Вильямс прибыл в Чикаго в мае 1893 года. Работы на выставке подходили к концу. Из-за неразберихи и жульнических махинаций американских строительных фирм и чикагских властей выставка открылась с многомесячным опозданием — вместо 12 октября 1892 года, официального Колумбова дня, отдельные павильоны, один за другим, начали открываться лишь в конце мая 1893 года.

Русский павильон в главном выставочном зале открылся в торжественной обстановке 5 июня.

Вильямса прежде всего неприятно поразил тот дух торгашества и наживы, который царил на выставке, олицетворявшей собой в первую очередь капиталистическую сущность Америки. Над павильонами светились крикливые рекламы, мигающие, прыгающие электрические огни, расхваливавшие изделия американских фирм (электричество было впервые в таких широких размерах использовано именно на этой выставке для освещения и главным образом для «ослепления» публики).

Выставку трудно было даже назвать выставкой. Это была скорее всего шумная ярмарка, где экспонаты были рассчитаны не на ознакомление широких слоев общества с теми или иными научными или техническими достижениями, а на продажу. На выставке все продавалось, перепродавалось и, кроме того, разворовывалось в совершенно невиданных, поистине американских масштабах. Чикагские бандиты развернули на выставке кипучую деятельность.

Комиссар русского отдела сообщал в своем отчете, что «беспрерывно повторявшиеся кражи во всех иностранных отделах Колумбовой выставки составляли ее больное место, несмотря на существование для устранения их особой тайной полиции».

Экспонаты расхищались самым наглым образом, несмотря на то (а может быть, именно потому), что чикагские полицейские власти наводнили все павильоны своими тайными агентами.

Надежды устроителей выставки не оправдались. Как раз в самые первые дни пребывания Вильямса в Чикаго там разыгрались новые кровавые событий. В эти дни подошли к концу все работы, связанные со строительством и оборудованием выставки. Десятки тысяч американских рабочих, спасаясь от безработицы, съехались в Чикаго, но после очень короткого периода строительной горячки работы начали свертываться и к концу мая совсем прекратились. Каждый день все новые и новые тысячи рабочих лишались работы. И снова, как и семь лет назад, властители Америки прибегли к полицейскому террору. Вильямс бывал свидетелем подавления студенческих беспорядков в Москве. Но это было в царской России, с ее самодержавно-полицейскими порядками. И вот здесь, в Соединенных Штатах Америки, хваставшихся своей демократичностью, Вильямс стал свидетелем кровавой расправы американской полиции над безоружными людьми, просившими только одного — работы. Об этой расправе, соблюдая соответствующую осторожность в выражениях, сообщал Министерству государственных имуществ комиссар русского отдела: «Многотысячные сходки рабочих, требовавших заработков, обыкновенно заканчивались схваткою с полицией, причем не обходилось без убитых и раненых, что вызывало беспокойство не только городских властей, но и всего населения города Чикаго».

В такой-то далекой от благополучия обстановке работал Вильямс на Колумбовой выставке. Работы у него было немало. Его помощниками были назначены три великосветских бездельника, представители «золотой молодежи», — граф Ростовцев, Вишняков и граф Стенбок-Фермор. Они занимались кутежами и не желали принимать участия в работах по организации сельскохозяйственных отделов выставки. Всеми работами Вильямсу пришлось руководить самому.

Когда закончились многочисленные хлопоты, связанные с устройством русских отделений и стендов во всех отраслевых отделах выставки, у Вильямса появились новые обязанности — он был избран председателем международной экспертной комиссии в отделе сельского хозяйства. Экспертная комиссия, в состав которой входил ряд видных ученых из различных стран, должна была дать оценку всем многочисленным экспонатам сельскохозяйственного отдела. Руководя работой комиссии, Вильямс познакомился со многими представителями западноевропейской и американской агрономической науки. Как председатель одной из экспертных комиссий, он, кроме того, постоянно общался с различными иностранными учеными — руководителями и членами экспертных комиссий других отделов выставки. Это общение привело к широкому ознакомлению европейских и американских ученых с последними достижениями русской науки и вместе с тем способствовало расширению научного кругозора самого Вильямса.

Во время длительных перерывов в работе экспертной комиссии Вильямсу удалось совершить несколько путешествий по ряду основных сельскохозяйственных районов Соединенных Штатов Америки и Канады.

Прежде всего он посещает Северную и Южную Дакоту — два штата, занимавших в Америке первое место по производству пшеницы. Отсюда он проехал на север, в Канаду, — в провинции Манитоба и Саскачеван, которые по природным и отчасти сельскохозяйственным условиям были схожи с Дакотой.

Весь этот обширный природный район представлял собой огромную равнину, обильно орошаемую одной из величайших рек земного шара — Миссури и ее притоками. Это была страна прославленных американских прерий, известных Вильямсу еще по романам Фенимора Купера и Майн-Рида. Природа прерий была понятна Вильямсу, ибо они сильно напоминали наши южнорусские степи. И почвы в прериях были такие же, как и в наших степях, только почвенные зоны протягивались здесь не с запада на восток, как в России, а с севера на юг, благодаря особому расположению гор на Северо-Американском континенте. Восточная часть обеих Дакот была покрыта благодатным черноземом, а в западной части, где господствовал более сухой и жаркий климат, были распространены каштановые почвы.

Интересно, что первое научное описание почв этой части Северной Америки дал известный русский географ А. И. Воейков во время своего путешествия 1873 года. Он писал, что в верховьях Миссисипи «простирается черноземная степь, очень похожая на наши степи на юге и востоке России». Воейков в своем письме, напечатанном в «Известиях Русского географического общества», охарактеризовал климат, растительность и почвы разных частей северо-американского степного пояса. В Дакоте возделывались почти исключительно одни зерновые культуры — пшеница, овес, маис. Урожаи на только что поднятой целине, особенно в отдельные удачные годы, были превосходными, но почвы прерий очень быстро выпахивались, структура их портилась, а урожаи катастрофически уменьшались. Тогда почву, нередко полностью ее выпахав, бросали и осваивали новые массивы целины. Никаких севооборотов здесь не знали. Здесь господствовала монокультура, то-есть беспрерывное выращивание на данном участке одного и того же растения в течение многих лет.

Испорченные, истощенные земли быстро разрушались, делались легкой добычей ветра и текучих вод, сносились в огромных количествах в реки и дальше в океан. Безудержно росли овраги. Всему этому очень способствовали бессистемные вырубки существующих лесов при полном отсутствии заботы о насаждении новых.

В западных частях Дакоты уже в восьмидесятых годах прошлого столетия очень большие площади были заняты так называемыми «бэд лендами», в переводе на русский язык — «дурными землями», полностью испорченными, обезлесенными, лишенными структуры, утратившими плодородие, размытыми. Массивы этих «дурных земель» представляли собой подлинную пустыню, еще более безжизненную, чем Сахара и другие самые «злые» пустыни земного шара.

Вильямс отчетливо видел, что отрицательные последствия хищнического использования земли проявляются в Америке едва ли не более остро, чем в царской России.

Он писал впоследствии:

«В тех же Соединенных Штатах Америки хищническое отношение к природе с особой яркостью сказывается именно в области сельского хозяйства. Территория на миллионах гектаров хищнически обезлесена, миллионы гектаров земель подвержены воздействию стихийных сил воды и ветра. Эрозия почв получила всеобщее признание «национального бедствия», которое было бы правильнее назвать плодом хищнического ограбления земли».