— А ты будто и не боишься? — с улыбкой спросил Кармалюк. — Но если ты такой храбрый, то зачем же в кандалы заковываешь меня? Зачем веревками опутал? Зачем стражей окружил? Зачем за решетку побыстрее хочешь упрятать? В Сибирь угнать? Да затем, что ты, собака, как огня боишься меня! Боишься потому, что знаешь: в лесах, в селах, на хуторах, в корчмах — всюду полно моих хлопцев! И они на смерть пойдут за мной! Они на смерть пойдут за волю!

— Да как ты смеешь, быдло, мне тыкать?

— Простите, ясновельможный пане, — с издевкой сказал Кармалюк. — Я совсем забыл, что еще не порол вас. Но не очень огорчайтесь: я выпорю вас! И получше, чем Опаловского, который, как слышал я, уже отдал богу душу…

От такой неслыханной дерзости Кармалюка деражнянский Демосфен лишился дара речи и, дабы не выставлять себя на общее посмеяние, счел за благо прекратить допрос. Кандалы были изготовлены только к вечеру. Янчевский сам осматривал кольца и цепи. Надежно ли сделаны? На одном кольце он нашел трещину и принялся бить им по голове кузнеца, вымещая на нем зло свое.

— Ты тоже, гультяй, из его шайки! — кричал он. — Да я тебя самого, пся крев, в кандалы прикажу заклепать! Я тебя самого в Сибирь погоню! Заново! Все заново сделать! И живо! А то специально весь день возитесь, подлые хлопы, чтобы дотянуть до ночи. Да если вы мне сейчас же не закончите, тут вот, в кузнице, прикажу запороть до смерти!

— Не запорете, ясновельможный пане, — с улыбкой заметил Кармалюк, наблюдая, как кузнецы надевают на него кандалы. — Не запорете потому, что вы ведь и кандалов делать не умеете. И если вот Никифор не захочет на меня кандалы делать, то где вы их возьмете? А придет время — и скоро придет! — он не меня, а тебя закует в железо! Всех вас закуем в железо! И на веки вечные!

Не выдержав, пан Янчевский кинулся к Устиму с кулаками.

— Отойди, ясновельможный пане! — спокойно, но с таким гневом сказал Кармалюк, что Янчевский попятился от него. — И подальше отступись. Кандалы не веревки. И если я их примерю к тебе, то боюсь, что они треснут, и придется опять все заново делать.

Наконец заковали всех троих. Из Летичева прибыло пятьдесят солдат под командой офицера, примчались исправник и заседатели суда. Мужиков Янчевский разогнал по домам, чтобы не слушали крамольных речей Кармалюка, пообещав, что все будут как соучастники представлены в суд за то, что не пришли на помощь, когда его били разбойники. Несмотря на то, что было пятьдесят солдат, офицер ночью не решился конвоировать Кармалюка в Летичев. А утром, чуть только рассвело, Кармалюка, Добровольского и Сотничука приковали цепями к телеге и только после того двинулись в путь. Все село вывалило из хат — хотя это было строго запрещено Янчевским — провожать Кармалюка. Кармалюк привстал на телеге, насколько позволяла цепь, поклонился народу, сказал:

— Спасыби, люди добри, що не сталы помогаты панам! А я в долгу перед вами не останусь! А покы що прощавайте и не помынайте лыхом. И не тужить: вам недовго доведеться ждаты мене!

Начались аресты и допросы. Кармалюк, верный своему правилу, никого не выдавал и признавал только то, что было уже неопровержимо доказано. Сотничук и Добровольский тоже твердили, что они случайно встретили человека, который назвался Кульчицким, но Кармалюк ли то был — не знают, ибо никогда его не видели. Встретились, мол, в лесу, зашли переночевать к Ольшевскому — вот и все дело. И если перед народом Кармалюк говорил, кто он, и призывал людей вязать панов, то судьям он не давал такого козыря в руки. Он опять повторял, что родился в Австрии, что был сослан в Сибирь по недоказанному обвинению и бежал оттуда. Он хорошо знал: одно дело — сказанное слово народу, а другое — записанное в протокол, который будет представлен суду. Тут он был предельно осторожен. Никакие угрозы, никакие увещевания священников давать показания «по самой справедливости» не могли заставить его говорить то, чего он не хотел сказать.

Из свидетелей тоже удавалось выколотить только то, от чего они никак не могли отказаться.

«1827 года июня 23 дня, призванные в присутствии члена Литинского земского суда крестьяне Кальной-Деражни спрашиваны были, почему при поимке Кармалюка и прочих с ним соучастников за первым знаком, данным помещиком Янчевским, тотчас не вскочили в избу…»

На этот вопрос никто вразумительного ответа не дал. Харитон Романюк, которому было уже семьдесят лет, показал:

«Очень рано, в пятницу, гнал скот в поле. На дороге повстречал его соцкий, сказывая, дабы он шел во двор, как между тем люди направили его к хате Ольшевского. Когда пришли туда, то узнали, что в той хате находятся разбойники, между коими есть Кармалюк.

Когда вязали тех разбойников, то Кармалюк сказал: «Почему вы не вяжете их, помещиков то есть, за то, что вас притесняют!»

Грыць Васильев показал:

«После того расспрашивал пан Янчевский, где же вещи и деньги, что они награбили? И на сие Кармалюк отвечал, что вещей никаких нет, а имел семь рублей серебром, то и те отдал какому-то повстреченному им бедному человеку».

Посессор Пршестрошельский донес суду, что жена Андрея Барского, который был уже арестован как соучастник Кармалюка, говорила, «якобы она знает более об участниках Кармалюка». Но когда ее призвали в суд, то она сказала, что «поясненных слов не говорила и ни о каких соучастниках не ведает. Случилось же таким образом, что когда сотский пришел брать у нее волов для отвоза Василия Кривенького в город Летичев, то она, с сожаления, как таковые у нее часто берут, говорила: «Хотят ее волами из целого селения людей всех вывезть». А более ничего не говорила и ни о чем неизвестна».

Но как все ни упорствовали, волы, поскрипывая ярмами, продолжали везти хозяев своих в остроги и тюрьмы, переселяя туда целые села. Из судов сыпались новые и новые приказы: разыскать, арестовать, незамедлительно представить, заклепав в кандалы, и волы, вместо того чтобы возить хлеб с созревших полей для прокорма семей, отвозили кормильцев этих семей под царские замки.

«Известный разбойник Кармалюк настояще о сотоварищах своих не открывает. Однако по расспросам сторонним видно, что было несколько и они удалились к Днестру. А потому приказали: по смежности поветов Литинского, Могилевского, Ушицкого, Каменецкого, Проскуровского сообщить в тамошние нижние земские суды, чтобы благоволили употребить меры к разысканию и поимке».

И посыпались рапорты из этих судов в Летичевский суд:

«Замешанный в деле важного преступника Кармалюка, проживавший в местечке Снитовке шляхтич Глембовский неизвестно где ныне находится. Поэтому предписывается всем управляющим экономиями к отысканию оного учинить самострожайшее разыскание. И, буде отыщется, заклепав оного в ножные и ручные кандалы, доставить в сей суд».

«Всходно указав из оного суда, — пишет в рапорте заседатель Кондратский, — я отправился в селение Каричинцы-Римовские для отыскания и доставления Матвея Свитового, который нужен по делу о преступнике Кармалюке. Но такового крестьянина тамо не застал. Да и где он теперь укрывается, присяжным разысканием, которого у сего подношу, не открыто».

«Взяв крестьянина Старой Гуты Романа Музыку под стражу, — рапортует заседатель Хмелевский, — прикосновенного к делу Кармалюка, при сем в нижний суд за караулом препровождаю».

«Летичевский нижний земский суд секретным отношением требует отыскать в цымбаловецкой корчме арендаря, по имени и прозванию неизвестного, доставить по заклепании в ножные и ручные кандалы в оный суд».

«Препровождающего при сем за караулом Арона Клебанского, в первой арестантской станции по тракту, лежащему к городу Литину, приняв и нарядив к нему благонадежное число провожатых, отправить и далее таковым же образом, сдав с рук на руки за расписками, смотря притом, чтобы он с пути или с ночлегов побегу учинить не мог. По приводе же в город Литин сдать в тамошний поветовый суд, в который о нем и сообщение по почте послано».

«Препровождаемого при сем мальчика Кондрата Шевчука по делу преступника Кармалюка, приняв и нарядив к нему благонадежное число провожатых, сдавать с рук на руки за расписками, смотря притом, чтобы он с пути или с ночлегов побега учинить не мог. По приводе в город Летичев отдать его в тамошний суд, в который о нем и сообщение по почте послано быть имеет.