Почти неделю я вымывала отхожее место. Меня не пугали запахи, ведь я выросла в бараке, окутанном едким зловонием из выгребной ямы. Однако висеть над дыркой, сквозь которую я наблюдала дерьмо в течение нескольких минут, не доставляло мне удовольствия.
– Что от меня требуется? – спросила я вкрадчиво, усевшись напротив Джамили. Пожилая женщина улыбнулась и предложила выпить травяного чая, заметив, что ее радует моя деловая хватка.
– Ты должна отказаться от прошлого, потому что оно – слишком тяжелый груз. Прошлое – то чего нет в данный момент, его не вернуть. Жить надо сиюминутно, иначе рассвет следующего дня обесценится!
Мои детские мозги были не готовы принять столь тонкие философские размышления, и поэтому я кивала, не вникая в смысл сказанного. Джамиля заметила мое замешательство и спокойно уточнила:
– О чем ты мечтаешь, деточка?
– Увидеть маму, – выдохнула я и захныкала.
– Ты меня не услышала, – в голосе собеседницы сквозила печаль. – И даже не попыталась вникнуть в смысл моих слов.
– Но я так по ней скучаю! Я могу надеяться, что когда-нибудь встречусь со своей семьей?
Дыхание мое на мгновение остановилось, а вместе с ним перестало стучать сердце, больше всего на свете я боялась услышать отрицательный ответ. Темные глаза женщины немного сузились, брови сдвинулись, превратившись в одну темную черточку, будто кто-то провел небрежно кистью по ее лбу, оставив след черной краски.
– Ты можешь надеяться на что угодно. Ты ведь знаешь, что надежда умирает последней? – со снисходительной улыбкой произнесла Джамиля и распорядилась, чтобы Малышка Бэтси привела в надлежащий вид дитя, в котором проснулся разум. Она что-то сказала на незнакомом мне языке, я предположила, что хозяйка меня хвалит, потому что после ее реплики служанка активно закивала, оголив от радости почти беззубый рот.
Седовласая сморщенная негритянка торопливо повела меня в комнату «преображений». По-русски она не говорила и указывала знаками, что мне делать. Сначала я рассталась со своей одеждой, в которой меня привезли из России. Это было старенькое желтое платьице в белый горох. У сестер были такие же, но других цветов – красного и светло-зеленого. Когда мы одновременно наряжались в эти платья, нас называли «светофор». Я вдруг вспомнила, как мы менялись одеждой, но мама запретила нам это делать, потому что отец и так путался, не различая нас, а разные цвета помогали ему ориентироваться среди тройняшек.
Когда меня везли в пустыню, то поверх моей одежды на меня натягивали длинное темное одеяние – чадру, она полностью меня прятала от посторонних глаз. Под этой плотной тряпкой было невероятно жарко. Меня постоянно поили жидкостью, похожей на остывший чай (полагаю успокоительное), после чего я передвигалась как улитка и плохо соображала. Еще на всякий случай заклеивали рот.
Я почти не помню тот день, когда родители передали меня в руки покупателям… Заплаканное лицо матери, которая шептала «Прости меня, Скарлетт»… пачка денег в ее дрожащих руках… крепкие мужские руки, удерживающие мое барахтающееся тельце, словно тиски… еще старенький микроавтобус с затемненными стеклами…
От ужаса я потеряла сознание сразу, как только меня в него запихнули. До пустыни мы добирались долго на разных видах транспорта. Почти всю дорогу я была словно во сне, и мечтала о пробуждении, чтобы поскорее вернуться в нашу убогую квартирку и обнять своих родных, пожаловаться мамочке на странные видения, в которых она как будто бы меня продала…
Малышкой Бэтси женщину преклонного возраста прозвали еще первые воспитанницы Джамили за невысокий рост и субтильное телосложение. Если бы не морщинистость кожи и седой цвет волос, можно было бы предположить, что это подросток-африканец. Она была забавная, часто пела песни на «тарабарском» языке – так мы называли неведомые нам звуки. В комнате «преображений» девочек хорошенько отмывали в небольшом корыте, а после наголо стригли – это был своеобразный обряд очищения – отказ от прошлой жизни и перерождение. Малышка Бетси что-то нашептала и сожгла над моей головой зловонный пучок травы. После омовения старуха не спеша обтерла меня грубоватой тканью и громко воскликнула, глядя на дверь. Этот звук напоминал боевой клич какого-нибудь дикого племени.
Я вздрогнула и испуганно замерла в ожидании. В помещение, где кроме корыта и бочки с водой больше ничего не было, явилась Джамиля. Она выглядела очень сосредоточенной и призвала меня встать на маленький коврик, который словно по волшебству появился в руках Малышки Бэтси, и та бережно положила его на песчаный пол.
– Повторяй за мной, – скомандовала Джамиля. – Я отрекаюсь от прошлого во имя настоящего… Я клянусь именем Аллаха…
Я повторяла за ней все фразы, которые она произносила, будто заклинание. Больше всего меня смущали ни странные слова и ни мое обнаженное тело, а то, что на моей голове отсутствовали волосы. Я сразу вспомнила соседа Архипку, живущего когда-то в соседнем бараке на первом этаже. Он не выходил из дома из-за какой-то жуткой болезни и часто сидел у окна. Он был лысый, и мои сестры его прозвали грибом. Мне было жалко его, потому что у него совсем не было друзей. Мы с ним общались жестами через окно, будто два глухонемых. Это было забавно, нас обоих очень веселил этот разговор. А потом Архип умер. Он был старше меня всего на пару лет. Родители нас потащили на похороны, чтобы покормить на поминках. В меня еда не лезла, потому что я никак не могла смириться с тем, что его заколотили в ящик и закопали.
– Зачем с ним это сделали? – спросила я маму.
– Он умер, Скарлетт. Это означает, что мы его никогда больше не увидим.
– Умер? – удивилась я.
После этого события, поразившего меня до глубины души, голова, лишенная волосяного покрова, была в моем представлении признаком скорой смерти. Как-то в продуктовом магазине я увидела лысого человека и завопила на весь магазин, что он скоро умрет. Мама, схватив нас с сестрами в охапку, пошла прочь, сгорая от стыда. А мужчина, услышав из очереди «Устами младенца глаголет истина», упал в обморок.
Поцеловав Коран после длинной клятвы, я получила новое имя – Айсу. Мне выдали новую чистую одежду – длинную светлую тунику, которую девочки прозвали распашонкой, шаровары и платок. С того момента я стала полноценной частью мира Джамили.
– Если нарушишь свою клятву, обречешь себя на несчастья! – строго произнесла хозяйка. – Вероломная клятва – страшный грех в исламе!
Я снова не поняла большей части слов, но кивнула в знак согласия, потому как устала от этого заунывного процесса, очень хотелось пить, есть и спать. Меня перевели в спальню с хорошими матрацами и чистым бельем. Изначально я спала в «предбаннике» – так называли место для сна вновь прибывших и тех, у кого не было шансов стать качественным и добротным «товаром» для арабских женихов. «Бракованных» девочек, у которых были травмы или физические недостатки, оставляли в качестве прислуги. Иногда их выдавали замуж за слуг людей, обращающихся к Джамиле.
Так устроила свою судьбу Ангел Оливия, у набожной красавицы было слабое здоровье и доброе сердце, эту приветливую девушку любили все и вспоминали о ней хорошими словами. Она простывала от нескольких глотков холодной воды и болела неделями. Джамиля сетовала, что много тратится на бесконечное лечение, но ничего не могла поделать. В списке достоинств ее девушек была не только покорность, но и отличное здоровье. Джамиля смирилась с тем, что Оливия станет ей обузой на много лет, однако произошло непредвиденное: в изолированную девушку влюбился водитель одного шейха, присматривающего себе среди здоровых воспитанниц невесту. Молодой пакистанец случайно заметил ее в окне и был сражен необычайной ангелоподобной внешностью, он попросил своего хозяина похлопотать за него перед свахой и оба покинули дом Джамили со спутницами.
Это была волшебная история, которой девушки восхищались. Но были и другие случаи – более печальные. В «предбаннике» жила златовласая красавица Нузар. Ей было почти пятнадцать, и шансов на то, что она покинет дом Джамили, у нее не было (помогая на кухне, она сильно повредила кожу на теле, опрокинув на себя горячее масло). Мне было искренне жаль ее, она постоянно плакала и стояла на коленях возле окна. Я подумала, что она просит Бога быть милостивым и послать ей жениха, как и Оливии. В первый день пребывания в доме Джамили я тоже истекала слезами, скучая по своей семье. Я искала поддержки и надеялась найти в лице Нузар подругу, но она взглянула на меня с таким презрением, словно я попросила ее о чем-то очень плохом. Я была удивлена столь леденящим приемом, и тогда начала общаться с другими девочками, продолжая наблюдать за рыжеволосой красавицей, которая постоянно молилась, прося небо о чем-то неведомом.
