Работа была по-прежнему трудной, как всегда, и Боб оставался для меня лучшим наставником и учителем, какого только можно было пожелать в деле, касающемся лошадей. Однажды он сказал кое-что, что удивило меня. Он сказал:
– Ты и правда очень сильно изменился с тех пор, как пришел сюда впервые.
– Что? – спросил я, смутившись от его слов.
– Ты был тощим и бледным с ярко-рыжими волосами…, – усмехнулся Боб, вспоминая, – Ты казался мне почти вампиром. Но посмотри на себя сейчас – теперь у тебя есть руки и кое-какие мускулы, …твоя кожа загорела и выглядит здоровой, …твои волосы по-прежнему рыжие, но теперь у них более теплый оттенок, …полагаю, ты немного поджарился на солнце… и… кое-что еще – твоя улыбка теперь гораздо шире, чем прежде. Теперь ты похож на ковбоя, Муравей.
Я поразмыслил над его словами и решил, что он прав.
– Я И ЕСТЬ ковбой, Боб, – признал я, гордо ухмыльнувшись, – И мне это очень нравится.
Я не отблагодарил Боба как следует за то, что он каждый день давал мне пинка под зад при работе с лошадьми. Он заставил меня остаться и выстоять, …он научил меня тому, как быть ковбоем. И я никогда не думал, что мне это понравится, но я должен был признать, что это выбило из меня все ДЕРЬМО шлюхи из большого города. Однажды, погожим весенним днем, я посмотрел на свое отражение в глади озера, где мы с Бобом в свое время разделили наш первый ланч, …и увидел, что он прав. Я выглядел лучше… сильнее, …счастливее. Я выглядел как мужчина, …а не как тень.
Когда это произошло?
Дэнсер шла на поправку, и операции, которые она перенесла, оказались успешными, хотя и сопровождались болью. Пока никто не мог ездить на ней верхом – я лишь однажды сделал попытку к этому, но она очень осторожно отошла в сторону и позволила мне упасть с ее спины, а затем развернулась и ткнулась в меня своим носом.
– Все нормально, я все равно тебя люблю, – заверил я ее, – И не жду, когда ты будешь готова.
Она негромко заржала в ответ, словно говоря мне «спасибо».
Через несколько дней я увидел, как она бежит рысью вокруг большого открытого загона, и удивленно застыл на месте.
– Она бегает… немного, – сказал я вслух Бобу, который наблюдал за этим, стоя рядом со мной.
– Да, …и ей это очень нравится, – он улыбнулся, довольный увидеть, что малышка развивает небольшую скорость и для разнообразия наслаждается пребыванием под лучами теплого майского солнца.
– И она направляется… прямиком … – сказал Боб, в то время я как увидел это и взбесился, а он закончил предложение, выкрикнув:
– К ПСИХУ!
Я побежал туда, в то время как Боб истерически смеялся, сочиняя целую веселую сагу о Дэнсер и Психе. Мне было не до смеха.
– УБИРАЙСЯ ОТ НЕЕ, КОЗЕЛ! – крикнул я, набрасывая поводья Дэнсер на шею и осторожно отводя ее от этого отвратительного зверя, который хмуро смотрел на меня.
– Малышка, пожалуйста, я же говорил тебе, …он ПЛОХОЙ! – ворковал я с Дэнсер, пока тянул ее на другую сторону загона, – Он недостаточно хорош для тебя, девочка, …поверь мне! Здесь так много других хороших лошадей, …играй с НИМИ.
И Дэнсер негромко захныкала, чем почти разбила мне сердце.
***
Сегодня вечером, пока Белла сидела за ужином в ресторане Джимми Чена, Маркус отозвал меня в сторону и проворчал:
– Пошли, поговорим на кухне. Сейчас.
– Ладно, – я последовал за ним, и Белла слегка кивнула мне, продолжая ужасаться содержимому меню на столе.
– Что случилось, Гречка? – спросил я, когда Маркус принялся, нервничая, крошить морковь, не встречаясь со мной взглядом.
– Пошел на хуй, – пробормотал он, – Бери морковку и начинай ее крошить. Я хочу кое-что сказать и не хочу, чтобы ты смотрел на меня, пока я говорю.
– Ладно, – медленно сказал я, взяв морковку из кучи, лежащей перед нами, и затем взял чистый нож из поставки, стоящей рядом со мной, осторожно нарезая морковь маленькими кусочками размером с десятицентовик.
– Я попросил Дженну выйти за меня, – поведал Маркус, как только мои глаза опустились к моркови.
Я охнул и собрался посмотреть на него, когда он застыл и предупредил меня:
– НЕ СМОТРИ на меня!
Я опустил глаза на морковь и принялся подшучивать над ним как над сумасшедшим.
– Здорово! – сказал я, глядя на морковку, – Ее стошнило?
Я заржал, а Маркус проскрежетал мне:
– Нет, ее не стошнило. Она ответила «да».
– Вау, – выразил я свой восторг овощу, который крошил, – Я думал, что у нее хорошее зрение – она же наездница, в конце концов. Полагаю, что нет. Ну, это же здорово, чувак. Если она не может видеть, насколько ты уродлив, она выйдет за тебя!
– Можешь прекратить нести эту хуйню, чтобы я мог сказать то, что хочу сказать? – огрызнулся он.
– Валяй, – я глянул на него искоса, задаваясь вопросом – что с ним такое.
– Я знаю, что ты считаешь, что я фанатик и думаешь, что я ненавижу белых… – начал он.
– С чего ты это взял? – слегка подразнил я его, пряча усмешку.
– Ни с чего, – отрезал Маркус, игнорируя мою шутку, – Я имею в виду,… я знаю, что говорю много ебанутых вещей, …я зову тебя белым парнем…
– Это одно из самых МИЛЫХ слов, какими ты меня называешь, – заметил я.
Маркус прекратил крошить морковь и свирепо взглянул на меня.
– Пожалуйста, можно я договорю? – спросил он.
– Давай, – я немного нахмурился, возвращаясь к своей морковке.
– Давным-давно я был копом, – поделился он, – В Нью-Йорке. Я не люблю говорить об этом. Я видел много плохих вещей. Я работал в плохом районе и, полагаю, просто решил, что у белых людей есть все, в то время как у детей с моей улицы ничего не было, и они ложились спать голодными. Я знаю, что это не так. Но мне до сих пор немного трудно, когда я имею дело с белыми людьми.
– Я голодал, – тихо сказал я, не отводя взгляда от того, чем я занимался, – Я ел из мусорных баков. Это никак не зависит от цвета кожи – быть бедным… быть бездомным. Это может случиться с каждым.
– Я знаю, – сказал он, и его голос звучал немного мягче теперь, когда я поделился с ним рассказом о своем бездомном прошлом.
– Я рассказывал тебе о своей матери, …китаянке, которая взяла меня, – Маркус продолжил, когда я кивнул. – Ну, короче говоря, …она заболела, …но не рассказала мне об этом. Она ненавидела больницы. Она немного боялась белых людей, но ни к кому не испытывала ненависти. Однажды я пришел к ней на квартиру, чтобы перекусить, …и увидел, что ее больше нет. Она умерла в одиночестве, с фотоальбомом, лежащим рядом с ней, полным наших с ней фотографий, сделанных, когда я был ребенком, …полный фотографий с окончания мной полицейской академии. На обложке альбома была надпись на китайском: «Мой сын – моя самая большая гордость».
Ей было всего 59 лет. Я узнал, что если бы она обратилась в больницу, с ней все было бы в порядке.
Я пытался вернуться к работе копа, но я был слишком зол. Я ненавидел все. Вскоре дела мои стали плохи. Я орал людям в лицо за превышение скорости и делал всякое такое дурацкое дерьмо. Никто не хотел быть моим напарником, они думали, что в своем теперешнем состоянии я могу убить их.
Однажды ночью я поймал одного белого малолетнего хулигана с рыжими волосами, очень похожего на тебя. Он торговал наркотиками и ругался на меня, прямо как ты, …и я бил его, бил, …даже после того, как он лишился глаза, …до тех пор, пока другие копы не оттащили меня от его окровавленного тела, …он впал в кому.
Я подал в отставку наутро, после того, как увидел в больнице, что я сделал с ним. Я просто понимал, что у меня не все в порядке с головой, чтобы выполнять эту работу. Я просто сидел дома, много смотрел телевизор и что-нибудь готовил по лучшим маминым рецептам. Готовка – единственная вещь, которая успокаивала меня, напоминала мне о ней и обо всем, чему она научила меня.
Я пытался найти что-нибудь еще, чем я мог заняться в жизни, и что бы сделало ее счастливой. Я, блять, понятия не имел, что я делаю. И затем, несколько недель спустя, пришли все эти бумаги, в которых говорилось, что я унаследовал какой-то ресторан, который принадлежал моей матери. Он был недействующим, но она владела им – он перешел к ней от ее отца. Полагаю, что она никогда и не думала сюда переезжать, …я был копом и тогда был счастлив в Нью-Йорке, …а она хотела быть ближе ко мне. До того момента я никогда не слышал о Каспере, …но это было все, чем я владел. Мне показалась неплохой идея бросить все это дерьмо в Нью-Йорке и отправиться жить туда, где тихо и где никто меня не знает.
