В представлении человека действия, такого как Мирабо, подобный расклад, к сожалению, мог быть только худшим из вариантов, уж чересчур интеллектуальным. Чувственные натуры любят непосредственный контакт: покорить толпу своей речью — наслаждение того же порядка, что и плотское обладание. Мирабо не собирался отказываться от такого удовольствия. Политические проблемы заставят его разделить эти наслаждения. Подобно тому, как распутник отправляется к проституткам, чтобы утолить свою страсть к женщине, политик продолжит блистательно выступать в Национальном собрании, чтобы утолить потребность в публичной деятельности. Но истинные отношения — любовь для любовников, политика для государственных деятелей — свершаются втайне…

В конце ноября 1789 года положение Мирабо пошатнулось, несмотря на то, что его талант был снова признан, а к его выступлениям прислушивались. Национальное собрание, зависящее от общественного мнения, по-прежнему опасалось человека, которого связало по рукам и ногам; оно чувствовало себя стесненным его присутствием и той угрозой, какую это присутствие собой представляло. Некоторые подумали, что Мирабо останется на боевом посту в надежде изменить ситуацию; другие сочли, что он действует в тени. Эти точки зрения не исключали друг друга; Мирабо действовал и тут, и там, не упуская из виду ни своих личных интересов, ни заботы об общественном благе.

Трудно в точности восстановить те события, что происходили за кулисами, — лишь некоторые отголоски их долетали в зрительный зал.

В середине декабря 1789 года Ламарк простился с Национальным собранием и уехал в Бельгию. Эта провинция восстала против своего сюзерена, императора Иосифа II, под предводительством гентского адвоката ван дер Ноота, «бельгийского Франклина». Ламарк предложил соотечественникам свои услуги. Прощаясь с французскими коллегами, он заявил, что всегда с гордостью будет нести в своем сердце уроки, принципы и чувства Национального собрания. В последующие месяцы его энтузиазм угас; Ламарк быстро пожалел о своей неверности Габсбургам, происходившей из взглядов Мирабо на «свободу Шельды». По замечательному совпадению, именно Мирабо, правда, не ведая того, стал причиной возвращения Ламарка в Париж. Как раз во время его трехмесячного отсутствия и развернулась серия интриг, центром которой был монсеньор, граф Прованский.

16 октября брат короля прочел план Мирабо; он слишком хорошо понял его ценность, чтобы отказаться установить связь с его автором. В какой момент и каким способом контакт был установлен? Вероятно, это произошло после 7 ноября.

Посредником выступил герцог де Леви — тот самый, которого Мирабо порой называет в своих письмах к Ламарку «лесным гномом».

Сегодня цель Мирабо кажется довольно ясной: нужно выдвинуть монсеньора на первую роль и стать его тайным советником, а потом, если позволят обстоятельства, выйти из тени. В результате граф Прованский стал бы Ришелье Революции, а Мирабо удовлетворился бы ролью серого кардинала.

На первом этапе большого пути предстояло сделать так, чтобы граф Прованский вошел в Совет.

«Пусть король, — писал Мирабо в записке монсеньору, — чистосердечно заявит о том, что поддерживает Революцию при единственном условии: возглавить ее. Пусть он противопоставит эгоизму своих министров представителя своей семьи, но не себя самого, поскольку ремесло короля исключает и должно исключать дух семейственности. Этот представитель будет одновременно залогом его семьи и в некотором роде ее заложником, а также неправительственным органом главы государства; тотчас возродится доверие или, по меньшей мере, надежда, снова появится любовь к монархии, и партии, которые искренно желают, чтобы французская империя не распалась или не превратилась на полвека в арену кровавых стычек нескольких второстепенных честолюбцев или нескольких безрассудных демагогов, объединятся вокруг Бурбона, ставшего советником короля, а вождь друзей королевской власти будет управлять общественным мнением и усмирять бунтовщиков. Выбор этого Бурбона определен не только природой, но и необходимостью, поскольку все принцы крови, за исключением одного, состоят в действительном или предполагаемом заговоре, и их репутация врагов нации настолько общеизвестна, что сомнительно, чтобы их спасло пришествие монсеньора, однако совершенно точно, что спасти их может только он».

Это вполне разумное предложение ставило определенные ограничения и потому не удовлетворило монсеньора; принц занял оборонительную позицию, и Мирабо вскоре получил объяснение такого необычного поведения.

Граф Прованский счел недостаточной ту роль, какую уготовил ему Мирабо. Страдая от своего положения младшего брата, тревожась из-за опасной недалекости старшего, принц на самом деле думал о генеральном наместничестве в королевстве, если не о короне.

Одно из писем Мирабо, подлинность которого вызывает споры, подтверждает эту гипотезу: «Заклинаю Вас, уймите нетерпение — оно всё погубит; именно потому, что по рождению Вы столь близки к трону, Вам трудно преодолеть единственную ступеньку, которая Вас от него отделяет. Мы не на Востоке и не в России, чтобы так легко браться за дело… Во Франции никто не подчинится революции, произошедшей в монаршей семье».

Даже если письмо не подлинное, его настрой подтверждают факты. Один экзальтированный дворянин, Тома де Маги, маркиз де Фавра, завязал отношения с монсеньором; герцог де Бирон сообщил об этом человеке Мирабо; тот, возможно, из осторожности, всегда уверял, что не принимал де Фавра всерьез, и порой даже отрицал свою связь с ним.

Де Фавра, храбрый дворянин, в равной степени безденежный и отчаянный, обладал отвагой, чтобы стать подручным, но не обладал гением, чтобы довести заговор до конца. И все же задуманному им заговору хватало и величия, и дерзости. Он ставил своей целью разрешить правительственный кризис путем переворота: наемники убили бы тех, кто являлся помехой, в первую очередь Лафайета и Бальи; королевскую семью под надежной охраной перевезли бы в Перонн, и здесь, на восточной границе, она соединилась бы с войсками. Монсеньор, получивший все полномочия, распустил бы Национальное собрание и в случае необходимости уничтожил бы противников. Новые выборы дали бы более покладистое Собрание; тогда будет восстановлена королевская власть, возможно, под регентством графа Прованского.

Для успеха нужны были тайна и деньги. Чтобы получить второе, следовало пожертвовать первым. Де Фавра пренебрег тайной и обратился к банкирам; агенты-провокаторы довершили остальное. Косвенных доказательств было достаточно для того, чтобы в ночь с 24 на 25 декабря 1789 года де Фавра с женой арестовали. Лафайет сам тайно допросил заговорщика.

По Парижу побежали слухи о том, что вдохновителем заговора был монсеньор. И вот тут, пребывая в смятении, граф Прованский поверил всю правду Мирабо; поскольку ради чести монархии требовалось спасти принца, Мирабо посоветовал ему перейти в наступление. Граф Прованский хладнокровно послал за Лафайетом, которого только что намеревался убить.

— Господин де Лафайет, — сказал он, — вы пользуетесь большим доверием в Париже. Клевета, которой я подвергся, также пошла вам на пользу. Однако я не сомневаюсь, что вы приложите усилия к тому, чтобы ее уничтожить. Сегодня вечером я прибуду для объяснений в Парижскую коммуну[47]; надеюсь, что вы там будете.

Возможно, это Мирабо автор писем, которыми монсеньор известил Национальное собрание и городскую коммуну о своих намерениях. Принц уверял, что де Фавра попросту рекомендовали ему «как человека, способного помочь ему получить заем для уплаты долгов», затем он заговорил о своей будущей политической позиции. После такого заявления визит графа Прованского в Парижскую коммуну обернулся триумфом. Мирабо даже решил, что брат короля выйдет оттуда первым министром.

С иллюзиями быстро пришлось расстаться. Однако кое-кто расстался с ними еще быстрее: это был маркиз де Фавра, превращенный в козла отпущения, — его дело начал расследовать зловещий Талон.