– Как умерла мама? – взволновано спросила я.

– Эта выдра тебе не рассказала? Вот ведь какая… Мама умирала жутко! Почти все деньги, которые дали за тебя, потратили на ее лечение, остальное пропил отец, – нехотя говорила Жозефина, высвобождая свои руки. Я поинтересовалась, чем она болела и получила краткий ответ:

– Рак!

Я вдруг почувствовала щемящую боль в груди, словно внутри меня была вязальная спица, которую вдруг кто-то начал шевелить. То была моя обида, которую я носила много лет. Я не могла простить матери того, что она от меня избавилась. Я засыпала и просыпалась с ее прощальным шепотом.

Меня мучил еще один вопрос, который я не решалась задать задумчивой Жози.

– Спрашивай! – произнесла она, будто прочитав мои мысли.

– Как оправдали мое исчезновение? Неужели меня не искала милиция?

– Шутишь? Серые мундиры от нас не вылазили! Кстати, теперь их называют полицейские… А по мне, как были мусором, так и остались! – усмехнулась Жозефина. – Тебя искали всем городом! Ты была знаменитостью, и портреты твои висели везде! Смешно, но нас сестрой притаскивали поочередно с улицы, выдавая за тебя, и требовали у родителей вознаграждение! А через несколько месяцев все утихло. Мама рыдала, и было ощущение, что она действительно поверила в то, что ты пропала, а перед тем, как умереть, она проклинала себя за то, что сделала. Собственно, тогда мы и узнали правду о том, что тебя продали. Так что, спасибо, тебе, Скарлетт, некоторое время мы пожили кучеряво: вкусно питались – к нам приходили сочувствующие люди и приносили авоськи с продуктами, игрушки и одежду. Было здорово, но до того момента, пока мать не начала перебираться поближе к аду!

Дверь хлопнула, и появился Миша, лицо его сияло от радости. Он выставил на стол две литровые бутылки водки и поспешил на кухню варить себе пельмени.

– Молодец, взял два литра! – одобрила Жози, и добавила тихо: – Не глупый ведь парень!

Сестра поспешно разлила по стаканам водку и предложила выпить. Я отказалась, сославшись на плохое самочувствие.

– Зря, – произнесла она неодобрительно и поспешно осушила стакан, после чего произнесла сдавленным голосом: – Вообще, некрасиво отказываться. Я, как сестра, тебя, конечно, пойму… Но выходит ты вроде как брезгуешь нашими хлебом-солью!

Я думала несколько мгновений и решительно взялась за стакан.

– Вот, теперь разговор склеится! – обрадовалась Жозефина, торопливо наливая себе еще водки. Мы «чокнулись» посудой, и я влила в себя жгучую жидкость, которая на вкус казалось, была, как кислота. Я чуть не задохнулась от шока, сестра прокричала, чтобы Михаил принес открывалку, и через несколько мгновений она запихала мне в рот, хрустящий соленый огурец. Отдышавшись, я вытерла слезы.

– Горе ты мое, луковое! – голос ее стал мягче.

– Ты говоришь, как мама, – улыбнулась я с грустью, вспоминая, как во время простуды заботливая родительница подтыкала мне одеяло и, проверив температуру, со вздохом произносила эту же фразу. Затем начинался процесс лечения и повышенного внимания. Мы с сестрами любили болеть. В это время она чаще была дома, и отец вел себя спокойнее. Даже ели снег зимой, чтобы захворать…

– Ну, расскажи, как и где ты жила? Куда тебя в итоге увезли?

– В пустыню, – выдохнула я, почувствовав, как тепло разливается по моему организму.

– И чего ты там делала? – уточнила Жози, пережевывая огурец нецелыми зубами.

– Училась жить заново! – отозвалась я, вспомнив будни в доме Джамили.

Мое интенсивное обучение началось на следующий день после «перерождения». Мне пришлось подняться на рассвете, чтобы Джамиля могла провести со мной первое занятие арабским языком. Была преподающая учительница, но она не говорила по-русски, поэтому хозяйка школы для будущих невест первые занятия вела сама, а затем перепоручала их вести кому-нибудь из старших воспитанниц.

Изучение алфавита и письма мне давались легко, потому что я не умела ни читать, ни писать на родном языке. Самая умная из нас троих была Марга, раздобыв где-то букварь, она сосредоточилась на самообразовании и с радостью постигала буквы, к шести годам сестра могла читать по слогам и писать печатными буквами. Нас с Жози она называла балбесками и пыталась вовлечь в процесс постижения великого и могучего русского языка, но все, что мы выучили, – это слова «мама» и «папа», как пишутся наши слишком сложные имена мы освоить так и не смогли.

– В школе всему научат! – защищала мама за ужином меня и Жозефину, когда умная «королева» жаловалась на наши неуспехи.

Джамиля обрадовалась, узнав, что я – неуч. «Без засора русской грамматикой легче осваивать арабский!» – говорила она. Я быстро подружилась с двадцатью восемью буквами алфавита и закорючками, напоминающими узоры. Но мыслить на другом языке я не могла, и это стало настоящей проблемой в моем обучении. Я ходила на общие занятия по танцам, рукоделию и ежедневное чтение Корана. Также в общих чертах нам преподавали историю Объединенных Арабских Эмиратов и близлежащих земель. Так как я не говорила по-арабски, то и почти ничего не понимала. Однако постепенно я начала разбираться в чужеродной речи, вникать в происходящее и даже получала от уроков удовольствие.

В доме жили примерно тридцать воспитанниц разных возрастов. Все были русскоговорящие и преимущественно славянской внешности, что было экзотикой для Эмиратов. Светловолосых девушек арабы ценили и многие желали заполучить их. Наша машатэ, как называли Джамилю (другими словами – сватья), специализировалась по «Белоснежкам» и выращивала изящные и неприхотливые «комнатные растения» для состоятельных эмиратских домов, но также она приобретала и брюнеток, из них в основном готовили обслугу (те девочки, что все время жили в «предбаннике»).

На берегу Оманского залива был специальный рынок, на который привозили детей со всех уголков света. Как я узнала позже, их закупали не только с целью вырастить приличную невесту, часть попадала и в сексуальное рабство. Ужасней всего было то, что детей закупали для медицины – использовали в экспериментах или пускали на органы. Естественно этот бизнес был нелегальный, и закупки «живого товара» были секретными.

Чтобы не было фантазий о побеге Джамиля провела со мной беседу еще в день нашего знакомства, сообщив, что дом, в котором я должна буду жить в ближайшие несколько лет, стоит прямо посреди пустыни, а если все же мне придет в голову идея его покинуть, то необходимо запомнить: в округе нет других поселений. Если я решусь уйти в пустыню, то должна знать свои перспективы: к примеру, смерть от жажды, ведь среди песков трудно найти оазис с водой, или от укуса какой-нибудь ядовитой твари. Еще вариант – попасть в плен к бедуинам, где жизнь моя будет омрачена прискорбными событиями и насилием.

Джамиля поведала печальную историю о бежавшей девице, которую нашли пару месяцев спустя. То, что осталось после «внимания» изголодавшихся по женской ласке песчаных жителей, доклевывали стервятники.

– А ведь она могла стать женой шейха! – подвела итог рассказчица со вздохом.

Я решила, что в моих интересах стать послушной девочкой и прилежной ученицей.

– У тебя есть все шансы стать главным украшением гарема состоятельного человека! – произнесла довольная моим решением Джамиля. – Твоя жизнь может стать сказкой в роскошном замке, но для начала ты должна превратиться в принцессу.

В восемь лет мои волосы начали темнеть, и этот факт омрачил надежды Джамили.

– Дешевеешь на глазах, – произнесла она с прискорбием. – Надеюсь, кровь из тебя польется раньше того, как ты станешь цвета пепла, чтобы я могла тебя пристроить и взять хороший залог.

– Мы можем осветлить их, – бодро воскликнула я, стараясь посодействовать.

– Ты будешь выглядеть как маленькая… продажная женщина, если мы испортим твои здоровые волосы химией! – недовольно бурчала она, прочесывая их пальцами руки, после чего заплела мне косу. Мы сидели во дворе нашего домика. Там было нечто вроде веранды для отдыха и бесед. Джамиля часто собирала группы воспитанниц, чтобы сделать какие-нибудь важные объявления. Например, о том, что гнездо покинул еще один оперившийся птенец – так она называла удачное завершение сделки.