— Павел Андреевич, — сказал Коля, — раз уж мы решили помочь вам, то мы, если можно, возьмём эту карточку.
— Ну, разумеется, — ответил старик.
— А что было в вашем портфеле? — спросил Саша. — Если не секрет, конечно.
— Ну, какой же тут секрет. У меня там две книги лежали. «Деяния Петра Великого» Феофана Прокоповича. Книга интересная, редкая. Ну да я бы пережил её потерю. А вот другая книга… Ах, как тяжело мне её потерять.
— Что-нибудь тоже очень ценное? — участливо спросил Коля.
— Нет, Коленька, дело не в этом, — с грустью ответил старик. — Сама по себе книга не так уж, может быть, и ценна. Это первый том от двухтомника Лермонтова, тысяча восемьсот девяносто второго года издания. Но дорога она мне совсем по другим причинам. Совсем по другим. Понимаете, мальчики, это память. Память об одной встрече…
Обстрел застал его на Тучковом мосту. Как раз посередине. Снаряды рвались за спиной, где-то в районе Пушкарской. Пожилой милиционер с посиневшим от холода лицом выскочил из своей будки и замахал руками:
— В укрытие, лейтенант! Давай в укрытие!
Лейтенант кивнул, но продолжал идти тем же размеренным, упругим шагом. Сухой, морозный снег визжал под ногами. Методичные взрывы с треском рвали застывший, ледяной воздух. Закрытые маскировочной сеткой шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора напоминали зачехлённые стволы гигантских дальнобойных орудий. На заснеженной, словно забинтованной Неве копошились чёрные человеческие фигурки. Люди черпали из тёмной полыньи ледяную невскую воду, потом ставили вёдра на маленькие детские санки и медленно тащили их к обледенелому гранитному парапету.
Лейтенант Павел Андреевич Ивашинцов, гидролог по гражданской профессии, прибыл в город с Ладоги. Там в составе специального отряда он оборудовал автомобильную дорогу по льду замёрзшего Ладожского озера. Потом эту ледяную нитку, связавшую истерзанный город с Большой землёй, назовут Дорогой жизни.
Лейтенант миновал мост и вскоре вышел в промёрзшую каменную щель Среднего проспекта. На снежных сугробах чёрным серпантином валялись обрывки трамвайных проводов.
Павел Андреевич замедлил шаги, с болью оглядывая знакомые с детства места. Закрытые витрины магазинов, обожжённые взрывами снарядов стены домов, белые кресты на окнах. На углу, напротив столовой, которую до войны почему-то называли «Лондоном», застыла очередь за хлебом. Проходя, Павел Андреевич невольно отвёл глаза. На перекрёстке, занесённом снегом, стоял трамвай с выбитыми стёклами и иссечёнными осколками боками. На его подножке сидела женщина, закутанная в пуховый платок. На коленях у неё лежала книга. Павел Андреевич остановился. Потом подошёл. Но женщина при его приближении даже не пошевелилась. Тонкими, побелевшими пальцами она сжимала края книги. На снегу, возле её ног, валялись две шерстяные рукавички.
Павел Андреевич осторожно дотронулся до плеча женщины.
— Что с вами?
Женщина медленно повернула голову и попыталась что-то ответить. Но замёрзшие губы плохо слушались её. Павел Андреевич поднял рукавички и торопливо надел их на руки женщины.
— Так нельзя. Вы же отморозите пальцы. И сидеть долго тоже нельзя. Скажите: что случилось?
— Я боюсь, — тихо ответила женщина. — Боюсь идти домой.
— Боитесь? Почему?
— А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню…
— Что, что вы положили?
— Карточки. Хлебные карточки.
— Вы положили их в книгу?
— Да, но их там нет. Я смотрела, трясла… Не знаю… Может быть, они в другой книге. Или… или потеряла… Я всегда кладу самое ценное в книги — письма, фотографии… Нет, я не пойду. — И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал её за локоть.
— Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.
Женщина послушно протянула потёртую коричневую сумку с металлической заиндевелой застёжкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесёмки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трёхсуточный паёк: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар…
— Теперь вам хватит до конца месяца, — возбуждённо говорил он. — Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Пойдёмте, я провожу вас.
Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чём не разговаривая и не спрашивая.
Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжёлыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее.
Женщина остановилась и тихо сказала:
— Спасибо, тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но… но я не могу. Простите. Вы хороший человек.
Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу её легко побежали слёзы.
— Ну что вы, не надо, — глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.
Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.
— Прошу вас, возьмите. На память. Там есть и мой адрес. — И она протянула Павлу Андреевичу книгу.
Память каждого человека неповторима. По-разному помнят одни и те же события разные люди. Когда Павел Андреевич Ивашинцов вспоминает ленинградскую блокаду, он видит заснеженный Средний проспект, разбитый трамвай на перекрёстке и одинокую женскую фигуру с книгой на коленях…
Старик закончил свой рассказ и замолчал. Притихшие ребята тоже молчали. Потом Коля осторожно спросил:
— Так вот оно что: значит, у вас пропала та самая книга?
— Да, — вздохнул Павел Андреевич. — Теперь вы знаете, почему мне так тяжело потерять её. В этом томике и в той женщине для меня вся блокада сосредоточилась. А может, и вся война…
— А ту женщину вы что, больше никогда не видели? — спросил Саша.
— Нет, — ответил старик. — На другой день я уже был снова на фронте. Правда, мы переписывались, но очень недолго. Я получил от неё всего четыре письма. Потом она перестала отвечать. Когда после войны я вернулся в Ленинград, то сразу, с вокзала пошёл туда, к ней… На месте дома были развалины. Вероятно, прямое попадание, пожар… Люди сказали мне, что это была бомба. Думаю, она умерла.
Павел Андреевич встал, прошёлся по комнате, потом опустился на диван между Сашей и Колей и обнял друзей за плечи.
— Э, да что же это я на гостей своих такую тоску навёл. Хватит нам о грустном. Я ведь хотел вам свою библиотеку показать.
Старик подошёл к стеллажам и ласково провёл концами пальцев по книжным корешкам.
— Книг, как видите, у меня довольно много. Только я не люблю, когда меня библиофилом называют. Уж если на меня какой ярлык вешать, то я скорей книгочей. Потому что всегда любил прежде всего книги читать, а уж потом смотреть, где она издана, когда, кем. Ну, а собирать начал после войны. Тогда, знаете, это много проще было. Вот и приключенческая библиотечка за эти годы приличная собралась. Незаметно как-то. Специально-то я их не покупал.
— Так, значит, у вас не двадцатитомник? — спросил Коля. — Ну, тот, что недавно выходил?
— Нет конечно! — радостно всплеснул руками Павел Андреевич. — Я последние лет десять и не покупаю почти ничего. Это, знаете ли, библиотечка другая, совсем другая! Я её сам составил. Да мы сейчас с вами посмотрим.
Старик подошёл к одной из полок и принялся вынимать и складывать на журнальный столик книги. То, что предстало перед ребятами, поразило их. В особенности, конечно, был изумлён Коля. Наряду с Жюлем Верном, Луи Буссенаром, Александром Грином, Стивенсоном, Беляевым на столе появлялись книги, авторов которых он не знал или слышал о них краем уха. Здесь был и фантастический роман англичанки Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей», и роман-утопия Владимира Одоевского «4338 год», и фантастическая повесть учёного-романтика Константина Эдуардовича Циолковского, и «Путешествие к южному полюсу и вокруг света» знаменитого мореплавателя Джеймса Кука, и записки легендарного полярника Фритьофа Нансена… Книги были тяжёлые, в толстых, твёрдых переплётах. Многие из них были изданы до войны, а некоторые даже до революции. Бегло шуршали страницы, Павел Андреевич быстро говорил, а в комнате стоял неповторимый пыльный запах старых книг.
