюка. А теперь господь совсем отвернулся от нас: послал и холеру и гайдамаков.
— А говорили же, что Кармалюка погнали в Сибирь, — с трудом сдерживая улыбку, сказал Устим.
— О, пан не знает, что то еще за дьявол! — воскликнул Заржицкий. — Его никакие тюрьмы, никакие замки и кандалы не держат. Говорят даже, что стоит этому разбойнику нарисовать челн на стене крепости углем, как он может сесть в него со своими гайдамаками и уплыть. Так было уже в Каменце. Нарисовал он на стене челн, посадил в него десять человек и выплыл по-под землей прямо в реку Смотрич. Да, слава Иезусу, стража все-таки заметила и схватила его…
— Да это пан сказки говорит! — не удержавшись, рассмеялся Кармалюк.
— Ой, нет! То есть святая правда! Пан вот поживет здесь, так еще не то услышит про этого гультяя! Теперь уж он, говорят, совсем продал черту душу, и тот научил его, как невидимкой ходить.
— Как же это ему удается? — с неподдельным интересом начал расспрашивать Кармалюк про свои похождения, о которых и во сне ему не виделось. — Какие же он чары знает?
— Говорят, у черной кошки есть кость-невидимка. Он сварил кошку, отобрал все кости и стал перед зеркалом. Возьмет одну — видно его в зеркало. Возьмет другую — тоже видно. Взял третью и — не стало видно. Положит ее — вновь видно. Он взял третью кость и ходит с ней. Как услышит он, что облава приближается, возьмет эту кость в руку — и его не видно. Возьмет еще камень, бросит в воду, а те, что ловят, видят: круги расходятся. Ну, думают, ушел в воду. И возвращаются домой. А он и живет себе преспокойно в лесу.
— Да это же просто чудеса! — неудержимо рассмеялся Кармалюк. — За такое колдовство когда-то на кострах сжигали.
— А его тоже, придет час, сожгут, — очень серьезно заверил Заржицкий. — Мне об этом сам пан ксендз говорил. Так пан Кульчицкий в селе Чешках встает?
— Да. В корчме я подожду, может, кто-нибудь в Новую Синяву будет ехать. Думаю, что пан не откажется выпить со мной кручек[22] горилки?
— О, проше пана! — обрадовался Заржицкий возможности выпить за чужой счет. — Проше пана! Мне так приятно было услужить пану из Варшавы. Я там никогда не был, но все в мечте своей имею поехать и посмотреть. Да все что-то на пути стоит: то гайдамаки, то холера. За здоровье пана!
Проводив Павла Заржицкого, Кармалюк начал пробираться к Блажкунам. До Новой Синявы от Чешек уже совсем недалеко. Но это никак не облегчало дело, ибо одеяние шляхетское уже не могло помочь ему: одно появление нового человека — будь то крестьянин или шляхтич — встревожило бы все село. А это значит, что о его приходе узнал бы тотчас же и пан Белиовский. И Кармалюк начал пробираться туда лесами и болотами, делая большие и утомительные обходы.
Из троих сыновей Блажкуна старший, Михайло, в прошлый раз был посажен в острог, но потом его отпустили за неимением улик, а экономии предписали: держать под неусыпным наблюдением.
Когда же Копчук на следствии признался, что видел Кармалюка, власти принялись за поиски, и исправник стал слать одно предписание за другим «насчет преследования и поимки упомянутого Кармалюка». Эти предписания исправника, уверявшего, что Кармалюк скрывается где-то возле Новой Синявы или даже в самом селе, так напугали старого пана Белиовского, что он слег в постель и не показывался из своего забаррикадированного дома, как и пан Янчевский. А эконому Секлецкому не давал покоя, приказывая устраивать облавы, повальные обыски, допросы подозреваемых в укрывательстве. И Секлецкий, «кроме сделания в сем предмете распоряжения, приказал из числа их родственников, ни в чем не зазрительной жене Никифора Блажкуна Параске Наумовой, дабы она» явилась к нему.
Параске было всего двадцать шесть лет. Арест свекра и старшего деверя, а затем высылка свекра в Сибирь, постоянные обыски в доме, придирки пана Белиовского, розги, на которые не скупился ни пан, ни эконом, — все это она, будучи женщиной очень слабохарактерной, тяжело переживала. Пришла она в дом Блажкунов из религиозной семьи и, боясь за мужа, молилась богу до изнеможения. На исповедях открывала священнику секреты семьи — в семье было пятнадцать человек! — за что все сторонились ее. Эконом Секлецкий знал это, а потому и выбор его пал на Параску.
— Вот что, Параско, — сказал Секлецкий, — нам стало известно, что твой Никифор и братья его опять укрывают разбойника Кармалюка, за придержательство которого их отец уже пошел в Сибирь. Но то, что теперь и твой Никифор, и Михайло, и Андрей — все пойдут в Сибирь, не главная беда. Самое страшное, что этот разбойник Кармалюк несет с собой холеру! Да, да, и холера его не берет, так как он продал черту душу, а всех вас да и все село повалит, как бурьян косой. Так, батюшка, я говорю? — повернулся эконом к священнику, которого пригласил в помощь себе.
— Истинно, истинно, — подхватил священник. — И ты, дочь моя, говори все, как на исповеди, ежели не хочешь и сама погибнуть и все село в страшную пагубу ввести. Ежели ты можешь, дочь моя, обезвредить этого холерного диавола Кармалюка, то бог простит тебе все прегрешения твои.
— А пан исправник еще и вознаграждение выдаст тебе пять рублей серебром, — добавил эконом.
Долго эконом Секлецкий с помощью священника пугал Параску страшными бедами, которые несет ей, ее детям, всей семье и всему селу Кармалюк, и она согласилась сообщить пану, как только он появится. Она думала: пусть, мол, я пострадаю одна, взяв такой грех на душу, но зато спасу всех, и люди не будут меня осуждать. Ей и в голову не пришло, что батюшка коварно обманывает ее. Ведь кто же, как не он, святой отец, знает, кто продал душу черту, а кто нет. Она и раньше слышала, что Кармалюк знается с нечистой силой, да думала, что это сплетни, а вот и сам батюшка об этом говорит. И из тюрьмы он, мол, уходит с помощью нечистой силы, и из Сибири возвращается, и от холеры спасается. И все это, видно, так: если свекор вон не знался с нечистой силой, то и не вернулся из Сибири. А Кармалюк вернулся. Нет, видно, без помощи нечистой тут дело не обошлось…
В Новую Синяву Кармалюк пробрался никем не замеченный. Он поселился у Блажкунов и, поджидая товарищей, которые медленно подходили, жалуясь на то, что холера крепче исправника и солдат поставила преграды на пути, начал разрабатывать план нападения на пана. Подошел уже декабрь. Стояли холода, но Кармалюк жил в сарае, зная, как пристально следят за всеми Блажкунами. Самую деятельную помощь в подготовке нападения оказывал ему Никифор, наиболее решительный из всех братьев. А Параске приходилось по приказанию мужа носить еду Кармалюку в сарай. У нее ноги подкашивались от страха: ей казалось, что Кармалюк сразу же догадается, что она пообещала выдать его. Она боялась взглянуть в его такие добрые глаза. Ей было жаль его. Она ночи молилась, чтобы бог вразумил ее, что делать, и все не шла к эконому. Но тот сам позвал ее и уже по испугу и растерянности понял, что она что-то знает, но не решается сказать. Позвал опять священника, и они принялись допрашивать ее. Поп стал грозить страшными карами господними за отступничество, и Параска не выдержала, сказала, глотая слезы:
— Пришел он…
— Кармалюк?! — испуганно вскочил эконом.
— Ага…
— Спаси и помилуй мя… — закрестился поп. — Со всей шайкой своей?
— Не знаю. Я только одного его видела…
— А где он сейчас?
— У нас на току…
Не отпуская Параску, эконом побежал к пану Белиовскому. Тот приказал собрать всю дворню и схватить разбойника. Но посоветовал эконому не говорить людям, что идут брать Кармалюка и его товарищей, а сказать, что идут на каких-то пришлых людей, кои, как есть подозрение, пробрались в село воровским образом из холерных мест. Хитрость старого Белиовского возымела действие: по первому же зову ловить холерных собралось более ста человек. Двор Блажкунов был окружен. Кармалюк с товарищами спал в это время в сарае, и его схватили сонного. Он крикнул:
