Меня отправили наверх, строго наказав умыться и одеться поприличней. Когда понадобится, меня позовут.

Тот вечер запомнился мне прежде всего едой. Щуку полили горячим уксусом, так что ее чешуя приобрела цвет и отлив орудийного ствола. Соус с огурцами и черным перцем пах пряными травами и напоминал густые сливки. Сама рыба отдавала водорослями и тиной, перед приготовлением ее следовало вымочить. Я попробовал ее, когда пришел на кухню за очередной бутылкой бордо и увидел на тарелке недоеденный кусок. Следом подали трех кроликов, фаршированных каштанами и зажаренных на вертеле. Поскольку на той неделе я не поймал ни одного «кролика», видимо, эти были настоящие – они скакали по полям, а не ловили мышей на школьном чердаке или среди разрушенных деревенских домов на другом берегу реки. Пудинг из вишен, вымоченных в бренди, мятых пчелиных сот и меренг получился кисло-сладким на вкус, влажным и при этом хрустящим внутри – само совершенство. Щуку вернули на кухню почти нетронутой, кролика ели чуть лучше, а пудинг смели подчистую. Гости ели вилками, помогая себе корочками хлеба: ими они отделяли мясо и рыбу от костей. Я решил непременно попробовать этот способ.

– Короли очень похожи, – говорил полковник, когда я вернулся в столовую с бренди и стаканами на подносе. Прислушавшись к беседе, я догадался, что он имеет в виду нашего короля – юного Людовика XV – и китайского императора. А может, он все-таки имел в виду Людовика Великого, Короля-Солнце? По всей видимости, полковник побывал в Китае задолго до моего рождения. – Обширная империя, самовластный правитель, дурная семья…

Директора покоробили последние слова, и он многозначительно глянул на меня.

– Слушаешь? – спросил полковник.

– Да, господин.

– Это разумно. Если слушать внимательно, много можно узнать. Вопросы есть?

– Что там едят, господин?

Виконт д’Анвер рассмеялся.

Полковник взял стакан и улыбнулся.

– Что ест император, не знаю, я с ним не знаком. И вряд ли кто из иностранцев знаком. А его подданные едят собак, кошек, змей, куриные лапки, яйца, маринованные в лошадиной моче и пролежавшие в земле сто дней, морские огурцы, насекомых, ящериц, нерожденных козлят… Да проще сказать, чего они не едят.

Я подумал, что должен был родиться китайцем.

– Китайцы приписывают еде лечебные свойства. Что-то успокаивает, что-то придает сил… – Взглянув на строгую мадам Форе, что сидела рядом с мужем, полковник улыбнулся. Подчеркнутая строгость и скромность никак не вязались с ее пышной, едва прикрытой грудью, которой он любовался весь вечер. – К примеру, змеиное мясо якобы делает мужчину сильным, а кошачье – проворным. Кушанье под названием «Дракон и тигр» делает его одновременно ненасытным и умелым при исполнении супружеского долга…

Мадам Форе покраснела, а ее муж нахмурился. Директор взглянул на меня, решил, что я ничего не понял из слов полковника, и засмеялся вместе с гостями.

Вскоре ужин закончился, и мадам Форе первой ушла к себе. Через полчаса уснул и я, гадая, сложно ли поймать змею и как ее лучше готовить: отдельно или вместе с кошатиной.

Ты ничем не лучше бедной гусятницы, говорил я себе, провожая взглядом уезжающих гостей. И не лучше Жанны-Мари, дочери школьного учителя, – как ни любишь ты вкус ее губ и запретные прелести, что скрываются под блузкой. Тебя не нашли в камышах у реки, жена фараона не спасала тебя от верной смерти. Принцесса из неведомой страны не отдавала тебя на волю волн. Виконта привело сюда обыкновенное любопытство. Ты – Жан-Мари д’Ому, школьник, сын разорившихся и умерших от голода дворян.

А вдруг?.. – произнес мой внутренний голос.

А вдруг?..

На следующей неделе Жанна-Мари исчезла. Никакой тайны из этого не делали: она забралась в телегу, где уже сидела ее мать, возчик ударил лошадь кнутом, и под скрип колес они уехали. От ворот донеслось лишь эхо лошадиных копыт и шорох гравия. Доктор Форе проводил их невозмутимым взглядом, задал нам переводить что-то из Цезаря и пять страниц из Монтеня, а потом написать конспект, состоящий не более чем из трехсот слов и не менее чем из двухсот пятидесяти.

Доктор Форе уже давно никого не порол. От злости он трепал нас за уши, швырял в нас учебники, вышибал из-под нас стулья, но никого больше не заставлял растягиваться на столе в актовом зале, подставляя зад ивовым прутьям. В остальном же школьная жизнь шла своим чередом. Директор руководил учителями, учителя – старшеклассниками, а старшеклассники – нами. То было французское государство в миниатюре, сказал мне Эмиль. Он тайком читал книжки, которые доставал из запертого шкафчика в библиотеке, – замок он взломал и, несомненно, заслужил бы этим порку, но шкаф стоял в самом темном углу, и снаружи замок казался целым. Единственное повреждение можно было заметить, только приглядевшись: в том месте, где Эмиль воткнул нож в дверцу и надавил, дерево слегка расщепилось, а медь погнулась. В ту ночь я тоже был в библиотеке.

– Эмиль…

Он подскочил на месте, не зная, злиться ему на меня или радоваться.

– Ты что тут делаешь? – прошипел он.

Я посмотрел на его нож, взломанный замок и сказал, что могу задать ему такой же вопрос.

– Даю свободу знаниям!

Я рассмеялся, а он нахмурился. Что я мог поделать? Эмиль молол чушь, как афинский демагог, о которых доктор Форе отзывался подчеркнуто грубо, поскольку они были чужестранцы, ратовали за демократию и предавались противоестественным порокам. Нам было тринадцать лет, поэтому больше всего нас интересовали противоестественные пороки.

На первой гравюре, которую мы открыли в первой попавшейся книге, из женщины с раздвинутыми ногами с помощью крючка доставали ребенка. Мы решили, что мертвого. На второй человеку отпиливали руку. Эмиль захлопнул книгу и поставил ее на место. У нее был потрепанный кожаный корешок, как и у всех остальных книг в шкафу. Мы оба запомнили, где она стоит, и решили непременно прийти и посмотреть еще разок.

– Как дела? – спросил Эмиль.

– Нормально.

Мы с Жанной-Мари дружили уже больше года. Я скучал не только по поцелуям и ощупыванию ее тела под блузкой. Я привык к нашим разговорам. С ней я мог поделиться самым сокровенным, о чем больше никому никогда не рассказывал. Эмиль по-прежнему виделся со своей гусятницей. Ходили слухи, что их видели в лесу: они валялись в цветущих колокольчиках, и она, хихикая, била его по рукам. Эмиль ничего мне про нее не рассказывал. И я был этому рад.

Большую часть времени я проводил на кухне: виконт предложил директору дать мне на это разрешение. Справившись с первоначальным гневом (где это видано, чтобы мальчишка давал ему советы!), главный повар выделил мне крохотную и невыносимо душную каморку рядом с большой печью. Я по-прежнему носил ему кроликов – хотя и не так часто, как в прошлом году, – и все, что годилось в пищу. Монет за пойманную живность он мне больше не давал, видимо, считая мое пребывание в его царстве достаточной платой.

Моя книга рецептов росла с каждой неделей. За весной пришло лето, на кухне стали появляться овощи и травы. Крысы, пойманные в мусорной яме, на вкус были кислые. А вот те, что кормились свежим зерном, имели приятное и чистое мясо, которое достаточно было обжарить в сливочном масле и приправить мятой. Я скормил немного Эмилю и сказал, что это курица. Он мне поверил, хотя, на мой взгляд, она больше напоминала сову. Затем я убил ужа и потушил его мясо вместе с кошатиной, как делали китайцы. Если это блюдо и оказало какое-то действие на мое проворство и жизненные силы, то оно было незначительным. Свой блокнот я прятал в очевидном месте: рядом с первой книгой в запертом шкафу. Корешок у него был такой же потрепанный, поэтому снаружи никто не заметил бы разницы.

Моя жизнь резко изменилась в тот момент, когда я писал рецепт приготовления лесной сони – ее мясо меня разочаровало. Соус свернулся, гвоздика пришлась совершенно не к месту, а мясо было кислым, как дикие яблоки. Расстроенный, я выглянул в окно библиотеки и увидел, что по дороге к воротам едет телега. Спереди сидел кучер, а за ним расположились мадам Форе и Жанна-Мари, которая стала чуть больше похожа на мать. Со дня их отъезда прошло полгода. Никто не знал, куда они пропали, хотя догадок было множество: самая правдоподобная заключалась в том, что у Жанны-Мари разболелась бабушка. Но чаще всего мальчишки шутили, что после страстной ночи с полковником мадам Форе швырнула в мужа гребень и сбежала, прихватив с собою дочь.