Постепенно стали вызревать и новые вызовы. К 1980-м годам стало ясно, что будущий капитализм окажется куда более организованным, чем в прошлом. В Лондоне в результате произошел «Большой взрыв», отмена государственного регулирования, уничтожившая прежние финансовые сети, в которых так уютно жилось. Не остались в стороне и шотландцы, также вынужденные создавать более крупные группировки. Среди инвестиционных фондов лидировали двое предпринимателей, Дональд Марр в Данди и Грант Кокрейн в Эдинбурге. В 1984 году они образовали компанию «Дьюнедин фонд менеджере», базирующуюся в Эдинбурге: Данди банально «кинули», но быстро меняющаяся обстановка не оставляла места сентиментальности. Слияния компаний продолжались, и в новых условиях из Эдинбурга управляли капиталами более чем в 150 миллиардов фунтов стерлингов. Местная знаменитость, Робин Энгус, говорит: «Эдинбург — вовсе не пригород лондонского Сити. Он сам по себе мировой финансовый центр, напрямую связанный с другими мировыми финансовыми центрами, вроде Нью-Йорка и Токио».[445]

В банковском деле тоже произошла консолидация. Ее предшественником стал шумный спор по поводу того, сохранять ли независимость Королевского банка Шотландии. Завтракая 17 марта 1981 года, Александр Флетчер, министр промышленности в министерстве по делам Шотландии, раскрыл газету и прочел неприятную новость — Королевский банк Шотландии согласился на слияние с банком «Стэндард чартеред». Первый был самым крупным банком страны. А второй вообще чужак: пусть и зарегистрированный в Соединенном Королевстве, он почти не оперировал на Британских островах, его интересы затрагивали в основном Азию и Африку. Но не это обеспокоило Флетчера, а невысокая цена слияния, намного ниже себестоимости активов Королевского банка. Хотя после объединения в совете директоров «Стэндард чартеред» должно было оказаться восемь шотландцев, это выглядело слабой компенсацией за перемещение управления шотландским банком в Лондон — а что именно этого будет добиваться новый совет директоров, казалось вполне вероятным.

Будучи человеком компанейским, Флетчер знал на шотландской экономической и политической арене всех, кто обладал хоть каким-то весом. И он выяснил, что знакомые в этих кругах разделяют его тревогу, в том числе и непосредственный начальник, государственный секретарь по делам Шотландии Джордж Янгер, и у него есть соратник даже в Лондоне, новый государственный министр торговли Джон Биффен. Последний выделялся среди твердо выступавших за единую и неделимую Великобританию англичан тем, что относился к шотландцам без враждебности. Фактически он считал, что в рамках действующей конституции можно предоставить шотландцам достаточно автономии, и этого следует сделать, если страна хочет выжить. Чем не повод вмешаться? Флетчер сумел добиться его расположения, и это было важно, так как именно Биффену предстояло решать, позволить ли слиянию идти своим чередом или передать дело в комиссию по монополиям.

Заниматься рабочими вопросами пришлось самому Флетчеру, поскольку члены кабинета министров Великобритании не могли выступать на той или иной стороне в деле, грозившем обернуться судебным процессом. Проблема состояла в том, что основания для передачи дела в комиссию по монополиям не выглядели очевидными. Обе стороны предполагаемого слияния пришли к соглашению. В банковской сфере Великобритании не существовало ни монополий, ни риска их возникновения. Да, картели имелись, но картели — не монополии. Например, в картель были объединены четыре английские клиринговые банка, в то время как пятый, «Уильямс и Глин», был связан с Королевским банком и, следовательно, с картелем трех шотландских клиринговых банков. Неписаное правило картелей гласило, что ни один из них не должен посягать на зону интересов другого (во всяком случае открыто). Легкое давление на конкурентов при этом считалось желательным. С присущей эпохе осторожностью уже давно ожидалось появление среди банков Великобритании «пятой силы», хотя никто не мог сказать, откуда она возьмется. У шотландских банков имелся незначительный потенциал, однако ни один из них не был достаточно силен, чтобы возвыситься самостоятельно. А вот слияние с третьей стороной смахивало на движение в этом направлении.

По крайней мере, именно так посчитал амбициозный председатель Королевского банка, сэр Майкл Херрис. Видимо, перспективы собственного банка казались ему мрачными (впрочем, это, возможно, отражало общие ощущения верхушки эдинбургских финансистов). Он определенно искал, с кем заключить союз. Нежелание привлечь внимание комиссии по монополиям заставило искать партнеров за пределами Соединенного Королевства — например, на Востоке, где сэр Майкл в свое время подвизался. Королевский банк соответствовал требованиям двух былых имперских банков, «Стэндард чартеред» и «Гонконгского и Шанхайского», которые стремились модернизироваться в период, когда империя рухнула. В особенности они жаждали доступа на рынки, закрытые для них исторически, — в Америке и в Европе. И способом проникнуть на европейские рынки мог стать Королевский банк.

Но на этой дороге хватало препятствий. С Первой мировой войны банк Англии настаивал на разделении банковских секторов метрополии и заморских владений и не позволял ни одной заморской компании приобретать активы в Великобритании. Херрис надеялся это изменить, однако выбирать партнеров приходилось все же с величайшей осмотрительностью. «Гонконгский и Шанхайский» банк ему чем-то не понравился. И в итоге он пришел к выводу, что «Стэндард чартеред» идеально подходит Королевскому банку. Оба могли дать друг другу то, чем не обладал партнер, сеть за рубежом в обмен на прочное положение дома. И хотя «Стэндард чартеред» был крупнее Королевского банка, союз можно было подать именно как слияние, а не как захват. И при всем том у Херриса наконец-то появился шанс утереть нос директору банка Англии Гордону Ричардсону.

Все же Херрис, по-видимому, не учитывал препоны, возникшей вовсе не далеко на юге, на лондонской Треднидл-стрит, а в кабинете здания в Эдинбурге, в министерстве по делам Шотландии, где строил свои планы Флетчер. Для Флетчера жизненно важным было то, будет ли возникшая после слияния корпорация управляться из Эдинбурга или из Лондона. Хотя Херрис не принимал ничью сторону, шотландцы у власти не допускали мысли, что приобретение для Великобритании может оказаться потерей для Шотландии. То есть проблема грозила перерасти в политическую, и Флетчер это понимал. Его приятели Питер де Винк и Иэн Ноубл принялись организовывать сопротивление. Но едва мобилизация была проведена, как пришлось отражать атаку «Гонконгского и Шанхайского» банка, предлагавшего нечто куда более привлекательное, нежели безвольная капитуляция перед английским финансовым империализмом. Его предложение сулило сохранение шотландской банковской автономии и обещало превращение Королевского банка в европейского флагмана новой финансовой группы, именно в партнера, а не в дочернее предприятие. До поры до времени предложение пользовалось поддержкой: если выбирать между ним и «ущербным» планом «Стэндард чартеред», общественное мнение Шотландии наверняка оказалось бы в пользу «Гонконгского и Шанхайского» банка. Но Херрис оставался непоколебим, как и Ричардсон, поскольку по сравнению с новым предложением старое выглядело глупым. Он приложил все силы, чтобы его заблокировать. И перво-наперво «Стэндард чартеред» следовало повысить цену, до уровня, когда оба предложения покажутся равно выгодными.

Но когда в Шотландии поднялся шум, Херрис и Ричардсон обнаружили, что ситуация выходит из-под контроля. Отныне никаких закулисных махинаций, только открытая конкуренция, никаких «удобных» слияний, только упорные схватки. И волей-неволей слияние банков стало делом всей Шотландии, а не заботой акционеров. Самые разные учреждения, от министерства по делам Шотландии и по нисходящей, принимали ту или иную сторону, Янгер умело руководил, Флетчер же превратился в записного демагога, который разъезжал по Эдинбургу и называл директоров Королевского банка «предателями Шотландии». К нему присоединились шотландская пресса, политические партии и лоббисты в парламенте. Возвысил голос и банк Шотландии, уступающий в капитализации лишь Королевскому банку и принадлежащий на 35 процентов банку «Барклайс»: он опасался за собственную участь, если не удастся сохранить целостность и нерушимость местной банковской системы. Правительство обсуждало меры по недопущению кризиса. Требовалось маневрировать, уклоняясь от боя, тем более что комиссия по монополиям была готова вмешаться в любой момент. Биффен справился с алчностью ее чиновников, заявив, что, помимо частных интересов акционеров, на кону стоят и интересы общественные. В подтверждение он охарактеризовал Эдинбург как важнейший финансовый центр и напомнил, сколь значима прочная банковская система для шотландской экономики (ощущается влияние Флетчера). И 1 мая Биффен передал оба предложения на рассмотрение комиссии.[446]