Итак, Рассел идентифицировал крик черного лебедя и начал медленно продвигаться вперед ползком, замирая через каждые десять метров, чтобы изучить новые звуковые и обонятельные явления. Добравшись своим пластунским ходом до уютной травяной лужайки, он чуть не поддался искушению на минутку прилечь там, но, опасаясь, что пряный аромат растительности перебьет другие, более нужные запахи, вернулся к песку, чей нейтральный, почти неощутимый запах давал больше возможностей для его настороженного обоняния.
Встав на колени, он вынул из кармана и разложил на земле карту острова, специально изготовленную для него Гутманом. Она представляла собой большой лист мягкого белого пластика, на котором едва заметными рельефами была воспроизведена география острова. Высота каждого такого выступа, соответственно, обозначала зону растительности, неровность почвы, провал, болото, строение. Короткие подписи брайлем уточняли природу и назначение данного объекта: стратегический пункт, открытая местность, убежище и прочие важные подробности.
Рассел легко пробежал по карте пальцами правой руки; каждый палец двигался почти независимо от других, словно облеченный специальной миссией. Определив свое местонахождение, он поставил в эту точку мизинец, прижал большой палец к замку и прощупал указательным, средним и безымянным пространство, отделявшее его от здания. Он еще несколько минут обшаривал этот сектор макета, затем сложил карту и медленно поднялся на ноги. Расширив ноздри, расставив пальцы ног и насторожив уши, он уверенной бесшумной поступью направился к замку.
Он шагал, чуть выставив левую руку, изучавшую пространство впереди него, и держа правую наготове, рядом с гранатами, подвешенными к поясу; при ходьбе гранаты болтались, как тестикулы огромной обезьяны, такие же тяжелые и темные; иногда они ударяли по его собственным. К тому же поясу были привешены на шлевках маленькие брикетики пластита в кожаных чехлах.
О Расселе тоже нельзя было уверенно сказать, вооружен ли он слишком хорошо или недостаточно хорошо, мог ли вызвать страх или насмешку. Кроме бремени взрывчатки он запасся несколькими ножами, а на его ляжку тяжело давил кольт Peacemaker[14] итальянского производства. Гутман настаивал, чтобы он взял с собой револьвер, но Рассел не питал иллюзий по поводу своих способностей стрелять из подобного оружия. Зато он прекрасно владел метанием гранат, поскольку в этом искусстве зрение играет не столь важную роль.
В окрестностях замка набор запахов становился все более определенным. На первый план выступала смесь керосиновой гари, древесной золы и гниющих отбросов, в том числе вонючей, прокисшей тушенки; ей сопутствовал тонкий запах окиси жести — он шел от консервных банок, расставшихся со своим содержимым. Веяло тут и другими, знакомыми, домашними вещами — компостом и, чуть слабее, отхожим местом. Нос слепца жадно впитывал все эти окружающие запахи, стараясь выловить из их гущи запах гипотетических обитателей замка. Рассел принюхался, принюхался сильнее и наконец учуял людей.
Люди здесь были. Рассел стремился проанализировать этот запах, но тот был совсем легкий, трудно выделяемый из богатого спектра всех прочих, и слепец то и дело терял его. Тогда он осторожно подкрался ближе к зданию — тут пахло сильнее — и различил целых два запаха, оба мужские. Один из них перебивал второй — он был покрепче, погрубее и шел со второго этажа замка, наверняка из открытого окна. Кроме того, он казался более живым, чем второй: первый человек явно бодрствовал. Рассел проворно укрылся в ближайшей рощице, опасаясь глаз возможного наблюдателя. Присев между деревьями, он попытался вытянуть из грубого запаха дополнительную информацию, но тут ему кое-что помешало, помешал другой запах.
Этот был совсем уж неожиданным. Пресный и в то же время резкий, настырный, он внезапно обрушился на Рассела, заглушив остальные. Он раздражал обоняние киллера, усиливался и нахально лез в ноздри, обрекая на неуспех любые попытки произвести общий анализ обонятельного спектра. Этот мерзкий, коварный запах не то чтобы полностью заглушал другие, но нейтрализовал их, отодвигал на задний план, словно прыщ на лице, когда в зеркале ничего, кроме этого прыща, не видишь. Рассел застыл на месте. Он никак не мог подобрать название этому запаху, а ведь тот был ему хорошо знаком, знаком еще с детства, хотя не встречался уже давно. Это был запах чего-то съедобного, пищи. В его одноцветной памяти проплыли вереницей смутные воспоминания: шумы и крики, кухни, холод, лестницы, столовки, отели, пропитанные насквозь, отравленные этим сереньким, но упрямым, вездесущим запахом. Он сделал усилие, мысленно вцепился в этот запах и наконец с облегченной улыбкой напал на его источник. Капуста. Ну конечно, цветная капуста. Вот уж никогда бы не подумал, что она может расти в таком климате.
Однако время поджимало. Он нетерпеливо встряхнулся, сориентировался. Тот грубый мужской запах наверняка шел со стороны фасада, выходившего к морю. Рассел перебрал в памяти детали карты. Замок стоял на открытой местности, вокруг которой росли деревья, они обеспечивали хотя бы относительное укрытие. Вытянув руки, перебираясь от ствола к стволу, Рассел обогнул замок, чтобы начинить пластитом его задний фасад.
Сочтя, что обладатель грубого запаха не видит его, он вышел из зарослей и направился к углу здания. Трава приглушала звук его шагов. В тот миг когда Рассел уже собирался ощупать стену, он споткнулся о связку бамбуковых стволов, потерял равновесие и шумно рухнул на подпорки для помидоров, расставленные Джозефом в огороде.
Он быстро вскочил на ноги, измазанный соком полусгнивших овощей, которые сразу же признал, и разъяренный донельзя. Никто не предупредил его о существовании помидоров и тем более цветной капусты, сам Гутман ни словом не помянул это огородное препятствие. Он задыхался от гнева и страха. Над его головой раздался шум. Рассел пустился бежать.
Джозеф, от которого исходил тот самый, грубоватый запах, бросился к окну, из которого обычно наблюдал за ростом своих кочанов. Тристано одним прыжком вскочил с раскладушки и ринулся за ним следом, размахивая электрическим фонарем, который наставил на клочок огородной земли, где беспомощно барахтался Рассел. Джозеф выпустил длинную очередь на уровне его головы, и слепой киллер панически заметался, словно не мог решить, в какую сторону бежать. Первая пуля, как ни странно, поразила его глазной нерв, и Рассел увидел единственную и последнюю в своей жизни вспышку света перед тем, как рухнуть наземь, безнадежно мертвым, с расколотым надвое черепом, чье содержимое разбрызгалось по головкам цветной капусты, таким же серовато-белым, с такими же извилинами, как и человеческий мозг, с которым они — в силу сходства или солидарности — смешались на грядках.
Вслед за этим наступила пронзительная тишина. Джозеф, выпустив очередь из автомата, мгновенно укрылся за стеной, слева от окна. Тристано, тут же погасивший фонарь, отскочил вправо. С минуту они ждали начала главного штурма, знаком к которому могло быть появление Рассела. Они стояли лицом к лицу, симметрично, по обе стороны окна, осмеливаясь иногда бросить короткий взгляд наружу. Они ждали, но все было тихо.
Так они провели всю ночь, сидя в темноте и держа оружие на коленях. Спать они не могли, они ждали. А за окном уже светало — медленно, но верно, и они уже могли различить друг друга, свои черты, свои побледневшие лица, одно серое, другое желтоватое, рты, искривленные гримасой от горькой застоявшейся слюны, глаза в темных кругах от усталости, болезненно мигавшие при свете восходящего солнца; в общем, день уже начался, а они все ждали.
Они долго разглядывали в бинокль окрестности замка, прежде чем отважиться выйти. Наконец они тяжело спустились по лестнице, настороженно озираясь. Во дворе никого не было, если не считать трупа Рассела.
— Это он?
— Да, — сказал Джозеф, — точно он. Потрясающий был тип. Если подумать, я даже жалею, что прикончил его.
