Люди кушбеги строго следили, чтобы бухарцы не смели соприкасаться с участниками манифестации. Конечно, Февральская революция так или иначе все же повлияла на внутреннюю жизнь Бухары, пошатнула устоявшиеся веками, освященные кровью жертв и стонами измученных порядки и обычаи многострадальной Бухары.

После Февральской революции в Бухаре начинается реформистское движение — джадидизм. Требования и просьбы джадидов в основном не были новинкой. Еще до мировой войны раздавались голоса, требовавшие реформ.

Джадиды многого не требовали. Они просили реформ правления эмирата и определенного порядка и режима. Просили небольших свобод для школ и медресе, небольшого земельного переустройства. В целом они были согласны с правлением эмира и не помышляли о его свержении.

Члены тайного кружка «Тербияти фатол» увлекались реформистским движением — джадидизмом, и было вполне закономерно, что кружок, не имевший даже программы борьбы, распался. Руководители утверждали, что, поскольку революция в России победила, необходимость в тайном обществе и в борьбе отпала. Все усилия Айни сохранить организацию оказались безуспешными. Его поддерживали брат Сироджиддин и еще двое членов, однако этого было мало…

Временное правительство не оставило «безответным» письмо джадидов. Временное правительство приказало провести реформы «сверху» при помощи и участии эмира. Эмир обещал реформы…

И вот 6 апреля 1917 года (по старому стилю) был объявлен указ эмира — фармон, — извещавший народ о частичных реформах. В фармоне говорилось, что эмир сам себя ограничивает в правах, для государственных служащих назначается заработная плата, из «ученых и грамотных» людей Бухары образуется совет, наподобие русской Государственной думы, с совещательным голосом при дворце эмира. В фармоне не было ни одного положения, ограничивающего единовластие эмира, не было и реформ, облегчающих положение трудящихся. Как говорят, «расходы на похороны усопшие не несут».

Но руководители джадидов собирали народ на митинги и с трибуны благодарили эмира за «уступки и внимание к народу». Не довольствуясь митингами, они 8 апреля организовали, как оказалось позже, провокационную манифестацию со знаменами и плакатами с надписью: «Да здравствует свободолюбивый эмир — защитник свободы!»

Садриддин Айни был против таких выступлений и на демонстрацию не вышел. Он и других уговаривал не ходить. Когда 8 апреля началась демонстрация, муллы и эмирские чиновники решили подавить реформистское движение, задушить революционный дух и пресечь любую возможность свободомыслия и упрятать в тюрьму лучших людей Бухары, считавшихся подозрительными и опасными. Поводом могла послужить демонстрация «поддержки и благодарности»…

На улицах собирались муллы и фанатики-верующие.

В Арке составлялся список «вольнодумцев» и «джадидов». Как всегда, первым в списке значился Айни. К Айни прибежал его друг и убеждал его спрятаться, уйти в подполье.

— Пойдем ко мне, я найду место, — умолял он.

— Нет, если что и случится со мной, то пусть это случится в моей келье. Если же Айни найдут у тебя, то и твоя семья пострадает.

И очень хорошо, что Айни не покинул тогда своей кельи: во дворе мечети муллы-фанатики с возгласами «О шариат!» прославляли эмира и проклинали джадидов. Разумеется, попадись им на глаза вольнодумец Айни — толпа растерзала бы его.

Руководители джадидов, организовавшие выступление, сбежали, попрятались. Люди кушбеги явились в медресе Кукельташ, ворвались в келью Айни и увели его. Они по дороге оскорбляли Айни и били. Кушбеги без допроса приказал бросить Айни в зиндан «Обхона» — глубокий подвал, напоминающий колодец. Это мрачное подземелье служило последним приютом заключенных: обычно отсюда уводили только к месту казни.

Однако с Айни этого не случилось: его раздели и в одной рубашке повели к Арку. По обе стороны дороги стояли чиновники эмира и кушбеги, важные муллы и верующие фанатики. Сам кушбеги Мирзо-Насрулло в орденах и регалиях стоял возле ворот.

— Этот и есть Айни? — спросил он.

Муллы и амалдоры утвердительно закивали головой и громко подтвердили, что это есть Айни. И тут из толпы, перекрывая шум и гам, раздался одинокий голос:

— Нет, это не Айни!

Айни узнал его. Это был прославленный дутарист Бухары. Недавно его пригласили в свиту эмира, и теперь он стоял среди чиновников и плакал…

Дан был приказ наказать вольнодумца Айни семьюдесятью пятью палочными ударами.

«…Меня посадили на плечи низенького коренастого человека, — рассказывает сам Айни, — он меня поднял и так и простоял до конца экзекуции. Меня заставили обхватить его шею руками, и другой человек держал мои руки. Третий держал мои ноги. Рубашку мою задрали… По знаку кушбеги два палача взяли по две кизиловые палки и ударили меня по спине. Я посмотрел на кушбеги. Наши взгляды встретились, он отвел глаза…

…Палачи, отсчитывая «раз, два, три», делали свое дело… Это, наверно, напоминало молотьбу, — пишет в своих воспоминаниях Айни, — не знаю, мне было не до этого: у меня сжалось сердце и потемнело в глазах… кожа и мясо клочьями отлетали в сторону. Боль была неимоверной, но я сдерживался, откуда только нашел в себе силы. В то же время муллы и амалдоры, стоявшие поблизости, били меня по голове…»

После наказания сторож тюрьмы поволок полуживого Айни и бросил в подземелье. Люди, сидевшие в подземелье, завернули его в циновку и под голову положили два кирпича вместо подушки. Это было все, чем они могли ему помочь…

Конечно, из подземелья «Обхона» никто не выходил живым. Айни тоже грозила эта участь. Революция России освободила его. 8 апреля, в день, когда контрреволюция перешла в наступление, совдеп Когана и революционная молодежь города Бухары сообщили о создавшемся положении совдепам Ташкента, Самарканда и Карши, попросили помощи. Срочно прибыли революционно настроенные солдаты. Агент Когана, русский, по указанию Временного правительства не разрешил солдатам войти в Бухару, и они остановились у ворот. Однако когда жители сообщили солдатам, что сейчас на площади происходит расправа с заключенными (всем заключенным присуждали по 75 палочных ударов), они решили с боем войти в город.

Агент Временного правительства посоветовался с эмиром, и тот обещал освободить заключенных. Однако солдаты потребовали, чтобы им разрешили «собственными руками» освободить несчастных. Делегация из пятидесяти вооруженных солдат, стала обходить тюрьмы и подземелья Бухары.

«…Во дворе тюрьмы послышались голоса и топот множества кованых сапог, — рассказывает Айни, — всюду с хлопаньем открывались двери. Открылась и наша, русский солдат с винтовкой сначала на русском языке, потом на ломаном узбекском языке крикнул:

— Выходите, вас освобождает революция России!»

После этого заключенные собрались у ворот Кавола Бухары — на станционной площадке. Состоялся митинг. Солдаты один за другим, клялись отомстить эмиру. Айни тоже был на митинге. Его поддерживали солдаты. Айни плакал навзрыд. Это были слезы радости, слезы счастья: над его головой развевалось красное знамя, знамя освобождения трудящихся от векового гнета.

Айни вместе с другими жертвами 8 апреля положили в больницу Когана, где он пролежал 52 дня. Ему сделали 25 операций: сшивали рубцы, лечили раны на спине.

В больнице до него дошло известие, что руководители джадидов хотят сговориться с эмиром.

— Нет, с эмиром сговориться нельзя, у нас нет ничего общего с ним! — заявил Айни.

Хотя руководителям и организаторам джадидов и не удалось сговориться с эмиром, но позже они переехали из Когана в Бухару, вступили в контакт с чиновниками эмира и фактически стали его единомышленниками.

Для Айни это было неприемлемо: он не мог возвращаться в Бухару. Выписавшись из больницы, он поехал в Самарканд. Его здоровье ухудшалось день ото дня. На третий день в Самарканде Айни в клубе потерял сознание. Учитель Рузихон Ходи-заде привел его к себе домой. Два месяца Айни пролежал в постели. Немного оправившись, он решил прогуляться по городу. Муллы Самарканда во главе с Кози Исахоном, увидев Айни, стали выслеживать, где он остановился, и вынесли такой приговор: